хронически запертый

Разноцветные дорожки записанного голоса вызывают рябь в глазах после пятого часа безрезультатной работы. — Ещё раз, — Чан бьёт ладонью по большой красной кнопке, обращаясь к клиенту за толстым стеклом. Ловит раздражённое выражение лица, лёгкую надменность во взгляде и думает, что пора на сегодня с записью трека заканчивать. Всё равно от этого «подающего надежды рэпера» ничего толкового он больше не добьётся. Они пробуют записать до конца хотя бы первый куплет, но клиент снова просит перерыв, утыкается в телефон, записывает сторис, а его менеджер за спиной Чана безэмоционально посылает за кофе. В любой другой ситуации Чан бы взбесился, нагрубил — он ведь не обслуживающий персонал. Чанбину вновь пришлось бы разруливать очередной конфликт, выгораживать Чана перед директором студии. Но сегодняшней ночью так хочется уйти, что Чан плетётся в соседнее строение за пресловутым напитком. Сколько ещё ему придётся терпеть пренебрежение к себе, своему таланту и мечтам? Есть ли вообще у него шанс добиться хоть какого-то признания? Отяжелевшим от гнетущих мыслей взглядом Чан оглядывает пустую кофейню, упирается глазами в забавно покачивающиеся в такт движениям волосы бариста, которые она аккуратно собрала в хвост. Он тактично поджимает губы в улыбке, когда забирает несколько стаканчиков кофе, понимая, что сейчас они очень похожи. К ним приходят раздраженные, наглые клиенты, постоянно что-то требуют, вечно недовольны, воспринимают их как часть кофейного аппарата или дорогого микрофона. Считают их неживыми, бесчувственными, пустыми. Помнить, что ты существующий человек, в такие моменты сложно. Мучить микрофон, микшер и Чана перестают ближе к двум часам ночи. Он записывает голосовое Чанбину с заметками, правками на завтра и жалобами на клиента, трёт пальцами уставшие глаза. Очень хочется остаться и поработать над собственной музыкой, но неделя была такой напряжённой, что даже до дома дойти сил нет. Он отправляет короткое сообщение Минхо, который живёт через пару улиц от студии: «Зайду?». И дождавшись положительного ответа, собирает себя с кожаного дивана, который пропах чужим парфюмом, кофе и алкоголем. Ночной холод приятно освежает, туман в голове слегка спадает, и Чан пытается насладиться редкими минутами покоя. Утром в цветочном у мамы поставка, она вновь попросила помочь разгрузить товар. После обеда Чану в школу — проводить для старшеклассников факультативное занятие по баскетболу. И Чан не знает, как избавиться от неоплачиваемой работы, отнимающей кучу сил. Матери отказать он не в силах. Ей придётся самой таскать по магазину большие вазы с ледяной водой, ведь её руководитель экономит на грузчиках. А «подработка» в школе даёт хоть какую-то возможность нарабатывать трудовой стаж — в студию его официально так и не устроили. Яркий круглосуточный магазин по пути Чан игнорирует. Сил выбирать что-то для Минхо нет. В прошлый раз он притащил коробку зелёного чая, которая так и стоит неоткрытая на чистой полке рядом с банкой кофе и специями в неаккуратно разорванных по углам пакетиках. У Минхо заварочного чайника не оказывается. — Замёрз, — вздрагивает Чан, когда переступает порог тёплой однокомнатной квартиры. Минхо встречает его в домашней серой футболке и растянутых штанах. Наблюдает внимательным взглядом из-под очков за тем, как Чан стягивает кроссовки, чёрную куртку, которую наспех закидывает на крючок, и предлагает ужин. Они незаинтересованно обсуждают прошедшую неделю, внезапный осенний холод. Чан жалуется на недозвезду в студии и дует на жаренный рис, а Минхо поправляет пятерней наспех высушенные волосы и играется пальцами с ниткой от чайного пакетика. Кажется, будто свежий ночной воздух ловко проник за Чаном в пустую квартиру. Окутал выкрашенные в белый стены, заправленный раскладной диван и тесную кухню с двумя неодинаковыми стульями. Минхо ёрзает, поджимает под себя голые ступни, прячась от холода, а Чан не может поверить, что когда-то шептал, что не может без него жить. — Каждый раз думаю, что хуже уже некуда, — говорит он, собирая со стенок последний рис и остатки натёртой морковки, — а они оказываются ещё наглее. — Ты и сам таким будешь, — беззлобно поддевает Минхо, наблюдая за Чаном сонным взглядом. — Когда я ещё чего-то добьюсь? — мотает он головой в ответ. Минхо встаёт забрать и помыть пустую тарелку и спокойно замечает, что в Чана верит. Буднично просит не отчаиваться и кладёт влажные ладони на его плечи, оказываясь за спиной. Сжимает пару раз мышцы у шеи, наклоняется поцеловать косточку под ухом, утыкается холодным кончиком носа в щёку, мягко поглаживая пальцами светлую кожу у кадыка. Чан прикрывает глаза и откидывает голову чуть назад. — Только с тобой могу расслабиться, — на выдохе произносит он. — Фильм опять смотреть не будем? — усмехается Минхо, вставая перед повернувшимся к нему Чаном. Стягивает с себя очки, кладёт на стол и опускается на колени. — Обещаю, что в следующий раз, — отзывается Чан, протягивает руку к чужим волосам, вплетает в них пальцы, слегка сжимает. Они начали встречаться, когда Минхо был рыжим и острым на язык. А сейчас его волосы длинные и тёмные. Красиво обрамляют точеное лицо, пока он медленными пальцами расстёгивает ширинку и оглядывает блестящими глазами крепкие бёдра. Чан пытается насладиться мгновением покоя, тишины и вновь прикрывает глаза. Улавливает капающий бачок в туалете за стенкой, шуршание машины по асфальту из приоткрытого окна и влажные звуки внизу живота. Пальцы одной руки проходятся по гладкой поверхности стола, а другой надавливают на затылок Минхо. Внутри скручивает напряжение, а дыхание слегка замирает. Всю усталость хочется оставить здесь, в тихой кухне, на порозовевших губах, на тёплом языке. Но их прерывает стандартная мелодия телефона, забытого в уличной куртке. Чан заправляется, одной рукой пытается застегнуть джинсы, а другой отвечает на звонок, краем глаза заметив на дисплее: «Мама». — Где вы? — раздаётся в трубке тусклый и слегка болезненный голос, — ты же знаешь, я не могу без вас уснуть. Сколько уже? — Хёнджина нет? — отзывается Чан, наблюдая, как Минхо склонился над кухонной раковиной ополоснуть рот проточной водой. Кран шумит с шипением, будто нехотя отдавая воду, а голос мамы теряется за сонным беспокойством: — Его нет в комнате. Чан-и, найди его, пожалуйста, возвращайтесь, я не могу спать. Из груди выходит тяжёлый, медленный вздох. Чан обещает скоро быть, а в голове прокручивает все места, где в очередной раз может отсиживаться сводный брат. — Не могу остаться, — говорит Чан, подходя к Минхо, кладёт ладони на его предплечья, сжимает крепко, — давай сходим куда-нибудь в выходные, ладно? — Ага, — безэмоционально отзывается Минхо, и Чан видит в его глазах напускное безразличие. Очередному пустому обещанию он, видимо, уже не верит. Хёнджин не находится на детской площадке через три дома, где часто зависает со скетчбуком на скамейке. Он может быть вновь у странных знакомых в гостях. Чан пытался сохранять их номера, но на звонки никто из них не отвечает. Можно дойти до круглосуточного магазина со стороны дороги. Иногда Хёнджин сидит там у окна с одной пачкой мармелада на несколько часов. — Не приходил? — Чан, уставший от бессмысленных поисков и вернувшийся домой, заглядывает в комнату мамы, которая при свете прикроватной лампочки лежит, накрыв ладонью лицо. — Чан-и, я не знаю, посмотри сам, — отзывается Джихё тихо. Приходится дойти до комнаты Хёнджина, она оказывается пустой. — Он был после школы? — вновь спрашивает Чан, заглянув в комнату. — У него репетитор сегодня. После него не возвращался, — голос мамы бессильный и неохотливый. Она тянется за почти пустым стаканом воды на тумбочке: — Завтра утром поставка. — Я помню, — в лёгком раздражении отвечает Чан и закрывает дверь. Что от него хочет мама, он не понимает. Как ему искать Хёнджина, когда между ними разница в три года, отсутствие понимания с самого дня бракосочетания родителей и перманентная обида. Чан бессмысленно пробует набрать Хёнджина в пятый раз за вечер. Но ничего кроме долгих гудков не слышит. Чан выходит на улицу, крутится у дома, спрятав руки в карманах, и останавливается у подъездной двери. Над головой ночное небо, затянуто едва видимыми тучами. Скоро они станут густыми и плотными, обрушатся на город дождём и тоской. Погода всегда удивительным образом подстраивается под настроение. Или это Чан метеозависимый и отдаётся печали без солнца. На углу дома появляется тощая сгорбленная фигура. Хёнджин кутается в тонкую куртку, сжимается в плечах, прячется от пронизывающего ветра. А подходя к подъезду, даже не смотрит на ждущего его Чана, лишь цепляет запахом дешёвых сигарет. — Ты можешь хотя бы меня предупреждать? — шипит он, входя в подъезд следом. Хёнджин ему ожидаемо ничего не отвечает. В молчании они едут в подрагивающем лифте, проходят в квартиру, не включая свет в коридоре. Мама всё равно выходит встретить и пытается вразумить неродного сына, воззвать к его совести. — Как мне тебя лечить потом? — спрашивает у воздуха она, не дав Хёнджину закрыть дверь в ванную. Он держит покрасневшие ладони под горячей струёй воды, смотрит, как капли методично скрываются в пустоте: — Да не замёрз я. — Ты был у репетитора? — Нет. — Хёнджин! — восклицает Джихё, хватаясь за виски. Чана пронизывает раздражение. Чем больше мама пилит Хёнджина, тем чаще он пропадает, пропускает и прогуливает. Почему нельзя оставить выяснение отношений на завтра, он не понимает. — Мам, у тебя голова, — говорит Чан, приобнимая её за плечо и пытаясь отвести в комнату. — Сколько можно, Чан? — причитает она, поправляя тонкий халат на плече, — что мне с ним делать? Я уже не знаю. — Сейчас надо поспать, — с выдержанным спокойствием говорит он. — Завтра его отцу опять жаловаться? — Просто ляг спать, — холодно просит Чан, закрывая за собой дверь комнаты с другой стороны. Назло Хёнджин запирается в своей комнате и включает музыку. Меланхоличный голос неразборчиво воспевает тяготы жизни под густой гитарный звук. Сквозь стены Чан слышит, как мама два раза выходит из комнаты, стучит в чужую дверь и просит убавить. А потом сдаётся и закидывается таблеткой снотворного. Чан заснуть не может ещё около часа. Разглядывает белый потолок, пытается абстрагироваться, забыться, вспомнить хоть что-то хорошее. В голове всплывает поездка в Диснейленд. Ему пятнадцать. Они проводят первые каникулы новой семьёй. Стеснительный Хёнджин пачкает губы сахарной ватой, разговаривает только с папой, а, когда остаётся с Чаном в одной машинке на автодроме, замолкает совсем. Чан в нелепом ободке с мышиными ушами пытается его разговорить, спрашивает о любимых предметах в школе, мультфильмах и супергероях. — Мне не интересно, — говорит Хёнджин за весь вечер один раз, а подросток Чан фыркает оскорблено и попытки сблизиться прекращает. Может быть, ему стоило быть чуть навязчивее? Нужно было задобрить Хёнджина, показать свою искреннюю заинтересованность. Чан ведь внезапно стал старшим братом, примером для подражания. И зачем-то показал, что общаться им не обязательно. А теперь Хёнджин пропадает у сомнительных друзей, запирается в комнате, пачкает чёрной краской ванну и громко вопит слова ненависти, когда терпение подводит. Всё утро Чан таскает коробки с запакованными цветами и пластмассовые потёртые вазы под непрекращающиеся причитания мамы. Она недовольна цветом нежно-розовых бутонов, плохо распечатанным списком, шумной вентиляцией. Жалуется на ворчание Хёнджина за завтраком, глухо замечает, что своим поведением он похож на отца, который даже не пытается контролировать сына хотя бы по телефону. По три раза Джихё говорит о больной голове и «сумасшедшей ночи». — Я поздно буду, — говорит на прощание Чан, накидывая на себя куртку. Заглядывает в телефон. У него есть около часа, чтобы доехать до школы и не опоздать. — Опять? — возмущается мама, протирая шваброй разлитую воду. — Мне нужно поработать. — Чан-и, проследи за Хёнджином. Я не выдержу ещё такой ночи. — Как проследить? — раздражённо отзывается Чан, засунув руки в карманы, — по пятам ходить? — Я не знаю, — она вновь красноречиво хватается за виски, — у меня голова пухнет. Хоть запирай его. Чану требуется много усилий, чтобы не сорваться на нервной матери. Он выдыхает через нос, спокойно прощается и обещает держать всё под контролем. Две пересадки на метро заставляют невыспавшийся мозг излишне напрягаться. Чан наклоняет голову в разные стороны, пытается скинуть с плеч боль и груз. Он крепко держится за поручень и укладывает на предплечье голову, чтобы дать отдохнуть хотя бы глазам. В висках стучит усталость. Иногда Чан чувствует себя пустой оболочкой, которая выслушивает, вытаскивает, спасает, понимает, делает и помогает. Будто внутри нет ни сердца, ни души, ни внутренностей. Лишь чёткий механизм, шестерёнки которого бездумно ведут ноги вперёд. Просторный спортзал наполняется шарканьем кроссовок, глухими ударами плотных мечей и нестройным хором разговоров. Тренировки всегда проходят легко и ненавязчиво. От учеников не требуют золотых медалей, сдачи нормативов и побед на соревнованиях. Они занимаются для себя, для своего удовольствия и расслабления. Старшеклассники быстро проникаются симпатией к крутому, задорному выпускнику, который улыбается ямочками на нелепые шутки, поддерживает в нелюбви к школе и всегда искренне признаётся, что алгебру никогда не понимал. Однажды Чан вскользь упоминает, что занимается музыкой, и в глазах учеников получает ещё больше трепетного уважения. — Так, теперь разделимся по цвету волос, — шутит Чан, позволяя и себе расслабиться. Отправляет на одну часть поля темноволосых, а на другую всех светлых учеников. Их оказывается всего трое. Они нелепо хлопают глазами, шутливо ругаются и обещают облить одноклассников белой краской ночью. — Тогда вы за нас, — недавно выкрашенный в блонд Феликс обхватывает тонкими руками запястье Чана, тянет на свою сторону поля. Они действительно играют вчетвером против всей остальной команды. Проигрывают безбожно, а соперники особенно стараются подловить Чана, отнять мяч у него. Два часа в неделю занятий в душном спортзале оказываются отличной терапией. И Чан даже иногда думает бросить все нелепые попытки стать классным продюсером и уйти в школу насовсем. Печальная судьба для двадцатилетнего здорового перспективного парня. Но непрекращающаяся борьба за признание ощущается трагичнее. Чан вполуха слушает щебетание Йери, идя в окружении нескольких учеников по коридору. Задерживается взглядом на порозовевших щеках Феликса. Он широко улыбается одноклассникам и кажется крайне довольным. — Одно удовольствие смотреть, когда ты такой здоровый, — негромко говорит ему Чан, слегка отставая от толпы, чтобы не привлекать лишнее внимание. — Я стараюсь, — кивает Феликс решительно и неловко сглатывает, стараясь не задумываться о своей личной борьбе. От внимательного взгляда Чана не ускользает на мгновение появившаяся задумчивость в чужом лице. — Хочешь пообедаем вместе после уроков? — предлагает он ненавязчиво, — я тебя подожду. Феликс смотрит с благодарностью, искренней и неприкрытой привязанностью и, конечно, соглашается. Ученики расходятся у широкой лестницы по классам, а Чан замечает спускающегося вниз Хёнджина. На его губах едкая ухмылка, он вполголоса переговаривается с низеньким подростком, усмехается чужой шутке. Демонстративно игнорирует Чана, но кивает Феликсу в качестве приветствия. — А вы общаетесь, да? — спрашивает Чан, когда брат скрывается среди других учеников. — На биологии сидим рядом. Ещё совместные литературы у нас, — незаинтересованно жмёт плечом Феликс. Чан оглядывает его худощавую фигуру в безразмерном свитшоте, выжженные волосы и задумчиво застревает взглядом на трёх проколах в ухе. Феликс слишком осторожный, вечно таскается с девочками, и вряд ли с Хёнджином они подружатся, но Чан всё равно тактично улыбается и продолжает: — У меня к тебе будет просьба. ... Лёгкое шуршание исчирканного листочка в клетку привлекает внимание. Феликс замечает его краем глаза, пытается сдержать улыбку, когда видит, что Хёнджин добавил нарисованной учительнице большой второй подбородок как у жабы. Кончиками пальцев он двигает листок ближе, задумывается на пару мгновений, пожевывая внутреннюю часть губы, и добавляет женщине прыщи на лице. Спелые, с каплями по сторонам от щёк синей ручкой. Листок оказывается у рядом сидящего Хёнджина. Он морщит нос театрально, но Феликсу улыбается и даже аккуратно показывает большой палец, рисунок одобряя. Сблизиться с Хёнджином оказывается слишком просто. Подвинуть конспект на биологии, сделать комплимент футболке с изображением известной лишь их родителям группы, поделиться на перемене шоколадным батончиком, утянуть в разговор о популярном сериале — и вот они с Феликсом сидят ближе за партой, глухо хихикают над преподавательницей, делятся смешными видео после школы и даже гуляют пару раз, дрожа в тонких куртках. Хёнджин идёт на контакт жадно, но прячется за снисходительным взглядом и едкими подколами. И сначала у Феликса от таких шуток громко бьётся сердце, а горло сковывает страхом. Однажды он почти обижается. Проходя мимо по коридору, Хёнджин на мгновение сжимает щёки Феликса пальцами и с усмешкой произносит мерзкое: «Хрю-хрю». Проходит дальше, даже не задумывается о своих действиях. А Феликс начинает чаще натягивать футболку перед зеркалом, рассматривая тело в отражении, постоянно обвивает указательным и большим пальцами запястье примеряясь и решает вновь отказаться от сахара «для здоровья». Наблюдая за тем, как Хёнджин с Бомгю перекидывается по классу пеналом расстроенной и неловкой Мины, Феликс быстро понимает, что оказаться по ту сторону близкого круга Хёнджина так же легко, как и сблизиться с ним. Он оказывается ранимым и неожиданно романтичным. На уроках литературы Хёнджин заинтересованно слушает учителя, забывая бестолково переговариваться и мешать. В его рюкзаке всегда есть взятая из библиотеки книга к занятию. Хёнджин листает их на перемене, в столовой, на скучных уроках. Обсуждая как-то классическую поэму о смысле жизни и смерти, Хёнджин пафосно замечает, что люди в своей действительности заперты в клетках как птицы. И Феликсу кажется это самой гениальной мыслью, которую он слышал за всю свою жизнь. Он чувствует, как сам заперт в теле, которое постоянно устаёт, болит, требует пищи, воды, сна. Чувствует, как много внутри невысказанных противоречий, идей, смыслов, рассуждений и как мало у него слов. Чувствует физически стеклянные стены между людьми — они видят друг друга, но никогда не поймут, не испытают чужое бытие на себе. Хёнджин нервно крутит кольца на длинных пальцах, задумчиво жуёт нижнюю пухлую губу, беспокойно зачесывает выкрашенные в грязно-чёрный волосы и завораживающе плавно скользит между партами, когда спешит покинуть класс. В его глазах видится столько такого же невысказанного, что Феликс не может не засматриваться. Ему отчаянно хочется сблизиться самому. В шумной столовой Феликс пытается разглядеть на упаковке только купленного сэндвича калорийность. Буквы и цифры слишком маленькие и неразборчивые — приходится отставить обед подальше и обойтись колой без сахара. Мимо стола проходит Хёнджин. Феликс ловко хватается за рукав его свободной рубашки пальцами: — Хочешь к нам? Хёнджин оглядывает стол, одноклассниц и только красноречиво морщится, проходя по столовой дальше. — Вы прям подружки, — хмыкает Черён, пожевывая трубочку из-под сока. — Просто общаемся, — жмёт плечом Феликс, утыкается взглядом в телефон, листает невнимательно ленту. Девочки хитро переглядываются, будто знают какую-то тайну, но больше никак внезапную дружбу одноклассников не комментируют. Они обсуждают новые тренировки, которые нашла на ютубе Йеджи, делятся лучшим способом качать пресс, чтобы мышцы жгло, а дыхание спирало. Хихикают над очередными сплетнями про звёзд, а Феликс краем глаза замечает, как Хёнджин на пару мгновений подходит к Сынмину с параллели. Спрашивает что-то, едва двигая губами, а Сынмин ему только молчаливо кивает. После уроков несколько человек из класса остаётся на баскетбол. Задумчиво набивают мяч о расчерченный пол, вполголоса обсуждают контрольные срезы по физике. Готовиться к ним сплошное мучение, и Феликс решает не пугать себя заранее. Отходит от одноклассников подальше, пытается закинуть мяч в кольцо. Промахивается дважды, пока к нему не подходит Чан с привычной добродушной улыбкой. — Смотри, постарайся замахнуться сильнее, — показывает он, забирая мяч из чужих рук. Закидывает прямо в кольцо, ловит и отдаёт мяч обратно. — Он для меня тяжёлый, — признаётся с усмешкой Феликс, игнорируя в личном разговоре формальности, и всё равно пытается последовать инструкции. Замахивается сильнее, чуть щурится, вглядываясь в сетку над головой. Но руки оказываются действительно слабыми, в мышцах не находится силы, чтобы докинуть мяч хотя бы до середины щита. — Ничего, потренируешься, и получится, — успокаивает Чан, сам ловит мяч и пасует его Феликсу. — Это глупо, — тот мягко бросает мяч обратно. Они начинают перекидываться им, негромко отбивая об пол. — Ну и пускай, что глупо, — усмехается Чан и внимательно добавляет после недолгого молчания, — как себя чувствуешь? — Не хочу учиться, — мотает головой Феликс, пасуя ему мяч. — И что с вами делать, а? — Будто ты хочешь заниматься тем, что тебе не нравится. На губах Чана появляется задумчивая улыбка. Хорошо жить в мире, в котором не нужно заниматься тем, чем не хочется. Наверное, это работает лет до восемнадцати. А потом внезапно на голову рушится ответственность. За себя, за близких, за будущее. Или эту ответственность на тебя взваливают без спроса. Ищущая любви мама, которая выскакивает замуж за мужчину с сыном-подросткои. Или этот самый мужчина, которого Чан даже отчимом назвать не успевает — он уезжает по работе в другую страну после двух лет совместной жизни. Каждый раз обещает супруге и родному сыну приехать на каникулы, на праздники. Или забрать семью с собой. Но слова в действия так и не переходят. Феликс причитает, что учиться нужно в старости, когда нагулялся, наобщался, переиграл во все существующие игры, пересмотрел все созданные сериалы и перезнакомился со всеми интересными людьми. — Насыщенные у тебя планы, — смеётся Чан, подходит ближе и чуть приобнимает за плечо, — ты только есть не забывай. А Феликс под чужим взглядом едва заметно тушуется и свой стыдливо отводит. Тучи над головой сгущаются сильнее. Заставляют натягивать на себя капюшон, чтобы не попасться мелкому дождю. Уже у студии телефон Чана пиликает входящим от Минхо: «Подари цветы». Он пару мгновений думает над ответом, но, проходя в студию, отвлекается на ритмичный бит. К двери оборачивается пританцовывающий Джисон в неизменно растянутой футболке. Гремит цепочками на шее, забавно, но удивительно гибко двигает плечами и руками под мелодию. — Огонь, а? — восторженно обращается он к входящему Чану, покачивая головой. За компьютером восседает Чанбин, горделиво поджимая губы. Доволен эффектом, который произвёл на коллег новый бит. — А где недорэперы? — спрашивает Чан, скидывая с себя куртку на диван. — Отменили запись. Съёмки какие-то, — отзывается Чанбин, почесывая плечо. — Да похмельные просто, наверное, — усмехается Джисон, с грохотом роняет на пол телефон, который неаккуратно держал в руках. День кажется слишком удачным. Чан понимает, что наконец-то может посвятить драгоценные свободные часы себе и своему творчеству. Он не скрывает довольной улыбки, открывая ноутбук, почти сразу цепляя на себя широкие наушники. Занимает весь диван, оставляя Чанбину главный компьютер, а Джисону удобный крутящийся стул за вторым столом. В студии воцаряется молчание, прерываемое несодержательными разговорами, шипящей музыкой из наушников и щёлканьем клавиатуры. Чан добьёт трек, над которым мучается вторую неделю. Закончит с работой пораньше, придёт домой не ночью, спокойно примет душ, может быть, созвонится с Минхо перед сном, пообещает обязательно подарить букет или что угодно, что ему захочется. Он ляжет в кровать пораньше и наконец-то поспит больше пяти часов. Но взгляд тупо упирается в цветные строчки. Мышка хаотично добавляет бас, убирает, замедляет середину, а потом возвращает темп обратно. Чан вырезает надоедливый хук, а потом чувствует, каким пустым стал трек, и пытается вернуть изюминку обратно. Чанбин привлекает внимание, помахивая маленькой ладонью: — А как вам такое? — дожидается, когда Джисон оторвётся от телефона, а Чан стянет наушники. Вновь включает записанную мелодию. И она звучит ещё удачнее, чётче, ярче. Чан подходит ближе, всматривается в дорожки на большом экране, будто чужой успех принесёт вдохновение и ему. Джисон начинает зачитывать под музыку какой-то несвязный набор слов, пытается фристайлить, криво жестикулируя руками, и вызывает у Чанбина звонкий смех. — У тебя такое настроение задать всегда получается, — говорит Джисон искренне, задумывается над словами, — не знаю. Я прям чувствую, как твоя мысль стала мелодией. Понимаешь? Чанбин не может сдержать довольной ухмылки, но его щёки трогает румянец. Они делятся творческими мыслями, а Чан вклинивается в разговор слишком поздно, вырывая себя из усталых переживаний: — Наверное, я попрошу твоего совета. — Без проблем, — кивает Чанбин легко. — Идём покурим, — добавляет Джисон, замечая напряжённую складку в бровях Чана, и уводит его на улицу. Асфальт под кедами Джисона тихо шуршит. Тонкими пальцами он достаёт из белой пачки с салатовой полоской стик. Половина его лица подсвечивается синим, а выбившаяся прядь лезет в глаза. — Теперь тоже хочется что-то танцевальное сделать, — признаётся Джисон, топчется на месте под воображаемый ритм, выдыхая густой дым. — Мне бы хоть что-то сделать, — Чан отворачивается от серого клубка горячего воздуха, уныло прячет ладони в карманах. — Выспись, может? — Так плохо выгляжу? Джисон по-доброму усмехается и толкает острым плечом: — Хорошо выглядишь, просто затраханным. — Если бы, — мотает головой Чан. — Хочешь в клуб сходим? — Ты же не пьёшь. — Да разница? Просто расслабиться, — Джисон выдыхает последний раз, достает стик и прячет обратно в пачку. Чану хочется долго-долго спать. А ещё желательно никогда не думать о вечно больной маме, о пропадающем в ночи брате, о разваливающихся отношениях и о том, какой Чан бестолковый и бесполезный. Работать тем вечером так и не получается. Через пару часов ему звонит Джихё, просит зайти в аптеку за обезболивающим. Ноги ведут Чана домой медленно, как на каторгу. Но показывать безразличие и усталость нельзя. У него есть силы справиться со всеми трудностями, у него точно всё под контролем. Сразу из прихожей Чан слышит срывающийся на неприятную дрожь голос мамы и глухие ответы Хёнджина. — И что? — с театральным безразличием повторяет он. — Как ты будешь сдавать экзамен? — в сердцах спрашивает Джихё. — И что? — Хёнджин, пожалей хотя бы деньги отца. — И что? У Чана чешется ладонь, а челюсть сжимается от напряжения. Хёнджин на них даже не смотрит. Сложил руки на груди, уставился взглядом в пустоту. Сгорбился весь. Некрасиво, болезненно. — Ты не видишь, это бессмысленно? — чеканит Чан маме, проходя на кухню. Отдает пакетик из аптеки и набирает в прозрачный стакан с полустёртой розой воды, — иди отдыхай, — просит он, мягко подталкивая Джихё к двери. — Там рагу стухло в холодильнике, — жалостливым голосом добавляет мама, забирая стакан. — Я всё уберу. И посуду помою, — отзывается Чан незаинтересованно, лишь бы мама ушла в комнату побыстрее, а конфликт не разгорелся сильнее. Хёнджин так и остаётся сидеть на кухне. Не двигается всё то время, пока Чан выбрасывает испорченную еду, закидывает в мусорный пакет листовой салат и помидоры, заметив плесень, перемывает тарелки после целого дня, долго трёт кружки от чайного налёта. Протирает столы, а потом пытается наспех оттереть от ручек на шкафчиках многонедельный жир. Чан бросает беглый взгляд на сидящего без движения Хёнджина и вздыхает. — Я правда не понимаю, — говорит он, — тебя ничего не просят делать. Хотя бы просто доучиться. Осталось ведь.. Договорить Чан не успевает. Хёнджин окидывает его безразличным и колким взглядом из-под чёлки. — Не говори со мной, — бросает он и уходит в свою комнату.