***
Сугуру встретил его на обочине у очередной просёлочной дороги, пересекающей хайвей. Не присмотришься — примешь за дьявола, пришедшего к перекрёстку на заключение сделки. В простой черной футболке и таких же свободных штанах, со спортивной сумкой, закинутой за плечо, и бросающимися в глаза шрамами, покрывающими всё тело. Все знают, что таких типов лучше обходить стороной и проезжать, не останавливаясь. Такое количество шрамов — признак сумасшествия. Этот парень на обочине либо психопат с тягой к насилию, либо дурак, ищущий вторую половинку в каждом встречном. Опасаться стоит и тех, и других. Но Сугуру почему-то не признал в нем ни один из вариантов. Больно глупая у парня была улыбка для психопата и очки дурацкие. Блондин по имени Сатору оказался его ровесником, таким же шебутным идиотом, которому нужна была дорога. А ещё при бабках, но без машины и прав, так что они идеально закрывали потребности друг друга на данный момент — Сугуру вёз куда глаза глядят, Сатору платил за мотели, бензин и еду. Но Сатору и правда оказался из тех дурачков, что ищут своего соулмейта, причём самым топорным (буквально) способом — касаться, касаться, касаться. Одно правило — касаться только с разрешения. Иногда заходя чуть дальше, чем было нужно, если хотя бы просто симпатия была взаимной. Но никогда — не повторяясь, не встречаясь, не продолжая общение. Сатору вечно был в поисках своего золотого сердца. Сугуру же просто вел и наслаждался дорогой, компанией Сатору, да случайными людьми, встречающимися на пути. Встречался, обменивался чем-то — историями, услугами, информацией — и расходился. Один Сатору застрял в его жизни на долгие уже полтора месяца. Их мир делился на две части — одна жила в городах, сообществах, в иллюзии единства. Другие же либо странствовали, как они, общаясь скорее из надобности, либо терялись где-то отшельниками. Подобные им странники встречались относительно часто — кто один, кто парами, как-то даже попалась компания разношерстных подростков, только получивших права и сорвавшихся в путь на жёлтом школьном автобусе, переделанном в автодом, с потертой надписью “***
— Держи свою гадость. — Сугуру протягивает парню, развалившемуся на кровати звездочкой, его мерзотнейший клубничный молочный коктейль с двойной порцией сиропа и сливок. Свою же горькую бурду продолжает держать в руке, через кожу перчаток ощущая обжигающие стенки кружки. — Я курить. От зашедшего час назад солнца осталась лишь бледно-оранжевая полоска по краю горизонта на западе, выше — градиент, переходивший сначала почти в белый, потом в голубой, а по другую сторону небосвода уже можно было разглядеть и первые отблески звезд. Вечерние часы были любимыми у Сугуру — уже не жарко, ветер теплый, мягкий. И несмотря ни на какую усталость, в такую пору всегда хотелось немного прогуляться. Сатору к такому уже привык и, зная, сколько примерно займет променад Сугуру, решил принять ванную. Затея эта была странной, с какой стороны не глянь: начиная от вопросов к качеству уборки и дезинфекции в придорожных мотелях, заканчивая тем, что двухметровая шпала физически никогда не могла нормально поместиться в низеньких чашах ванных. Но каждый раз Сатору старательно укладывал свое тело в горячую воду, едва доходящую ему до пупка в сидячем положении. Когда Сугуру впервые увидел это чудище, он в голос рассмеялся. Но потом к их набору путешественников добавилась резиновая уточка и чудесным образом пополняемый запас пены для ванной с разными вкусами. Сегодня Сатору выбрал баночку с ароматом бабл-гам, под цвет бледно-розового кафеля ванной.***
На следующее утро, лежа каждый на своей кровати, они лениво обсуждают дальнейший маршрут. Через неплотно задернутые шторы в комнату пробивается утреннее солнце, в воздухе пляшут пылинки. Кто-то скажет — ужас и рассадник аллергенов. Для них же — уют и сладкое ощущение предвкушения на кончике языка. — Может, в лес? С теми гигантскими деревьями, — предлагает Сугуру, всё же поднимаясь и садясь на кровати, лицом к стене, боком к Сатору. Перегибается через кровать, немного шарит там руками и вытаскивает из сумки расческу. — А я бы хотел сначала к океану. Жара начала спадать, сможем покупаться, — отвечает Сатору, лежа на спине и наблюдая, как солнце, играющее с пылинками, переключается на волосы Сугуру, которые с каждым движением гребня все больше превращаются из спутанного гнезда в струящиеся шелковые локоны. — А в город не хочешь? — В город не хочу. — А придется. Нам нужно пополнить запасы, — напоминает Сугуру, запрокидывая расчесанные волосы назад и еще несколько раз проводя пальцами через них, прежде чем собрать пучок на затылке. Сатору обводит взглядом профиль почти не моргая — прикрытые от яркого света глаза, прямой нос, тонкие губы, острый подбородок. Кадык немного дергается, когда парень сглатывает, а затем возвращает голову в нормальное положение. Сатору жутко хочется дотронуться, провести по трахее подушечками пальцев, но Сугуру не позволяет себя трогать. Это было первое и самое важное условие, которое он поставил перед тем, как позволил Сатору сесть в его машину. Сугуру не позволял никому себя трогать даже через ткань или перчатки, и на его теле был всего один шрам — большой, иксом рассекающий грудную клетку. Свою родственную душу Сугуру не искал специально и, кажется, вообще не хотел когда-либо ее найти.***
Выселившись из номера лишь после полудня и взяв обед в дорогу, парни выходят на улицу и тут же понимают, что до города нужно добраться как можно скорее. Сразу за дверьми мотеля в нос ударяет запах озона и влажной земли. На улице не просто обеденная жара — там ужасная духота, воздух становится плотным и влажным. Парни синхронно поднимают руки, прикрывая глаза от солнца, и выискивают тучи, которые еще не добрались до них. Вместо множества туч находят одну — пока еще покоящуюся на горизонте, слева от трассы, по которой им предстояло ехать. Задерживаться на месте с такой погодой не хочется. Стоящая машина — как аквариум без воды, и в ней сейчас еще душнее, чем на улице. Так что Сугуру откидывает крышу, чтобы проветрить салон и быстро съесть свой обед, рассуждая, за какое время гроза доберется до них. Через двадцать минут они выдвигаются — Сугуру держится за руль руками в тонких тканевых перчатках, а Сатору считает повороты на карте и те, что они уже проехали. Из старого радиоприемника играет такая же старая музыка — возможно, они ровесники. Туча, до этого бывшая бледно-серым размазанным пятном возле горизонта, медленно приближается и становится темнее. Из-за солнца, спускающегося с зенита, все цвета вокруг кажутся сильно насыщеннее: асфальт становится обсидиановым, растительность по обочинам — из просто зеленой в изумрудную, а туча, клубясь, переливается в лиловый. Трасса, как и большую часть времени, почти свободна — и это играет им на руку. Сугуру спокойно разгоняет машину до семидесяти пяти миль в час, так, что даже его собранные волосы начинают выпутываться из пучка, а у Сатору вообще мечутся во все стороны. Кукурузные поля смазываются в одно протяженное зелено-золотистое пятно, редкие встречные фермы исчезают также быстро, как появляются. Пару раз им навстречу попадаются машины, в остальном же дорога остается свободной. Когда дождевые тучи начинают подбираться к ним, Сугуру нажимает на кнопку подъема крыши и та с небольшим шумом, перекрываемым гудением двигателя, возвращается над их головой. Буквально через пять минут или одну песню The Cranberries на лобовое стекло падают первые капли дождя, который быстро переходит в морось, а Сугуру снижает скорость до пятидесяти миль в час. До города остается около получаса, и если бы не дождь, усиливающийся довольно быстро, его можно было бы уже видеть на горизонте. — Ну вот, кажется, не успеем, — говорит Сатору, подтягивая одну ногу к себе и откидываясь головой на сидение. — Ничего, у нас же есть крыша над головой и стены по бокам, — отвечает Сугуру, поворачиваясь к Сатору и бросая успокаивающую улыбку, прежде чем снова вернуть взгляд к дороге. Он знает, что Сатору не любит оставаться на улице во время непогоды. — Я не могу ехать быстрее, это будет опасно. Шторм все же застает их в дороге проливным дождем и ежеминутными вспышками молний, которые сопровождают до самого города. Когда машина пересекает черту въезда в город, за окнами становится ощутимо темнее, словно уже наступали сумерки. По кое-как виднеющимся через пелену воды светящимся вывескам и неточным подсказкам от Сатору Сугуру находит отель, расположенный в высотном здании ближе к центру города. Дорога от парковки до козырька главного входа — пять метров, но пробегая их, парни промокают почти до нитки, так что менеджер на ресепшене недовольно хмурится, но не высказывает недовольства. Пока Сатору регистрируется, Сугуру осматривает отель. Это место куда лучше привычных мотелей — просторный светлый холл, пахнущий какой-то парфюмерной отдушкой. Стены обшиты темным деревом, несколько зон с мягкими креслами и диванчиками, к которым Сугуру не подходит, чтобы не заляпать светлые ковры своими мокрыми ботинками. По обе стороны от входа — панорамные окна, но видимо, с каким-то защитным слоем, потому что с улицы в стеклах отражались лишь они, бегущие по улице. Зарегистрировавшись, Сатору зовет друга к лифтам. Во время недолгого плавного подъема на семнадцатый этаж Сугуру думает, что это первый нормальный отель не только за их совместное путешествие, но и за все те годы, что он находится в пути. Как-то не в его стиле такое, да и бюджета без саторовой помощи не хватило бы. Номер — в том же стиле, что и весь отель. Просторный, светлый даже с пеленой дождя за панорамным окном. Сатору первым делом бросает вещи у шкафа в небольшой прихожей и идет к мини-бару, а Сугуру заходит в ванную и тут же выглядывает из нее. — Сатору, возрадуйся, тут нормальная ванная есть! — О-о! — блондин поднимается с корточек у небольшого холодильника, держа в руках уже открытую стеклянную банку с газировкой. Просовывается в дверной проем, от которого тут же отодвигается Сугуру, и осматривает помещение. Ванная комната такая же просторная, как их номер, и помимо большой ванны тут есть отдельный душ за стеклянной матовой стенкой и такое же матовое окно от пола до потолка, занимающее часть стены и выходящее в основную часть комнаты. — Кто первый? — спрашивает Сугуру, стягивая с пучка мокрых волос резинку и с небольшим щелчком натягивает ее на запястье. Пальцами расправляет пряди, что успели спутаться от влаги и ветра до этого. — Ты иди, волосы выглядят жутко. — Тогда я в ванную, раз есть такая возможность. Пока Сугуру занимается наполнением ванны и выбором пены, которая входит в туалетный набор отеля, Сатору снимает с себя мокрую футболку, неприятно липнущую к спине, и чуть более сухие штаны, вместо них натягивая лонгслив размера, наверное, десять XL, так что даже с его ростом приходится закатывать рукава. Кажется, это был лонг Сугуру, но их одежда уже давно перемешалась. Когда ванная наполняется чуть больше, чем на половину, а ее поверхность покрывает плотная душистая пена — Сугуру наконец погружается в воду. Мышцы, затекшие после долгой дороги, начинают потихоньку расслабляться, кончики волос мягко покачиваются в воде при небольших движениях и Сугуру понимает, что все же скучал по такому отдыху. Через пять минут, когда парень почти полностью расслабился, прикрыв глаза, дверь в ванную открылась, и в нее просунулась белобрысая макушка. Но Сугуру этого не заметил и даже не услышал. Сатору наблюдал за ним со спины — руки Сугуру расслабленно лежат на краях ванны, на плечах небольшие комочки пены, а голова чуть опрокинута назад, из-за чего часть волос перевалилась за бортик. Сатору очень хотелось их потрогать, и в этот раз он решил не отказывать себе в просьбе. — Сугуру? — тихо позвал он, чтобы не напугать, если тот задремал. Брюнет слегка повернул голову и приоткрыл глаза. — Можно я помою тебе волосы? — Ты же понимаешь, что нельзя, — Сугуру знал, что Сатору тактилен, несмотря на все это, поэтому говорил не агрессивно, а спокойно, даже немного извиняющеся. Как ребенку, просившему у родителей что-то, что точно не пойдет тому на пользу. Сатору хмуро моргнул и исчез за дверью. Сугуру уже подумал, что тот обиделся, но через минуту парень снова появляется в ванной со своей глупой, замышляющей что-то улыбкой. — А я буду предохраняться, — и одной рукой на другую с щелчком натягивает нейлоновую перчатку. Со второй перчаткой парень проделывает то же и теперь смотрит на Сугуру, продолжая улыбаться, и шевеля пальцами в воздухе, словно сумасшедший ученый, готовящийся к эксперименту. Сугуру же смеется и ныряет под воду, зажав нос. Проведя там всего пару секунд, он выныривает с уже полностью мокрыми волосами, которые тут же перекидывает за край ванны. На пол начинает стекать вода и небольшие клочки пены. Сатору убирает вещи с небольшого столика для мелочей, который стоял в ванной комнате, и приставляет его к ванне со стороны головы Сугуру. На руку выдавливает шампунь, немного растирает по ладоням, чтобы потом распределить по коже головы. Скальп под руками — слегка подвижный и теплый даже через перчатки. Сатору аккуратно проводит пальцами между волос, массируя и сбивая шампунь в пену, а Сугуру прикрывает глаза от удовольствия — давно его никто не касался, даже так, тем более так. Невольно вспоминаются руки матери в мягких кожаных перчатках, которые касались всегда нежно, успокаивающе. Пока Сугуру погружался в медитативное состояние, Сатору оставался очень сосредоточен на процессе — проходил по всем участкам головы, делая небольшие круговые движения пальцами. Сугуру под его руками чуть не мурчит и от этого так тепло где-то в груди, под всеми этими шрамами. Когда кожа головы была полностью промыта, а пена от шампуня начала стекать вниз по волосам, Сатору решил снять перчатки. От прикосновений к волосам ничего не будет, так что можно. Волосы Сугуру были на ощупь чуть жестче, чем на вид, но все равно мягкие и приятные. Они совсем не вьются и от воды становятся еще чернее. — Хей, ты же не хочешь меня ранить? — Сатору не заметил, как его лицо приблизилось к лицу Сугуру, и остановился только от его слов всего за пару сантиметров от того, чтобы соприкоснуться носами. — Не хочу.***
На удивление — после Сугуру Сатору идет не в ванную, а в душ, а затем уходит из комнаты, наскоро одевшись и бросив «Заказывай в номер что хочешь, мой счет привязан». И Сугуру заказывает — горячий ужин с ростбифом и салат себе и такой же для Сатору, если тот вернется за полночь, когда кухня уже не будет работать, а еще вишневый пирог с мороженным («Пожалуйста, положите в отдельную мисочку»), который отправится в мини-холодильник. Пока ужин не доставили — выбирает себе фильм из каталога отеля, который посмотрит в гордом одиночестве. В этот день, думает Сугуру, происходит много всего, чего с ним давно не происходило — горячая ванная, чужие прикосновения, спокойный одинокий вечер за фильмом. Одинокие вечера у него, конечно, случались, но с телевизорами в мотелях часто были проблемы, да и показывали они только то, что было по кабельному. Максимум — выбор из пары десятков кассет на ресепшене. Буря за окном сошла на нет только после заката, оставшиеся на стекле капельки слабо ловили и отражали огни города под окнами отеля. К середине второй части "Матрицы" Сугуру задремывает, а когда просыпается от тихого щелчка двери, на экране уже плывут титры. Сатору двигается аккуратно, думая что друг спит. Крадется к столу, потом возвращается и шарится в сумке, оставленной в коридоре. Через пару минут, когда Сугуру полностью приходит в себя, из ванной слышится тихое шипение, но он уже не удивляется и не пугается. Он знает, что нужно делать, это их привычный ритуал. Захватить со стола новые перчатки, заранее взятые из машины, натянуть на руки, обработать антисептиком. Сатору, увидев его в ванной, ничего не говорит, только поджимает губы в немом извинении. Сидит на краю ванной, обмотав руку мокрым полотенцем. Толстовка, с уже потемневшими следами крови, валяется на полу. Другие пятна, на противоположном боку, Сугуру замечает не сразу. Он пододвигает ближе столик, на котором пару часов назад сидел Сатору и возился с его волосами. Садится, раскладывает на ногах лекарства, бинты и пластыри, которые судя по количеству крови на полотенце, и не понадобятся. Упирается голыми коленками в чужие ноги, обтянутые джинсой, разводит саторовы руки и аккуратно разматывает полотенце, липшее к руке из-за свертывающейся жидкости. Наконец замечает кровь на талии. По всему предплечью и локтю рассыпались секущие кровоточащие раны, перекрывающие старые шрамы, которых до этого было не так много. Под ребрами, сбоку, находится пара глубоких порезов. Сугуру недовольно цокает, но обрабатывает кожу аккуратно, с беспокойством в глазах, которое Сатору не видит. Перед его глазами — растрепанна смоляная макушка, на коже — осторожные прикосновения и пощипывание от спирта. Сугуру сначала стирает кровь, затем наносит заживляющую мазь, компресс и после бинты — от запястья до бицепса и вокруг талии — И стоило оно того? — Стоило. Сатору не уточняет, ради чьих именно прикосновений он готов располосовать хоть руки, хоть ноги, хоть все тело с лицом. Сугуру это не понравится.***
— Эй, химэ, может, ты моя половинка? — пока Сугуру отошел до кассы заправки, Сатору вывесился из окна с водительской стороны. Шутливый вопрос предназначался девчонке со шрамом на лице, что курила, облокотившись на красный мустанг примерно того же года, что и их камаро. — Слушай, белобрысый, я тебя порезать и не касаясь могу. — в руках девчонки блеснул нож-бабочка — красивый, переливающийся, если присмотреться. Но присмотреться она никому не давала. — Да ты от рака раньше откинешься, чем меня достанешь. — Сатору лыбится, очки спускает на кончик носа. — Или вместе на воздух взлетим, на заправке вообще-то курить нельзя. Девушка хочет что-то сказать, но быстро переводит свой взгляд с парня за их машину и широко улыбается. Сатору тоже поворачивает голову. — Утахимэ, этот черт тебя достает? — коротышка с каре выходит из магазина через двери, которые придерживает Сугуру. Какой джентльмен. — Ты реально принцесса что ли? — Сатору переводит взгляд обратно на девчонку и скалится еще шире. — Конечно, принцесса. — коротышка (которая вообще-то была среднего роста, но не в сравнении с этими двумя шпалами), чмокнула курящую девушку в щёку и забросила пакет из магазина в открытое окно машины. — Сатору, я же просил тебя не бросаться на людей. — подошедший Сугуру пихает белобрысую макушку обратно в салон, освобождая для себя законное водительское место. Заправившись, обе пары отгоняют машины чуть вперед, на небольшую парковку, вместо того, чтобы разъехаться. Еще в магазине Сугуру разговорился с девушкой, которую звали Сёко и оказалось, что они с Утахимэ путешествуют также, так что ребята решают пообщаться за перекусом и отдохнуть от дороги. — А вы типа..? — Сёко задает вопрос не сразу — смотря на их поведение сначала думает, что парни такие же, как она с Утахимэ, но все же те не касаются друг друга без защитного барьера из ткани. При этом переглядываются больно странно, двигаются почти синхронно и заканчивают друг за другом фразы, как неловкие парочки из подростковых комедий. — Нет. — Сугуру отвечает быстро и таким тоном, что становится ясно — развивать тему он не хочет. Сатору, понимая это, переключает внимание на себя и начинает сыпать на девчонок вопросами, шутками и своими комментариями к их ответам. Так их разговор и набирает обороты, а время продолжает идти, сдвигая солнце к горизонту. Парни сидят на капоте камаро, Сёко, поджав ноги, на капоте своего мустанга, а Утахимэ внутри, закинув ногу на приборную панель. Через пару часов они полностью отдохнули от дороги, но уже порядком подустали от непрекращающейся болтовни. С их образом жизни долгие разговоры с незнакомцами — редкость. Утахимэ, мягко подводя диалог к концу, задает вопрос: — А куда, вы, ребятки, направляетесь? — Сатору хотел к океану, но там все еще бушует ураган, так что мы пока просто едем, куда глаза глядят. Блондин от мыслей о сбитых планах кривит лицо и горестно вздыхает, меняя положение скрещенных ног, закинутых на коленки Сугуру. Тот в ответ на недовольство криво ухмыляется и гладит голые лодыжки руками в перчатках из мягкой кожи и это даже похоже на настоящие прикосновения. — Погнали с нами на фестиваль. Отсюда миль двести вглубь континента. — Что за фестиваль? — Сатору заинтересованно переводит взгляд сначала на девушек, а потом на Сугуру, пытаясь понять его реакцию. Тот обычно старался избегать большого скопления людей. — Музыка, танцы, кино, все дела. — Утахимэ вытаскивает из бардачка какой-то листок и передает Сатору. Листочек оказывается потрепанной афишей. Сёко тем временем замечает сомнение Сугуру, стоящего почти напротив нее. — Не ссыте, там очень внимательные орги и охрана. Никакой кровавой бани. — Су-гу-ру, поехали! А то я так зачахну. — Сатору снимает очки и таращится котячим взглядом в глаза Сугуру — знает же, что это всегда работает. — Может я наконец обрету свою родственную душу? Пока парни спорят одними взглядами, девушки тоже переглядываются и синхронно закатывают глаза. В итоге через пару минут Сугуру вслух признает свое поражение, очевидное с самого начала, и Сёко по карте объясняет, куда ехать. — Мы в любом случае не будем отъезжать далеко, но запомните, чтобы примерно понимать, куда держать путь.***
Путь до места занимает пару часов, первый из которых освещается оранжевым закатным солнцем, а второй проходит в приятном спокойствии сумерек, которые так любит Сугуру. Дорога в это время выглядит очень кинематографично, с расплывающимися, но еще не скрытыми темнотой формами и теплым светом фар на асфальте. Как только они отъезжают от заправки — Сатору начинает вслух зачитывать афишу, комментируя предложенные развлечения и список выступающих групп, часть из которых им знакома и оба широко улыбаются, обсуждая, будут ли играть их любимые песни. У Сугуру от этой болтовни на душе стало легче — последние дни с отъезда из отеля Сатору был более тихим и понурым, наверное из-за переноса поездки к океану, а Сугуру было странно от того, что в машине стало тише. Обычно было как: Сатору комментирует все подряд, от радиопередач, которые они слушали, до встречающихся указателей с названиями поселений, а тут либо молчал, либо раздражался на все подряд и бубнил, подтянув к подбородку коленки. — Повезло девчонкам. — Сатору заговорил тихо, после небольшого перерыва в обсуждении, и фары красного мустанга, что маячали впереди, отражались в его зрачках. Сугуру хотел бы задержать взгляд на его глазах чуть дольше, но нужно было следить за дорогой. — Потому что нашли друг друга? — Да, и потому что нашли так быстро. Они же всего чуть старше нас. — Сатору звучит обижено, очень обиженно и расстроено. Во время разговора с девушками на заправке Сугуру этого не заметил, но сейчас начал понимать, что парню, наверное, от этого тяжело. — Но и мы еще не старики, Сатору. — кожаные перчатки чуть скрипнули об руль, когда Сугуру с излишней силой его сжал. — Ты найдешь своего человека. — А ты нет? Сугуру на это только нервно хмыкает, продолжая смотреть на дорогу, и разговор снова стихает. Его раздражало, что встретить своего человека, встретить буквально единственного, кто не мог причинить тебе боль прикосновениями, было удачей. По статистике, выиграть миллион в лотерею было больше шансов, чем найти свою родственную душу. Он знал мало пар, которые действительно были соулмейтами: большинство жили вместе, используя кучу правил предосторожности, даже если сильно любили друг друга. И какой был смысл во всем этом их мире, если даже с любимым человеком ты не можешь жить, полноценно чувствуя все?***
Место, где проходит фестиваль, находилось в небольшой долине меж холмов. Когда дорога, по которой они ехали, обогнула одну из возвышенностей и начала менять градус наклона вниз — в боковом окне замерцали яркие огни от цепочек гирлянд, аттракционов, подсветки сцен и машин, припаркованных вокруг сего действия. Сугуру задался вопросом, как это все питается энергией, а потом заметил слабый свет от небольшого поселения, рассыпанного по склону одного из холмов. Въезд на территорию осуществляется сразу через кассы — большинство посетителей ночуют в своих машинах и фургонах, так что и проезжают внутрь на них же. Сатору, чтобы заплатить за въезд протягивается через Сугуру так, что парню приходится вжаться в кресло и отвести назад руки, недовольно ворча себе под нос. Со счета Сатору списывается кругленькая сумма, зато билеты у них самые лучшие — на руках теперь болтаются фиолетовые браслеты, позволяющие проходить в специальную зону с отдельными секторами возле сцены, безлимитно пользоваться фуд-кортом и развлечениями, кроме частных лавочек. Первым делом Сугуру отыскивает место на уже порядком забитой парковке, а потом парни отправляются на поиск девушек, которых находят лишь через десяток машин двумя рядами левее. — Я думал тут будет что-то более камерное. — Сугуру оглядывается по сторонам, натягивая до запястий свой лонгслив. Зато Сатору уже выглядит очень довольным — глаза широко распахнуты, рассматривают все с детским восторгом. Сугуру невольно улыбается с этого ребенка, запрятанного в двухметровое израненное тело. Первым делом компания направляется к фуд-корту, чтобы подкрепиться перед явно активным вечером. Парни, в благодарность за предложенное развлечение, угощают девушек ужином и напитками, на которые те налегают с бóльшим удовольствием, чем на еду. Сугуру тоже пропускает стаканчик, пока Сатору потягивает свою колу. — А ты чего не пьешь, блондинчик? — Утахимэ уже явно поддало в голову — взгляд поплыл, на губах глупая ухмылка. Девушка то и дело чмокала в волосы и щеки свою половинку, которая сидела примерно в таком же состоянии рядом. — А мне и так впечатлений хватает. — девушки в ответ на это только хмыкают и продолжают обмениваться легкими пьяными касаниями — слишком открытое проявление чувств в обществе обычно не приветствуется. Когда компания заканчивает с ужином и, с последними стаканчиками из местного бара, встает из-за стола, Сугуру чувствует, что его тоже немного ведет. Он выпил всего бокал вина, если переводить на нормальные объемы, и немного отпил от второго, но месяцы без алкоголя из-за вождения и непьющей компании дают о себе знать. Пока они неспешно двигаются к главной сцене, обходя часть развлечений и локаций, Сугуру рассматривает людей. Почти все здесь были в очень закрытой одежде — начиная от штанов, плотно заправленных в обувь, заканчивая водолазками с высоким горлом и перчатками. Кто-то даже носил маски, но при этом почти все выглядели очень ярко и впечатляюще. На ком-то были свободные воздушные одежды, на ком-то наоборот — обтягивающие тело так, что были видны все косточки и мышцы, а кто-то миксовал широкие штаны и летящие шелковые блузки с корсетами, обтягивающими талию. Следующие несколько часов они проводят возле сцены, на которой играют то знакомые, то новые исполнители. Сугуру выпивает еще пару бокалов, а Сатору так и не делает попыток пойти выискивать свою родственную душу. Они танцуют, проводя руками в сантиметрах друг от друга, иногда касаясь через ткань, поют в голос знакомые песни и срываются на крик под любимые строчки. Волосы Сугуру распадаются по плечам, сколько бы он не пытался их собрать, а очки Сатору несколько раз падают на землю, под ноги, но каждый раз благополучно и в полной сохранности возвращаются на законное место. Когда хедлайнеры доигрывают последний трек и уходят со сцены, парни тоже покидают свой сектор, посмеиваясь и пританцовывая уставшими ногами. Температура возле сцены явно выше на пару градусов прогноза, так что когда они отходят — дышать становится неожиданно легче и, уперевшись руками в коленки, парни переводят дыхание. — Куда теперь? — Сатору поворачивает голову вбок, все еще в согнутом положении и смотрит на счастливое разморенное лицо напротив. У Сугуру на скулах — красные пятна, волосы немного прилипли ко лбу, а в сощуренных глазах отражались все эти огоньки и фонарики, и еще что-то задорное. — Не боишься высоты? — говорит Сугуру с ухмылкой, выпрямляясь, и смотрит куда-то за спину Сатору. «Высотой» оказывается большое колесо обозрения с открытыми кабинками и Сатору, конечно, не боится. Минуя очереди, спасибо фиолетовым браслетам, парни занимают свободную кабинку уже через пару минут. Гондола немного раскачивается, когда они на нее ступают, так что Сатору слегка поддерживает и без того шатающегося Сугуру, чтобы он не упал. Оператор аттракциона защелкивает за ними замок, после чего колесо плавно приходит в движение. Первую четверть круга они поднимаются молча и почти не двигаясь, но потом Сугуру неожиданно утыкается виском в плечо Сатору, который опешил от такого действия. Да, через ткань ничего не будет, и Сатору уверен, что вообще никаким образом ничего плохого не произойдет, если они по-настоящему коснутся друг друга, но Сугуру редко позволяет себе даже такое. — Почему ты так боишься попробовать? — Я не боюсь. Но у всего есть цена и не за все теперь я готов платить. Сатору знал, что Сугуру врал. Он видел, как тот защищается от чужих прикосновений даже тогда, когда этого не может произойти, всегда перестраховывается. Несколько раз Сатору видел панический страх в глазах парня, когда он случайно (или слегка намеренно) его чуть не касался. И вот сейчас, после своего ответа, Сугуру снова напрягся и выпрямился, облокачиваясь на спинку сиденья. Кабинка поднималась все выше, фестиваль во всей красе расстилался под ногами: на главной сцене играло какое-то спокойное инди, часть людей из зоны танцпола расползалась по всей территории, переходя к барам, аттракционом или другим развлечениям. Редкие парочки брели в сторону своих машин. Сугуру не укладывался обратно, не отводил взгляд от фонариков впереди, не поворачивал голову к Сатору, но немного двинул ногой, соприкасаясь коленками через вельвет и джинсу. Сатору принял это за хороший знак, но навязываться с вопросами больше не стал и продолжил разглядывать людей, которые становились чуть больше с каждой секундой, что их кабинка приближалась к земле.***
— Мои родители не были соулмейтами. — Сатору слышит тихий голос, когда сам почти проваливается в сон. Они лежат крест-накрест на заднем сиденье машины, неудобно свернув конечности. — Не по мнению нашего мироустройства, во всяком случае. Но такой любви я больше никогда не видел. Голос Сугуру настолько тихий, ломкий и печальный, что Сатору первым делом не отвечает, а тянет к нему руку. Одергивается, благодаря ночную темноту, и устраивает ладонь на чужом бедре, ощущая кожей шершавость вельвета и тепло тела под ним. — Мне иногда снятся их сцепленные руки, с которых капает кровь. — Сугуру все еще помнит, как родители улыбаются горько, в последний раз прощаясь с сыном, и счастливо одновременно. Сатору было сложно это представить. Его собственные родители души друг в друге не чают и при любой возможности касаются — руками, щеками, кончиками пальцев. А Сатору всю осознанную жизнь смотрел на них и не мог дождаться, когда сам сможет кого-то также трогать, так что первые легкие отметины на его теле начали появляться еще в младшей школе. Но чем старше он становился, тем сложнее было найти людей, готовых оголить перед кем-то свою кожу. Самый тяжелый период выпал на среднюю и старшую школу — гормоны плещут, юношеский максимализм не дает покоя мозгу, а раны от касаний, даже мимолетных, становятся куда серьезней, чем в детстве. — Из-за этого ты не хочешь искать свое счастье? Даже попробовать? — голос Сатору такой же тихий, без капли присущего ему вызова, звучит скорее обиженно. — Я попробовал. Поверил однажды, что это оно, а результат ты сам видел. — Сатору передергивает от воспоминаний об огромном шраме, рассекающем грудь Сугуру кривым иксом. Свои шрамы, даже самые глубокие, самые болезненные, не вызывают в нем таких реакций. — Но не думай, что я какой-то депрессивный пессимистичный говнюк. Мне приносит счастье дорога, путешествие и твоя компания. — А если моей компании больше не будет? Если я кого-то встречу? — Сатору очень не хотел этого говорить, но не смог сдержаться. — Если ты найдешь свое золотое сердце, то и я буду рад. Сатору засыпает, думая, что свое золотое сердце он уже нашел. А следующие два дня фестиваля они веселятся так, что о разговоре вспоминать почти не приходится.***
Сёко с Утахимэ оказываются отличной компанией — Сугуру вместе с девчонками регулярно ходит курить, Сатору вечно дразнит Утахимэ, а Сёко в отместку ворует его очки, ловкими пальцами избегая чужой кожи. В следующие дни они вместе успевают посетить еще пару концертов, сходить на пивную йогу и аттракционы, наделать фотографии в фотобудке (что получается с большим трудом, когда 4 человека влезают в маленькое пространство, стараясь не прикасаться к голым участкам кожи) и посмотрели несколько старых фильмов под открытым небом, сидя в машине Сугуру, потому что у камаро, в отличии от мустанга, откидывалась крыша, и это было удобно. К моменту прощания при выезде из долины у троих из них перманентное похмелье, которое пройдет дай б-же через пару дней; у четверых больные спины и коленки от ночевок в непригодных для этого машинах; у двоих (Утахимэ и Сатору) выигранные оставшимися членами компании пластиковые диадемы; и у каждого — набор из фотографий, сувениров и воспоминаний, остающихся на всю жизнь. Когда все прощания сказаны, а Сёко готова погнать мустанг на север, к горам, Утахимэ высовывается из своего окна и кричит на прощанье: — Вам двоим уже нечего искать, глупцы! Перестаньте маяться херней! — Вали уже, химэ! — Сатору скалится, как в первую их встречу и активно машет двумя руками. — Надеюсь еще увидимся! — Сугуру машет спокойней, с легкой улыбкой на губах и благодарностью во взгляде. Сёко высовывает из окна пятерню на прощанье и увозит родственную душу под тихий рев двигателя. Парни тоже не задерживаются — занимают свои места в машине и под мерное гудение радио двигаются на юг, чтобы потом повернуть чуть западнее и добраться наконец до океана.***
— Почему ты продолжаешь путешествие со мной? — Сугуру задает вопрос лежа на лавочке в круглосуточной прачечной, которую им следовало посетить еще пару дней назад, потому что вещи катастрофически заканчивались, а белье с носками приходилось стирать в раковинах. Сатору, выкладывающий вещи из сумки в барабан стиралки, теряется от этого вопроса. — Что значит «зачем»? — в бак отправляются последние носки и толстовка с кровавым пятном, больше недели валяющаяся на дне. — То и значит. У тебя есть деньги, можешь путешествовать с комфортом на поездах, жить в нормальных отелях, не таскать свои грязные шмотки в круглосуточную прачечную со стиркой по двадцать пять центов и все такое. — Сугуру говорит тихо, с искренним непониманием в голосе, не смотря на Сатору, а руками подбрасывает и ловит попрыгунчик, вытащенный из автомата тут же. Сатору думает о том, что комфортабельные поезда не заменят радио и любимые общие песни на кассетах в машине Сугуру; отели с глубокими ванными и парфюмерными отдушками в гигиенических наборах не заменят химозные баночки, что покупает Сугуру и всегда захватывает в мотель; чистое и выглаженное кем-то белье и ужин в ресторане не заменят мятые футболки от сна на заднем сиденьи и ту остывшую пиццу, что они ели с девочками, смеясь над давно заезженными шутками из комедий семидесятых. — Сугуру, из нас двоих глупости говорю я, а не ты. — Сатору поворачивается, закрыв крышку бака, и закидывает четвертак в монетоприемник. Машинка с шумом начинает набирать воду и проворачивать барабан. — Я трачу деньги на то, что приносит мне радость. И тебе, надеюсь, тоже. — Как скажешь. — и попрыгунчик, подкидываемый до этого вверх, сейчас летит куда-то в район левого плеча Сатору, но он успевает поймать и отправить резиновый шарик в обратный полет. Несколько часов в прачечной самообслуживания, проведенные за перекидыванием мячика, который пару раз пролетает мимо рук и начинает скакать по всему помещению, и игрой в города, которые они посетили или проехали, не заменят никакие дорогие холлы и казино.***
Следующие три дня они проводят в дороге к океану. Погода, наконец, стабилизируется и весь путь их сопровождает яркое солнце с кучевыми облаками и влажный ветер, который становится ощутимей с приближением большой воды. Мотели по пути дают им временное пристанище и отдых, вечера в которых ни разу не становятся одинокими, разве что на тот час, что Сугуру уходит гулять, а Сатору принимает ванную. Затем — фильмы на заезженных кассетах и пузатых телевизорах, еда из доставки или чипсы, рассыпанные по двум тарелкам. Пару раз они останавливаются в городах, что встречаются на пути, чтобы пополнить запасы продуктов в дорогу или постирать вещи в прачечных. На одной из трасс, проходящих через город, их внимание привлекает огромная неоновая кегля, появившаяся на пути, и тот вечер проходит за игрой в боулинг. Сатору, кстати, позорно проигрывает, но все равно радуется и смеется с победного танца Сугуру. А в другой вечер они останавливаются на парковке уличного кинотеатра, но без комментариев Сёко и дурацкого смеха Утахимэ это занятие нравится им чуть меньше.***
Как только хайвей выворачивает на побережье океана и начинает двигаться параллельно ему, только чуть выше из-за скал, — Сатору не может сдержать улыбки, даже когда щеки начинает ломить, а Сугуру прибавляет газу и гонит машину в поиске съезда к какому-нибудь прибрежному отелю. Спускающиеся к горизонту солнце подгоняет их в спины, соленый влажный ветер путает волосы, не защищенные крышей. И как только машина останавливается на отельной парковке всего в пятидесяти метрах от береговой линии — Сатору срывается к воде раньше, чем Сугуру успевает заглушить двигатель. Кеды сбрасываются по пути, рубашка летит куда-то в сторону, а парень, не снимая шорт и футболку, влетает в белую пену волн. Сугуру, посмеиваясь идет за ним, собирая разбросанные вещи. — Су-гу-ру! Бросай это все и тащи свой зад сюда! — Сатору выныривает из воды, кое-как устояв на ногах от набегающих волн. Сугуру с минуту думает, продолжая смотреть на парня и улыбаться, а затем стягивает с себя все, кроме шорт, складывает вещи в одну кучу и двигается к воде. Океан теплый и очень соленый, накатывающие волны время от времени сбивают их с ног, но выгнать двух бесящихся счастливых парней из воды они не в силах. И только когда расстояние между солнечным диском и горизонтом становится все меньше, а губы начинают синеть, Сугуру, борясь с потоками воды, окутывающими ноги, все же выходит на берег. Когда Сатору следует за ним, весь в блестящих каплях и с прилипшими к бедрам шортами, Сугуру только успевает усесться на песок. Парень нависает над ним и широко улыбается, заслоняя ногами солнце. Последние шрамы, полученные несколько недель назад, полностью затянулись и сейчас переливались красными полосками на загорелой коже. Сугуру подумал, что хотел бы провести по ним пальцами, без перчаток. С тех пор, как они уехали из отеля после бури, Сатору не получал новых шрамов. — Сатору, почему ты перестал искать? — вопрос сидел в голове Сугуру еще с фестиваля, где Сатору совсем перестал обращать внимание на людей вокруг, даже таких же сумасшедших, как он. Сатору задумался, а Сугуру продолжал смотреть на него снизу вверх, изучать красивые, не смотря на шрамы, шею и лицо. Было в его выражении что-то мальчишеское, что-то дурное. Затем Сатору шумно вдохнул, запустил пятерню в волосы и наклонился так резко, что Сугуру от неожиданности чуть откинулся назад и ладони его неловко проехались по теплому песку. Сердце пропустило удар. Нет-нет-нет, он же не будет?.. — Потому что давно нашел. — и резким движением Сатору прикасается ладонью к чужой голой влажной коже, под которой сердце пропускает пару ударов. — Тут. Сугуру не чувствует жжение в мышцах, не чувствует, как лопается кожа изнутри, как кровь стекает по ребрам. На коже — лишь тепло, влага и приятное давление чужого тела.***
В номере прибрежного отеля, сидя на большой кровати, потому что в этом номере одна кровать, и обвивая друг друга ногами, они не могли перестать целоваться. Сугуру впервые в жизни ощущал жар чужой кожи почти всеми своими клетками. Пальцы Сатору проходились по каждому миллиметру его тела, по шее и ребрам, по раковине ушей стекляшкам плаг, путали волосы и хаотично шарили по бедрам. Сатору не мог поверить в то, что это происходит и в то, что, вероятно, когда-то им придется остановиться, чтобы есть, пить и выполнять другие жизненно-важные штуки, потому что сейчас казалось, что касаться, касаться и еще раз касаться Сугуру — единственная жизненно-важная для него вещь. У Сатору была близость до этого и был секс, хоть и с ограничивающими прослойками между кожей. Были прикосновения голых рук, были поцелуи, от которых губы буквально лопались. Но сейчас это были первые прикосновения, не приносящие боль вместе с минутным удовлетворением от ощущения чужого тепла. Первые поцелуи без металлического привкуса крови. Под их руками — жар бархатистой кожи, рубцы от заживших ран, смятые простыни и так много новых ощущений, что у обоих кружится голова.***
— Сатору, ты теперь собираешься и на миллиметр от меня не отходить? — Сугуру дышит тяжело, ноги дрожат и вставать совсем не хочется, но нужно, потому что они оба ужасно потные и липкие и если не сходят в душ — рискуют действительно срастись плотью. — Нет, пока не восполню всё то, что недополучил за эти двадцать пять лет жизни и два месяца мучений, что мы могли прекратить сразу. Потом, возможно, буду висеть на тебе процентов на десять меньше.