Самый лучший кошмар

***

Рюджин и не помнит, когда всё началось. Каждый раз, когда задумывается над этим вопросом, она лишь натыкается на засвеченную плёнку своих воспоминаний. Возможно, ей просто не обязательно это знать. По ощущениям, они с Йеджи знакомы уже сотню лет — такой сильной кажется их тайная нерушимая связь. Они должны враждовать, ненавидеть друг друга, показывая своё отношение гневными взглядами и мелкими жестами, но вместо этого естественного в жизни ангелов и дьяволов пункта девушки позволяют себе вольность окунуться в чувство влюблённости. Любви, даже сказала бы Шин. Хван Йеджи стала её самой грешной во всём белом свете любовью, и это одновременно хорошо и больно. Это приятная боль с привкусом приторной сладости на кончике языка, та боль, к которой Рюджин готова с радостью привыкнуть. К чему она не готова, так это отпустить однажды Йеджи из своих огрубевших рук или ранить девушку своими чёрными когтями. Хван Йеджи, как и полагается всем ангелам, такая крохотная, такая тихая и покорная в её руках. Она, сидя на коленях Шин, так отзывчива на каждую ласку от дьявольского создания, что Рюджин становится страшно случайно причинить ей вред, сделать ей хотя бы чуточку больно или вовсе сломать её. Это то, чего Рюджин боится больше, чем быть сожжённой в котле с бурлящей лавой самим Сатаной, но это то, что рано или поздно должно произойти естественным образом. На проклятом небе всё предопределено и просчитано до малейших деталей так, что обойти сформировавшуюся за сотни тысяч лет систему просто невозможно. Тем не менее, Рюджин рискует. Рискует и Йеджи, всецело доверяя свою сущность бесчестному дьяволу и позволяя Шин укрыть грубыми крыльями её дрожащее тело, пронизанное тонкими паутинками электрического тока после мучительно долгих ласк. Рюджин любит лежать с Хван в обнимку и, пока вымотавшаяся девушка засыпает, перебирать перья той. Рюджин находит своё шаткое спокойствие в мягкости этих белоснежных лепестков, таких ценных для неё самой подобно тонне природного жемчуга. Шин проводит кончиками пальцев по одному такому перу, очерчивая его пушистые края и прочную сердцевинку, а потом охватывает взглядом чужие крылья целиком и задыхается. Такие широкие и сильные, но состоящие из маленьких хрупких перьев и невесомого пушка, задуматься только. Рюджин осторожно тянет на себя одно из чужих крыльев, не прижатое к остывшей постели, и накрывает себя им в попытке согреться. Йеджи тёплая. Тёплая и светлая, яркая, чистая и невинная, как далёкая звёздочка в космосе, как божественное создание, противоположностью которого является Шин. Рюджин знает, ей никогда не избавиться от холода своих ладоней, чернеющих с каждым приобретённым титулом дьявола, никогда ей не быть такой мягкой, как её возлюбленная. Рюджин создана разрушать и порочить. Впрочем, она, кажется, сейчас делает со светловолосой девушкой в её кровати то же самое. Губит её без возможности восстановиться. Но Йеджи, однако, с готовностью и непопонятным Шин желанием продолжает из раза в раз отчаянно бросаться в крепкую хватку Рюджин, будто та не является её самым опасным местом в мире. Будто у них есть шанс на какое-то будущее. Всё, что у них есть, — это они сами. Пока они цепляются друг за друга и своё деревце любви, которому не суждено перерасти в благоухающий сад, они могут надеяться на какое-то неопределённое время вместе. — Как же я хочу, чтобы ты была моей, — по-собственнически, хриплым голосом произносит куда-то в светлую макушку Рюджин, стискивая девушку в своих объятиях и сцеловывая губами шелковистость её золотых прядей. — Я уже твоя, Рюджин, — шепчет в ответ Йеджи, глубже зарываясь в грудь Шин, — вся твоя. Как горько слышать подобное из уст Хван. Йеджи звучит уверенно, будто это она Хранитель небес и всего святого, устанавливающий порядок в их маленьком мире. — Йеджи, — Рюджин тяжело вздыхает, не разделяя чужого спокойствия. Она жмурится, отгоняя напрашивающиеся на глаза слезы. — Твой грязный ангел, преступивший закон, — продолжает полусонная Хван, не жалея чужого сердца, отбивающего бешеный ритм. — Я уже целиком твоя, поэтому не бойся запачкать меня полностью. — Ты не можешь так говорить, Йеджи, — Шин смаргивает жгучую слезу незаметно для девушки и пытается выровнять сбившееся дыхание, будто вся ситуация не действует на неё подобно самому губительному яду, — это слишком грязно для тебя, милая. — Плевать, ведь это самая чистая грязь из возможных. Йеджи копошится в жарком плену их сплетённых рук и ног и немного отстраняется от девушки, заглядывая в ее чернильные глаза. В них плещется солёное море, в неспокойных волнах которого Йеджи находит себя, захлебывающуюся темнотой ледяной воды. Захватывающее зрелище. Хван хочет опуститься на самое дно чужих глаз и утонуть без капли сожаления. — Я люблю тебя, Рюджин, — твёрдо произносит ангел, проводя пальцами по грустному лицу напротив. Рюджин ощущает непривычный холод девичьих рук и почти поддаётся приступу плача, но вовремя сдерживается, издавая лишь один жалкий всхлип. — Я тоже, — выдавливает из себя Рюджин, и Йеджи жмётся к ней с поцелуем, — тоже люблю тебя, — шепчет она в бледные губы Хван. Это то искреннее чувство, что сидит внутри Шин, но это также то, в чем девушке невыносимо больно признаваться вслух. Йеджи — её самый лучший кошмар, мучающий Шин ночами напролёт. Рюджин не может расстаться с этим божественным видением — она уже слишком сильно привязана к молодому ангелу. Она боится, что в один прекрасный момент её сон растворится, утекая из ладоней тёплым сыпучим песком, ведь без него она не выживет, как без своих рогов. Рюджин знает, что однажды это всë-таки случится.