Миска с молочными хлопьями

Вдох-выдох, мысли менялись слишком быстро, не поспевая за реалиями, кружившими с ее разумом неспешный, насмешливый вальс. Вспотевшая ладошка сжимает твердую скатерть, мириады сомнений бьются в голове. Правда невыносима, но неведение невыносимее, как минимум потому, что оно все еще рисовало надежду, а Ушко чувствовала, что уже знала ответ. Страшно. Масакрик может явиться сюда с минуты на минуту, и что скажет ему Ушко, если посмеет ослушаться любимого доктора? Даже если тихонечко, даже если одним глазком — он узнает, он увидит, он проверит, он найдет. Ушко неловко мешкает, обходя кровать и так и эдак, нерешительно потягивая серый балахон то в одну, то в другую сторону, но понимает, что от попыток не становится легче. Она хотела либо знать все, либо вовсе ни о чем не догадываться, однако Ушко, как всегда, снова находилась где-то между этими двумя состояниями, не примыкая полностью ни к одному из них. Так или иначе, как это обычно бывает, больше всего Ушко утомил сам факт наличия вынужденной безучастности. Она сомнамбулически приближается к кровати, потягивая правый верхний угол простыни, решительно сжимает пальцы на грубом крахмалистом выступе, и с силой дергает ткань на себя, одновременно придерживая кровать за железную раму, чтобы ненароком не перевернуть ее. К счастью, и вопреки ожиданию, покрывало ей не поддалось. Ушко попробовала и так, и эдак, то дергая его, то пытаясь аккуратно потянуть за разные уголки, то принюхаться, то подлезть, даже пощупать, вот только ничто из этого не принесло ей ни малейшего результата. Лишь навязчивый запах мокрой шерсти и химического цитруса остался в горле глубоким, неприятным воспоминанием. Ушко снова осталась ни с чем. И хотя, если смотреть со стороны, попытки Ушко можно было бы расценить как старания в пол силы, она не стала пытаться дальше, оправдывая свое бездействие невозможностью что-либо сделать. Ушко уже собиралась уходить, со спокойной совестью внушая себе, что сделала все, что могла, как вдруг, обернувшись на прощание, заметила фиксирующую застежку, спрятанную под самым каркасом кровати. Ее щемящее сердце переполнили одновременно и нездоровая радость, и леденящий душу страх. Так вот что держало балахон! Но... Кто знает, что скрывалось там, под толстым, плотным одеялом..? Кто знает, а вернее, кто хочет знать? Настолько ли ожидание невыносимо, или пусть Матиас будет живым хотя бы в ее памяти? Ушко замирает в дверях, перебирая пальцами, долго смотрит вслед кушетке, не зная, как лучше поступить. Масакрик не сказал ей "не смотреть", а следовательно, такого приказа не было. Но также, доктор не сказал и "заглянуть туда", а значит, она все еще не могла этого сделать. Надежды на то, что она тронет ее совсем немножечко, так, что Масакрик даже не заметит, рушились на том моменте, где придется запаковывать содержимое обратно, чем бы оно ни было. Ее мелкая моторика была развита плохо, если она справится с застежкой в одну сторону, не факт, что справится и в другую, если сможет аккуратно приподнять одеяло, не факт, что это одеяло ничего не зацепит, не снесет хирургические инструменты на передвижном столике, не создаст страшный грохот, ликвидировать который не получится в тот кратчайший срок, за который Масакрик явится на пороге, со шприцами, заполненными транквилизаторами, и широкой улыбкой наперевес. Потому, Ушко разворачивается спиной к крытой больничной каталке, оставляя эту комнату позади, и, возвращая шапочку на прежнее место, печально идет по коридору, в комнату, где она разминулась с любимым доктором всего лишь несколько минут назад. Впервые уходить откуда-то было так тяжело. Ушко чувствовала, что ее голова была перегружена, мысли путались, все буквально валилось из рук.       — М... — Протянула Ушко, падая на стену спиной и слегка сгибая в коленях ноги, когда вошла в палату и прислонилась к несущей стене лопатками. — Я... м...       — Справилась? — Не поворачиваясь, спросил Масакрик, заканчивая утрамбовывать подушку в лохань.       — А... ага. — Тихо пролепетала она, не зная, с какого бока подойти к проблеме больничной каталки. Не спросить об этом Ушко тоже не могла, потому она позволила себе помолчать еще немного, пытаясь переварить навязчивые мысли в голове. Масакрик был единственным, кто мог помочь ей перестать думать об этом, раскрыть все карты, расставить все точки над и, однако доктор, казалось, был совершенно другого мнения. Редко когда его немногословность так поражала ассистента, разве что, эксперимент Масакрика прошел неудачно, и его уязвленный гений был совсем не в духе об этом говорить. Впрочем, какой эксперимент..? Размышляя о том и этом, Ушко казалось, что между вопросом доктора и ее ответом прошло совсем немного времени, но к тому моменту, когда она опомнилась, Масакрик уже заметил крайне отстраненное поведение подопечной. Всерьез этим озадаченный, доктор повернулся по направлению источника звука и вопросительно склонился над ассистентом, немым жестом словно предлагая ей заговорить по хорошему. Его глаза блестели, рассматривая душу собеседницы, его холодные пальцы впились в чуткий образ, приподнимая за подбородок ее лицо, тщательно рассматривая в нем отсутствующий взгляд под мокрыми ресницами. Сосредоточенность и радость, смешавшиеся в докторе, не давали предположения к тому, что он ошибается. Значит, заметили. Пути к отступлению? Никаких. Ложь только усугубит ситуацию, посеет между ними зерно сомнения, что однажды вырастет медовым яблоком раздора, поссорив навеки двух дорогих людей. Ушко поднимает вверх уставшие глаза, смотрит на Масакрика, смотрит сквозь него. Слушает доктора, не слыша насмешек про принудительное лечение шизофрении, кивает, кивает врачу.       — М-мас... — Пытается позвать по имени, обратив на себя его внимание, запинается, мешкает, пробует снова, еще раз, заново. — М... мм...       — Что? — Неосведомленно поинтересовался доктор после пятой попытки выговорить его имя правильно. — Ты уже несколько минут ходишь вокруг да около. Может, расскажешь наконец, в чем дело?       — Ох... — Смущенно потупилась Ушко, не зная, как подойти к вопросу. Ей казалось, что Масакрик был очень раздражен, однако все в его поведении говорило, скорее, об обратном. Он не повысил голоса, был вежлив, спокоен, терпелив. Даже сейчас доверительно положил ей на плечо теплую руку, погладив большим пальцем выступающую ключицу, и спокойно улыбнулся ассистенту, наклоняясь куда-то в ее сторону.       — Ч-что — Промямлила Ушко, стыдливо поджимая закусанную губу. — Что... было... там, под оде... ялом..?       — О. — Откликнулся доктор с некоторой долей облегчения в голосе. — Так ты серьезно беспокоишься из-за этого? Это так глупо, Ушко.       — Д-да, м... Эт-то так, н-но... Хочу... знать... ч-что...       — Инструменты. — Коротко отрезал Масакрик, бросая поверх Ушко взгляд, полный подозрительного равнодушия. — Пилы, щетки, мешок стирального порошка, и так далее, я уже точно не помню, что сложил туда после влажной уборки. А что?       — Н-нет, ничего, н-но... Ушко посмотрела на доктора робким, благодарным взглядом. Его слова были для нее важнее собственного выбора, сомнения, нужды. Она мало подумала перед тем, как озвучить невинную, и очень неуместную просьбу. Ушко не видела ничего плохого в том, чтобы лишний раз убедиться в абсолютно достоверном и правдивом факте, особенно, если это действительно было тем, чем являлось, потому, она никак не могла ожидать от Масакрика такой реакции.       — Можно мне т-тогда... п-пос-смот... — Попыталась спросить Ушко, но в этот момент доктор перевел на нее настолько выразительный взгляд, что нервно дрожащий голос его собеседницы тут же осекся. Ушко сжалась у стены в преддверии слез, чувствуя, что ей не хватает воздуха.       — Будем считать, мне послышалось. — Холодно ответил он, схватив ассистента за шиворот. — Как смеешь ты усомниться в -моих- словах? Ушко не нашлась с ответом, вставая на цыпочки, чтобы ее не так душил воротник свитера, и вцепилась в одежду руками, стараясь всеми силами увеличить расстояние от удавки до шеи. К счастью, это продолжалось не долго. Вторая рука доктора нежно подхватила ассистента за талию, прижала к себе, приподняв от земли, перехватила на руки, позволяя свободно дышать. Масакрик сделал несколько шагов по направлению коридора, и, выходя из палаты, грубо поставил Ушко на пол, давая понять, что внутрь дороги уже не было. Ушко едва удержала равновесие, качнувшись на дрожащих ногах.       — Вот так. — Прокомментировал свою выходку Масакрик, снисходительно улыбаясь ассистенту, выставленному за дверь. — Так намного лучше.       — Ох... что..?       — Мне кажется, здесь для тебя слишком душно. — Масакрик любезно протянул Ушко руку, поддерживая ее на ногах. — Возможно, я переборщил с хлоркой, но я во время уборки был в маске, а ты, вон, задыхаешься. Даже стоять нормально не можешь.       — Ох... Да... — Доверчиво кивнула собеседница, сжимая руку любимого доктора, столь великодушно предложенную ей в трудную минуту. Рядом с ним было так спокойно...       — Я думаю, сейчас самое время нам с тобой проветриться, походить туда-сюда, воздухом подышать. Думаю, сейчас самое время приготовить сладкий и нежный клубничный коктейль. Глюкоза пойдет тебе только на пользу. — Нахально усмехнулся доктор, словно предугадывая причину сильной несобранности подопечной. — А как ты на это смотришь, милая Ушко? Ушко нежно покраснела, отводя глаза в пол и тихонько кивая, смущенная внезапным приступом нежности. Вопросы задавать перехотелось.       — Эт-то вкусно... — Ответила она, представляя яркий, сахарный, сливочный оттенок на кончике языка.       — Вот ты этим и займешься. — Улыбнулся доктор, вальяжно потягиваясь в дверях.       — Ох... Что..? — Нововведение в обыденную рутину поставило Ушко в тупик. Она перевела на Масакрика ничего не понимающий взгляд, словно пытаясь спросить, не шутит ли он, но тот, мигом распознав это, поспешно добавил следующее, как бы в подтверждение своим словам.       — Давай-давай, спустись на кухню, и приготовь себе и своему любимому доктору клубничный коктейль. Ты ведь умеешь.       — Д-да, но...       — Вот и умничка. Я знал, что могу на тебя рассчитывать. — Обольстительно прищурился Масакрик, чувствуя, что это тронуло сердце его ассистента. — Только клубника еще не разморозилась, подожди минут пятнадцать.       — Ох... П-поняла... — Рассеянно кивнула Ушко, молча посторонившись двери, чтобы дать доктору выйти. Масакрик затворил палату, развернулся к спутнице, потрепав ее по волосам, и без лишних слов ушел заниматься своими делами, прекрасно понимая, что Ушко, даже если захочет, не сможет догнать его.       — П... Прости... — Прошептала она ему вслед, видя, как высокий образ доктора беззаботно удаляется в сторону лестницы, но заворачивает за угол, и исчезает из виду. Мгновение, и дверь захлопнулась за его белой фигурой, надежно сохранив любопытные секреты в застенках собственной памяти. Тайное останется тайным, но не это так сильно расстраивало бедную Ушко. Она чувствовала, что сильно обидела доктора. Настолько, что он не взял ее с собой, и не возьмет ее более, об этом не могло быть и речи. И, может Ушко не проверила это наверняка, однако ее уверенность оставалась непоколебимой — Масакрик злился на нее, потому не хотел находиться рядом. Ушко понуро поплелась в свою комнату, залезла на высокий стул у окна, достала дневник из выдвижного ящика, раскрыла его на помятой странице, вытаскивая из коробки разломленный надвое желтый мелок, и примерилась к бумаге, старательно выводя корявые, крупные буквы. Она не задавалась целью сидеть над этим долго, сочиняя в голове сложные, длинные предложения, обрисовывающие как можно больше чувств. Особенно, если этих чувств внутри просто не было, как и времени, что затратит на себя красивый, осмысленный текст. Краткие очерки позволяли Ушко запоминать лучше те или иные дни, состояния, моменты, разделить с нею ее боль, тревогу, обиду, лаконично и собранно, в несколько слов. Недолго думая и с трудом держа карандаш в руке, она медленно вывела на бумаге следующее: "Привет. Меня зовут Ушко. Я сошла с ума. Я видела мальчика. Его звали Матиас. Матиас милый. Но. Матиас не существует. Я обидела доктора. Не хотела... Я очень себя не люблю." Ушко перечитала написанное, смущенно улыбнувшись коряво составленным фразам, отражающим всю суть мысленного штиля, заглушенного пустотой внутри, и нарисовала рядом с именем доктора несколько больших желтых сердечек. Теперь эта запись нравилась ей больше. "Два мороженых. Доктор сказал, что мальчика не было. Серая ткань, там только инструменты. Я попросила посмотреть. Он злится на меня. Я очень глупая. Доктор сделает мне укол, и я больше не буду сходить с ума. Доктор такой хороший..." Ушко снова провела глазами сверху вниз, удовлетворенно кивнула нежно составленным строчкам, закрыла дневник и надежно запрятала его обратно на дно большого выдвижного ящика. Отошла от стола, села на кровати, кинув взгляд на подушку, лежащую в изголовье, у стены. Со стороны, она не казалась какой-то неправильной, разве что находилась не совсем в привычном месте, и выглядела скорее чрезмерно вытянутой и смятой, завернутой во что-то большое и бесформенное. Но когда Ушко подняла ее на колени, помяла в руках, прижала к груди, расправив полы длинной одежды, стало понятнее, почему именно эта длинная подушка была ей милее остальных. Ушко смущенно прижалась к лацкану старого докторского халата, когда-то попавшего в коробку за ненадобностью, и сцепила на поясе дрожащие, холодные руки, обнимая воображаемый образ Масакрика, воплотившийся в халате доктора, застегнутом на несколько пуговиц поверх тулова длинной подушки. Она чувствовала сильную обиду на то, что произошло между ними, считая себя бесконечно виноватой перед доктором, за то, за то, что "посмела усомниться в его словах", чего бы это ни значило. Если для обиды была причина, значит она уже произошла не "просто так", значит, должны быть и поводы для извинения, побуждающие к тому, чтобы сдвинуться с мертвой точки бездействия. Однако от того, чтобы сейчас просто встать, постучаться в палату и попросить прощения, ее останавливало несколько веских причин в пользу того, чтобы этого не делать. Во первых, ее шею все еще неприятно жгло от травмы легкого удушения, полученной в результате ее же провинности, во вторых, Ушко прямо сказали о том, чтобы она занималась не извинениями, а клубникой, сливками, сахаром и чем-нибудь еще, что, желательно, возможно перебить вместе с остальным до однородности. Позволив себе побыть немного в теплых объятиях пожелтевшего медицинского халата, Ушко вскоре аккуратно отложила подушку в сторону, и решительно направилась вниз, в сторону кухни. Солнце еще не село, однако желтый свет, бивший в окна, заставлял ее нервничать. Всю дорогу до столешницы, раковины и холодильника Ушко пыталась прислушиваться к каждому шороху, приглядываться к каждому темному углу, рассматривая пятна под каждой высокой кроватью, но нет, в больнице по прежнему было светло, уютно и чисто, и ничто не напоминало об исчезновении Матиаса здесь. Когда Ушко дошла до кухни и взялась за мокрый пакет мороженной клубники, она и сама перестала верить в то, что некто Матиас действительно когда-то существовал. А два мороженых в холодильнике... Какая глупость. Конечно же, как только Ушко сразу не догадалась? Одно она купила для себя, а другое взяла для Масакрика! Какой коктейль без мороженого? И вот почему он попросил приготовить именно это! Верно, они давно планировали что-нибудь сделать с клубникой, а недавно, купили для напитка все ингредиенты, вот только Ушко, по какой-то причине, этого не помнила. Ушко перетащила пакет с ягодами на стол, вытащила из холодильника сливки и ванильный сахар, после чего прильнула к морозильной камере, доставая оттуда два сливочно-карамельных лакомства, заточенных в пластиковую обертку и вафельные рожки. Ушко поставила на стол глубокую тарелку, в которую вытащила всю холодную клубнику из пакета, и положила рядом с блюдом большую ложку — это понадобится позже. Конечно, у Ушко был опыт таскать непонятные черные мешки с -чем-то- тяжелым внутри, но донести холодный пакет с жидкостью из-под замороженной клубники оказалось для нее гораздо более сложной задачей. Он так и норовил соскользнуть на пол и разлиться ледяной розоватой лужей по коврику, да и в целом, держать что-то подобное в озябших руках было совсем неприятно, потому Ушко бросила его вниз с облегчением, когда наконец дошла до мусорного контейнера. Краем глаза она заметила, что мусорный мешок поменяли. Несмотря на вчерашнюю феерию сливок, мяса и специй, большой черный пакет на дне пластикового красного ведра был совершенно пустым. По крайней мере, до встречи с Ушко. Отряхнув все еще неприятно холодные руки, Ушко взялась за остальное, вспоминая, сколько и чего должно там быть. Прошлась до миксера, влила в высокий стакан маленький пакетик сливок, отделила от зелени клубнику, следом добавив все до последней ягодки, высыпала маленький пакетик ванильного сахара, и, вооружившись ложкой, развернула из упаковки мороженое, ванильное, с карамелью, а по факту, еще и с шоколадом, и с орехами. Ушко смело хватается за вафельную обертку, аккуратно вынимая столовой ложкой пломбир, выскребая в чашу все, что было, получая в сухом остатке только два практически полых стаканчика. Однако как же была рада этому Ушко... Она безумно любила именно эту часть мороженого, а ее милейший доктор — напротив, всячески отрицал, либо цинично выбрасывая "размокший глютен" прямо из окна, либо отдавая сие Ушко, наказывая той делать с ним все, что вздумается. Так что, пока на сцену не вышли новые лица, Ушко сочла нужным перебить голод, хрустя холодными сладкими вафлями, а уже потом надежно закрыть чашку миксера и зажать круглую, красную кнопку. Как только Ушко сделала это — кухню наполнило громкое, лязгающее дребезжание, кнопка задрожала под напряженной рукой, но продлилось это не долго: острые лезвия взбили мороженное, сливки и ягоды до состояния сладчайшего облака, и остановились, скрывая в белой пене опасный стальной блеск. Ушко подтащила к высокому кухонному шкафчику резной деревянный стул, разулась, встала на него ногами, вытаскивая высокие, праздничные бокалы для холодных молочных напитков, набор декоративных пластиковых трубочек, причудливо скрученных в абстрактные фигурки, вытащила из холодильника баллон со взбитыми сливками, захватив со столешницы баночку фигурного сахара, и приступила к сложной, но увлекательной, творческой части — оформлению, за которое так хвалил ее Масакрик. Если он, конечно, был в настроении это замечать. Сначала в ход пошли стаканы, затем трубочки, ввиду высокой плотности напитка, затем взбитые сливки и фигурный сахар, красивый, но очень непрактично сделанный. По крайней мере, именно об этом подумала Ушко, когда, испробовав его сначала на себе, проломила сливочную шапку тяжелой армадой кружочков, сердечек и звездочек. К счастью, хотя бы напиток доктора не пострадал. Решение новоявленной проблемы пришло к ней также незамедлительно: Ушко сняла с держателя для посуды блюдечко, высыпала на него несколько чайных ложек разноцветного сахара, равномерно рассредоточив содержимое по тарелке, и аккуратно начала отделять сердечки от всего остального, такого пестрого, и... совершенно не эстетичного. Разумеется, для дела годились только красные и целые сердца, посему Ушко осталась довольна, когда смогла собрать чуть больше десяти штук. Осталось только разложить их вручную, оставив между детальками воздух, где-то больше, где-то меньше, чтобы посыпка выглядела красиво и естественно. Ушко отошла на несколько шагов, гордо любуясь проделанной работой, но тотчас вспомнила, что еще не все было готово. Хорошо, что она не сочла нужным позвать сотрапезника к себе. Ушко спешно прибрала стол, сложила в корзинку салфетки, нырнула в шкаф за шоколадом и печеньем, разложив их веером на тарелке, и задвинула стул обратно, постепенно возвращая кухне первозданный вид. Ушко знала, что этого никто не заметит, но глубоко в душе похвалила себя за то, что выполнила работу на отлично. Если у доктора будет хорошее настроение, она обязательно ненавязчиво похвастается ему сим и тут же закроет свой рот, чтобы не раздражать Масакрика. К слову, только Ушко вспомнила о докторе, как тотчас убедилась в том, что подниматься наверх ей уже не придется — вскоре на лестнице послышались быстрые шаги спешащих ног, а еще чуть позже стал виден темный силуэт длинного белого халата, мелькающего между балясинами. Ушко поправилась на стуле, вполоборота развернувшись ко входящему, и, не зная как заговорить с ним, густо покраснела, едва их взгляды встретились. Доктор выглядел таким счастливым, словно он и вовсе не обижался на нее, его ослепительная улыбка будто обжигала Ушко, его восторженно горящие глаза словно заново влюбляли в себя. Ушко не нашлась со словами, когда его милый образ спустился к ней, легко спрыгнув с последней ступеньки, приветливо помахал рукой, приблизившись к длинному кухонному столу, но тотчас развернулся по направлению входной двери, и распахнул гардероб, наклоняясь за ботинками. Ушко едва не потеряла дар речи, когда, вопреки всем ее мечтам и ожиданиям, случилось вот это. "Может, он просто испачкался? Может, сначала ему нужно переодеться?" — Успокаивала себя она, внимательно наблюдая за плавными и размеренными движениями доктора, шустро снующего вокруг платяного шкафа, натягивающего элегантные туфли на трижды штопанную пятку, подтягивающего розовый галстук на вороте легкой атласной рубашки нежных голубых цветов. Так готовится... Неужели, это для нее? Неужели, их совместный вечер тоже значил для Масакрика так много? Эта мысль стала для Ушко приютом во время шторма, и чем дольше прихорашивался доктор, тем больше оттаивало ее уязвленное сердце, убежденное в собственной правоте. К сожалению, жестокая реальность сыграла с ее чувствами иначе; вот Масакрик распрямляется, вот что-то говорит ей, и выходит вон, тихо хлопнув дверью. Стеклянные глаза Ушко так и замерли на этом кадре, провожая доктора за порог, снова и снова мысленно открывая и закрывая входную дверь, озвучивая сквозь клокот бешено стучащей крови в висках характерный скрип заржавевших петель, но душою слепо надеясь, что он сейчас вернется, вернется, чтобы...       — Ушко! — Еще один резкий оклик не потребовал долго себя ждать. Она медленно переводит блестящие глаза на красивое лицо собеседника, еле заметно кивая ему, и остается безмолвной в ошеломлении. — Ты меня слышишь? Нет ответа. Ушко растерянно переводит взгляд то на стол, то на доктора, но каждое слово в ее горле нещадно душат слезы, и, чтобы не выпустить их наружу, Ушко ничего не говорит, только смотрит, смотрит, смотрит...       — Агр-х. Ты с ума меня сведешь. Доктор, доселе только высовывающийся из-за двери, сокращает расстояние, подступая к печальному ассистенту вплотную, и нежно поднимает ее лицо за подбородок, заглядывая в глаза.       — Ушко? — Еще раз позвал ее по имени, поглаживая большим пальцем мокрую щеку. — Ну что же ты. Так ведь совсем не услышишь, что я хочу сказать тебе. Ушко виновато кивнула ему, насколько положение шеи позволяло ей сделать это, и посмотрела на доктора, слегка прижимаясь лицом к его ладони. Несмотря на то, что Масакрик стоял рядом, она едва могла расслышать его голос, настолько громким был нервный звон внутри. К счастью, продлилось это состояние не долго, и неестественный шум улегся также внезапно, как и возник.       — Я слуш...шаю... т-тебя. — Еле разборчиво пролепетала Ушко, едва оправившись от этого состояния.       — Приберись наверху. Я там разлил малиновое варенье. — Как ни в чем не бывало ответил доктор, и, не дожидаясь отклика со стороны подопечной, собрался было покинуть ее, как вдруг почувствовал холодные пальцы на рукаве тонкой голубой рубашки. — Ушко?       — ...       — Ох. Что? — Недоуменно нахмурился доктор, внимательно разглядывая собеседницу. — Болит, что ли, чего..? Но Ушко не ответила, утыкаясь вспотевшим лбом в рукав халата, предпочитая логическому объяснению уютное молчание рядом с любимым человеком, и тихие, горькие слезы, значащие намного больше слов. Масакрик только вопросительно посмотрел на нее, собираясь вырвать руку силой, однако едва его взгляд скользнул немного выше ушастой шапочки, все сделалось предельно ясно.       — Ах, это... Да, конечно. — Тяжело вздохнул доктор, и, заглатывая залпом первый попавшийся под руку стакан, поставил его на стол уверенным, резким движением. Лишь сливочная шапка с красными сердечками сползла на дно опустевшего бокала, расплывшись белыми и розовыми разводами. — Ну, бывай. Масакрик нежно, но настойчиво выхватил свою рубашку из холодных объятий Ушко, прошелся обратно в прихожую, подхватывая поудобнее большой, изрисованный чемодан, хлопнул дверью, и был таков. И только нежный шелест потертых колес автомобиля, с ветром доносящийся из-за порога, ненавязчиво напоминал о том, что доктор куда-то собирался, о чем он, вероятно, уже сказал ее шуму в ушах и забывчивой памяти, а быть может, его секреты знало лишь заходящее солнце, да злобно осклабившийся лес за блестящей речкой, и низкий сумеречный воздух, полнящийся печальной прохладой наступающего вечера. Быть может, быть может... Ушко ничего не хотела знать.