Песнь белых мотыльков

Ветер гнал по дороге ворох золотистых листьев. Кружась и поднимая пыль, они неслись куда-то вдаль, в тщетных попытках догнать уходящий сентябрь. Осень уверенно вступала в свои права. Деревья пестрели всей палитрой красок на фоне невообразимо чистого голубого неба. Птичья трель замысловатой мелодией разливалась среди редеющих крон, разгоняя утреннюю тишину. Рома Пятифанов медленно брёл в сторону надоевшей до боли школы, сминая пальцами дымящийся бычок. Висящий на плече потрепанный рюкзак был почти пуст, ибо носить что-то кроме ручки и одной единственной тетрадки парень не видел смысла класса так с седьмого. Записать за урок несколько несчастных предложений было нормой, и даже учителя давно махнули на него рукой. Лишь бы уроки не срывал. Услышав с утра противнейший звон допотопного будильника, Пятифанов лишь устало простонал в подушку. Немногим позже было принято решение первые два урока пропустить. Здоровый сон в сто раз важнее сраной географии и контурных карт. А потому, на улице парень оказался только сейчас, когда солнце уже горделиво стояло над лесом, а снующие кто на работу, кто в школу, люди наконец-то разошлись, оставляя Рому в гордом одиночестве. Выпустив облачко дыма, он пнул носком ботинка лежащий на дороге небольшой камень. Тот прокатился несколько метров, поднимая вокруг себя клубы пыли. Без верного друга Бяши идти было скучно. На удивление они всегда находили о чем поговорить, даже если смысла в этих разговорах было не больше, чем в безмерно скучных уроках географии. Но увы, сейчас Пятифанову оставалось только одно – пинать бедный камень в сторону ненавистного здания, которое, как им обещали десять лет назад, станет их вторым домом. Смотря себе под ноги, Рома настолько погрузился в пучину размышлений по большому счёту ни о чём, что не заметил, как кто-то проехал мимо него, негромко скрипнув колёсами. Обернувшись, он увидел, как от него отдалялся парень, сидящий в инвалидной коляске. Воротник белой рубашки опоясывал болезненно бледную шею. Светлые, слегка отросшие волосы лениво трепал ветер. Вслед за ним огненным дождем летели опавшие листья. Один из них неуклюже приземлился загадочному парню на плечо, после чего тот остановился. Повернув голову, он задумчиво посмотрел на высохший лист и аккуратно сбросил его на землю, едва заметно улыбнувшись непонятно чему. Пятифанов смотрел на профиль незнакомца, на тонкую оправу очков, на аккуратно уложенные волосы. Даже когда он снова отвернулся, продолжив крутить колеса тонкими пальцами, хулигана не покинуло странное оцепенение. Рома стоял и смотрел, как коляска медленно скользила по дороге. Он такую видел только у Харитона, что приходится дедом одной из его одноклассниц. Но тот никогда не выходил за ворота их участка, поручая внучке всю работу вне дома. Прошипев сквозь зубы отборный мат, Пятифанов выбросил окурок, который, догорев, обжёг ему пальцы. Нужно было идти, если он все же собирался добраться до цели хотя бы к третьему уроку. Хмыкнув, он развернулся и быстрым шагом направился в сторону школы. Спустя добрых минут пятнадцать, он уже стоял за углом серого двухэтажного гроба, как многие называли родную и любимую школу. Иногда казалось, что весь посёлок строили уже вокруг неё – настолько она выглядела старой, потрепанной и до боли в печени унылой. Лёгкие снова заполнились так необходимым дымом, освобождая голову от непрошенных мыслей. Окинув взглядом знакомый двор, хулиган выдохнул. За ночь тут, как обычно, ничего не изменилось. Те же вкопанные в землю шины, те же голые деревья и тот же висельник, накарябанный на стене, ставший негласным обозначением места их ежедневных встреч. До начала урока оставалось ещё минут десять, на пять он мог спокойно опоздать, а значит можно было не торопиться. Сейчас как раз была большая перемена, а потому основная масса учеников забилась в столовую с целью наполнить желудок очередной порцией противной склизкой каши. Бяша видимо был там же, иначе бы вышел покурить. Рука в кармане нащупала нож. Любимую бабочку он, как оберег, всегда носил с собой, не расставаясь ни на день. Не раз она спасала его в драках, а иногда помогала их избежать. В конце концов, это был подарок отца, которым Рома так или иначе дорожил. Стоило прикоснуться к холодной металлической поверхности, как мысли выстраивались в ряд, помогая успокоиться. Пальцы крепко обхватили рукоять. Пятифанов запрокинул голову, сжимая и разжимая кулаки. Выдохнув облако дыма, он выбросил докуренный бычок. Стоило шуму, доносящемуся изнутри школы, стихнуть, Рома решил-таки выйти из-за угла и подойти к тяжёлым дверям, за которыми медленно протекало их счастливое детство. Вахтерша, тучная женщина за шестьдесят, даже глаза не подняла, когда он вошёл. Как будто и без того знала, кто это мог быть. По пустому коридору разливался золотистый свет. Солнечные зайчики бегали по дощатому скрипучему полу, покрытому тонким слоем уличной пыли. Дождей не было весь сентябрь, поэтому мало кто задумывался о сменной обуви, включая, собственно, и самого Рому. Потому вся грязь оседала здесь, в школьных коридорах. А уборщица баба Маня, как все её здесь называли, при всём своём упорстве, с целой школой в одиночку не справлялась. В класс идти не хотелось. Не было никакого желания вновь видеть осточертевшие лица одноклассников, терпеть презрительный взгляд учителей и слушать глупые сплетни их старосты Екатерины. Взгромоздившись прямо с ногами на подоконник, Рома подставил лицо тёплым лучам осеннего солнца. Захотелось просидеть тут весь урок, в тщетной попытке прогреться, пока посёлок не замело снежным саваном, как безымянного покойника, коим он иногда сам себя чувствовал. Прислонив голову к оконному стеклу, Пятифанов даже не заметил, как задремал. Приятная пустота обвила сознание, унося на пару минут подальше от забытого Богом посёлка. – Младой человек, у вас совесть есть?! – старческий голос вырвал Рому из сна, – я зачем по-твоему тут с тряпкой целыми днями хожу, а? Быстро слезай! – Извините, баб Мань, – старушку он уважал. Она была ворчливой, но не злобной. Если и ругала кого-то, то всегда за дело. Могла для устрашения тряпкой мокрой пригрозить, но не более. А иной раз даже прикрывала Ромку с Бяшей, когда те случайно ломали школьное имущество. – Ишь удумал что, в ботах своих на чистый подоконник залез, – тихонько шептала женщина, вытирая след от грязной подошвы. – Ты, кстати, почему тут ошиваешься? Тебе на уроке быть не надо? – А вам какое дело? – Рома ненавидел нотации. За всю жизнь он их столько переслушал, что, казалось, выучил наизусть все, что могли ему сказать учителя, мать или же участковый. Впрочем, грубить пожилой уборщице не хотелось, это вырвалось чисто по привычке. Но было уже поздно. – А ты мне, Ром, не дерзи, не дорос еще. Я хочу, чтоб ты человеком вырос, – баба Маня отложила тряпку и уперла руки в бока. – А я что, не человек? Вроде руки-ноги на месте, на картинку из учебника по биологии похож, – Пятифанов задумчиво отвел взгляд в окно. Сегодня у него как будто бы не было сил пререкаться с кем-то, но он не был бы собой, если бы молча согласился и ушёл. – Руки-ноги у него на месте. Мало этого! Голова в первую очередь на плечах здоровая быть должна, – женщина устало вздохнула, – всё, давай уже, шуруй на урок, некогда мне тут с тобой беседовать. Подняв швабру и ведро с тряпкой, она, покачиваясь, ушла в сторону туалетов. Коридор снова стал тихим, пыльным и пустым. Часы над стендом с расписанием отмерили уже минут двадцать с начала урока. Пятифанов хотел было пойти в класс, как взгляд его зацепился за портрет, которого ещё вчера тут точно не было. «Вова Матюхин. 15 лет. Ученик 9В класса…» Вовка… Ещё пару дней назад он стрелял у него сигарету за школой. За последний месяц это уже третье исчезновение. В конце августа домой не вернулась какая-то второклашка, с которой Рома знаком не был. Их участковый, лейтенант Тихонов, побродил тогда пару дней с фотографией по домам и объявил её без вести пропавшей. Через пару недель, когда уже во всю кипела школьная жизнь, исчезла Соня Талалаева, чьё черно-белое фото до сих пор висит здесь же, рядом с Матюхиным. На второй раз Тихонов даже лес прочесать решил. Только результатов это не дало никаких. Теперь вот… Вовка. Не то что бы они с Пятифановым были друзьями, но и в конфликт никогда не вступали. Матюхин жил какой-то своей жизнью, на людях был весёлым, а потом угрюмо курил за школой бычок, вытащенный утром из отцовой пепельницы. Тиканье часов, что висели над стендом, как одноглазый надзиратель, гулким эхом разливалось по коридору. Стрелка на них уже почти отмерила половину урока. Неслабо он задремал. Снова выслушивать недовольства этой ведьмы. Стоило ему ступить на лестницу, ноги налились чем-то тяжёлым, словно наверху его ждёт не кабинет литературы, а персональный эшафот. Естественно он ничего не учил. Впрочем, когда в последний раз его это волновало. Просто надоело. Рома открыл дверь в знакомый кабинет. Лилия Павловна, не обращая внимания, продолжала что-то писать на доске, позволив парню безнаказанно проскользнуть к своей парте, за которой сидел его лучший друг. – Дарова, на – прошептал бурят, протягивая руку. – И тебе привет – ответил Рома, пожимая протянутую конечность. – Тебя где первые два урока носило? Я тебя полчаса ждал, на! – Да проспал я, Бях. – парень измученно плюхнулся за парту. Казалось, усталость овладевала просто потому что он зашёл в кабинет – настолько давящим здесь был воздух. – Да мне-то не заливай, на. Твой будильник отсюда слышно. – Ладно, – Рома закатил глаза, раздражённо выдохнув, – просто впадлу было сидеть на сраной географии, ещё и два урока подряд! – Ну-ка тихо! – рявкнула учительница так, что весь класс вздрогнул, а Катя Смирнова мерзко улыбнулась, обернувшись на источник шума, – Пятифанов, раз уж все таки решил почтить нас своим присутствием, выходи к доске! Быстро! – Не пойду, Лиль Паллна, – ответил он, не задумываясь. Женщина хотела было начать спорить, но лишь вздохнула с усталостью во взгляде. Весь её боевой запал испарился, стоило ей взглянуть в ромины глаза. – Ну может сосед твой порадует нас хоть чем-нибудь? – она перевела взгляд на Бяшу, накрывшего голову учебником, чтобы его не заметили. Поняв, что это про него, бурят выглянул из своего укрытия, после чего медленно поднялся и вразвалочку подошёл к доске, задумчиво уставившись на висящие под потолком портреты каких-то безумно известных, великих мужиков. – Ну? – нетерпеливо проговорила учительница, не сводя с нерадивого ученика взгляд. – Что? – картинно вскинув брови, спросил тот. – Не придуривайся, Хонаев! Рассказывай! – Что рассказывать, Лилия Павловна? – То, что было задано, Хонаев. – А не напомните?.. – Ты должен был выучить что-нибудь из лирики Тютчева, Хонаев, – женщина нахмурилась, сжимая в руках указку. Никто не выводил её быстрее этого паршивца. – Лирику? Ааа, это я знаю. Щяс, – Бяша приосанился и, обернувшись к одноклассникам фальшиво пропел, – Сигареееета мелькааает во тьмеее…. Ветер пееепел в лицо швырнул мнеее… И обугленный фильтр мне на пальцах оставил ожоооог… – Это что такое, Хонаев?! – прошипела Лилия Павловна, а по классу прошлась волна смеха. – Как что? Лирика, как вы просили, – изобразив абсолютное непонимание, ответил Бяша, – группа «Сектор газа». Не совсем Тючев этот ваш, но так даже лучше, как по мне. – Тютчев, а не Тючев, Хонаев! Уйди с моих глаз, видеть тебя не хочу! Хоть звук издашь, к директору отправлю! – лицо бедной женщины побагровело, а руки затряслись, – позорище, Хонаев, два! – Зачем вы постоянно повторяете мою фамилию, Лилия Павловна? Меня Игорь зовут вообще-то. – Ну, Хонаев… – казалось, она сейчас сломает деревянную указку большим пальцем правой руки, в которой её сжимала, – посмотрим, как ты этот год закончишь, посмотрим… Замолчали все! Катенька, иди расскажи нам. Усмехнувшись, Бяша упал на свой стул и довольно посмотрел на Рому. – Круто ты её… Я думал, она щас позеленеет от злости. – Да идёт она нахуй со своим Тютчевым. Я ей настоящую поэзию продемонстрировал, а ей не нравится видите-ль. – Точно. Задолбала уже со своими поэтами, – Пятифанов задумчиво крутил в руках карандаш. Взгляд его упал на первую парту, где рядом со Смирновой сидела Полина. Больше всего в этой жизни его поражала способность одноклассницы улыбаться, что бы не происходило вокруг. С первого класса он смотрел на неё, как на нечто, спустившееся с другой планеты. Чистая, светлая. Неземная. – Давай в морской бой? – выдернул его раздумий Бяша, доставая листочки с уже нарисованными на них полями. – Давай, один хуй, делать нечего, – ответил Рома, забирая свой листок. Пока он думал, куда бы расставить корабли, чтобы Бяша их не нашел, в голове вновь всплыл образ странного парня, так внезапно встреченного сегодня на дороге. Слишком он был выделяющийся. Не вписывающийся в картину их пыльного посёлка. Как пятно. – Погнали, на! А-1. Бяша как обычно начал с углов. Рома же намеренно оставил их пустыми. – Мимо. Д-5. – Ранил, на. Как так-то, Ромыч? С первого удара! – Д-6. – Ранил… – погрустнел немного друг. – Д-7. – Ранил. – Д-8. – Убил, на. – Ж-5. – Ты чего, Ромка, бля? Подсматривал, что-ли? Ранил, на. Пятифанов едва заметно улыбнулся. Видимо бурят решил поставить все корабли в центр, в надежде, что противник сначала пройдётся по краю. Рома стал постепенно расстреливать Бяшины корабли, лишь изредка промазывая. – Бяш, а ты не видел никого нового в посёлке? З-8. – Не видел. Мимо, на. И-4. А что такое? – Да встретил сегодня утром парня одного. Ранил, бля. На коляске инвалидной, прикинь. Мимо меня проехал. Странный такой. – Не, Ромыч, таких точно не видел. И-5. А че в нем странного-то? – бяшин лоб покрылся морщинами, а глаза хаотично бегали по полям. Сколько бы они не играли, одержать верх ему удавалось крайне редко, что из раза в раз его огорчало. Проигрывать он не умел, от чего Пятифанов нередко по-доброму называл его пиздюком, хотя был старше всего на несколько месяцев. – Да я сам не понял. Просто показалось так. Мимо. Вообще, сам факт, что он на коляске тут гоняет, уже странно. Б-9. – Мимо, на. Ну я хуй знает, Ромыч. И-3. Кстати, слышал? У нас вроде одноклассник новый скоро появится, на. – Да еб твою мать. Терпеть не могу новые ебальники в классе. Постоянно дегенераты какие-то. Чо ты там спизданул? Убил, блять. Кто такой-то хоть? – Рома закатил глаза и устало выдохнул. Новые люди приходили и уходили, практически никто не задерживался тут больше, чем на год. Кто-то пытался установить свои правила – такие вылетали быстрее всех, другие же наоборот старались слиться с фоном и не отсвечивать, дабы не нарваться на местных авторитетов, в лице того же Пятифанова с его компанией, и еще нескольких хулиганов из параллельных классов. – Да хер знает, на. К-8. – Мимо. Не только хер, ещё Катька знать может. Б-6. – Убил, на, – Бяша отложил листок. Вся его флотилия потерпела сокрушительное поражение, – Катька… К Катьке попробуй подойди. С ног до головы ядом обплюёт. – Тут ты прав. Ладно, похуй. Сам придёт, тогда и посмотрим, чо за фраер. Раздавшийся звонок ознаменовал конец урока. Подскочив, Рома с Бяшей быстрее всех вылетели из класса, проигнорировав гневные высказывания Лилии Павловны, брошенные им вслед. Перемена была слишком маленькой, непозволительно было тратить её на записывание домашки, которую все равно не собираешься делать. А покурить было необходимо после таких нервно затратных морских баталий. Коридор был пока пуст. Вслед за ними высунулась голова Семена. – Я с вами, пацаны. Вы же курить? – Ну а хуле еще делать? – Рома сам не знал, почему Бабурин оказался в их небольшой банде. Другом они его считали с большой натяжкой. Пятифанову он так вообще был скорее неприятен. Слишком тот был мерзкий, и дело тут не во внешности. Семён по жизни был трусливой крысой, но пока больших проблем от него не было, Рома его терпел. Спустившись на первый этаж, они заметили небольшую толпу возле окна. Кучка парней и несколько девушек на год младше их. В центре стоял Денис Измайлов, которого Рома сразу узнал по яркой красной олимпийке, которую тот носил практически не снимая. Парень стоял спиной и не видел идущих мимо старшеклассников. – … а она оказывается шлюхой обычной была, во как. – услышал Пятифанов обрывок фразы, проходя мимо. На секунду затормозив, он прислушался, а Денис, все ещё не замечая его, продолжил, – Так что Ромка наш – сын шлюхи. – Интересно от кого такое счастье? – От собаки бешенной, вот и он такой же! – Точно-точно, а отец его узнал и свалил, куда подальше! – А он сам-то знает, что его мамка просто погулять решила? Или до сих пор думает, что отец за хлебом ушёл? – сквозь смех спросила одна из девушек. – Нееет, Мариш, ты что? Он у него герой Афгана, забыла что-ли? – ответил Денис, оборачиваясь. В этот самый момент его взгляд встретился с Роминым. Смех в одно мгновение стих. Заметив Пятифанова, вся толпа быстро разбежалась, оставляя Дениса одного перед Ромой, по бокам от которого стояли Семён и Бяша. Измайлов побледнел и попятился к окну. Глаза заметались по сторонам, но сбежать бы ему не дали. Оставалось только смотреть, как Пятифанов сжимая и разжимая кулаки, непреодолимой стеной возвышается над ним. – Повтори, что ты сказал, сучонок. – прошипел Рома, приближаясь вплотную к дрожащему парню. Тот лишь шумно сглотнул и втянул голову в плечи. Глаза заметались по коридору, пытаясь найти спасение в лице кого-нибудь из учителей, но, как назло, в коридоре не было никого, если не считать нескольких младшеклассников, которые с интересом наблюдали за ними. – Хуле ты заткнулся, гнида?! – крикнул Рома, хватая Дениса за шею и чуть приподнимая над полом. Тот был ниже головы на полторы, и физической формой не отличался, а потому сейчас мог лишь хрипеть, цепляясь за руку Пятифанова, который, не стесняясь, вдавливал его в подоконник. – Отпусти… – выдавил он из себя, из последних сил пытаясь втянуть воздух. – Ты кого шлюхой назвал, уёбок?! – Рома встряхнул его так, что затылок Измайлова звонко ударился о стекло. – Ромыч, харе, он синий уже, на! – Бяша вмешался, видя, что Денис начинает кашлять, а его лицо покрывается пятнами. Подбежав к Роме, он попытался его оттащить, но тот без труда отмахнулся от него. – Ромыч, реально завязывай, пока он не сдох. – Семен лишь стоял и улыбался, однако видя взволнованного Бяшу, тоже подошёл с другой стороны, кладя руку Пятифанову на плечо. Бяша покосился на него, понимая, что если бы не он, Бабурин ждал бы до последнего, но сейчас было не до выяснения отношений. – Отвечай, сука! Кто шлюха?! – не унимался главарь их банды. В этот момент на лестничной клетке раздался стук каблуков. Так ходила только директриса, которую боялись абсолютно все без исключения. – Ромка, блять, Ведьма идет! – закричал Бяша ему в самое ухо, изо всех сил стараясь оттащить Пятифанова от Дениса. Только сейчас он наконец-то ослабил хватку, позволяя Измайлову мешком свалиться на пол, где он зашелся судорожным кашлем. – Мы, нахуй, не закончили, – проговорил Рома, хватая парня за воротник олимпийки. Из-за угла вышла высокая, худая, как черенок от лопаты, женщина в длинной юбке. Она была похожа на ворону – такой же крючковатый нос и чёрные злобные глазки. Держалась она, стоило признать, довольно статно, но все же седеющие волосы с нелепым шиньоном и морщины на лице выдавали её преклонный возраст. – Пятифанов! Что за шум ты опять устроил? Что на этот раз? – Ничего страшного, Глафира Афанасьевна! Просто наш друг упал, и мы помогали ему подняться. – Бяша подлетел к директрисе, пока Семён и Рома поднимали Дениса. Выглядел тот крайне паршиво, что не укрылось от внимательного взгляда женщины, да и часто дышащий, покрасневший Пятифанов тоже не придавал веса бяшиным словам, но видимо сегодня Ведьма была слишком занята, а потому совершенно не хотела разбираться с ними. Устало оглядев их всех, она задержала взгляд на Денисе. – Тебе бы в медпункт сходить, или вообще домой уйти. – ещё лет десять назад она бы назвала свое поведение безответственным, но эти так называемые дети за те долгие годы, что она тут работает, уничтожили в ней всякую жалость. Половина из них вырастет бандитами, сколько бы усилий она не вкладывала. Больше у Ведьмы не было сил и надежды на то, что их можно исправить. – Вот-вот, мы его сейчас проводим, да, Дениска? – Семен приобнял его за плечи, от чего тот весь сжался и сморщил нос в отвращении. – Да, Глафира Афанасьевна. – проговорил Измайлов, стараясь, как мог, выровнять голос. Вздохнув, директриса ушла, звонко стуча каблуками по деревянному полу. Звонок раздался внезапно, объявляя начало урока, от чего все вздрогнули. Рома, до этого момента, не проронивший ни слова, обернулся на Дениса. – Тебе пиздец, гандон. – сказал он так спокойно, как будто попрощался с ним до завтрашнего дня. – только попробуй сегодня съебаться, свалишь – завтра въебу в два раза сильнее, понял? Парень кивнул. – Не слышу, понял? – Понял. – Теперь пиздуй. К врачихе или на уроки, куда хочешь. Развернувшись, Пятифанов побрел в сторону лестницы. Так и не покурив, он был еще злее, чем мог бы быть, однако сейчас он себя контролировал. Остальные уроки протекали в целом так же, за исключением того, что никто их больше не тревожил выходом к доске. Рома не мог успокоиться ни на минуту. Пытаясь отвлечься, он сначала рисовал всякие узоры на полях, как когда-то ему показала Полина, потом даже начал записывать то, что диктовал учитель, но его все равно трясло от злости и обиды. Как только прозвенел звонок с последнего урока, Пятифанов кивнул сидящему на соседнем ряду Семену. Тот же, заметив это, улыбнулся самой мерзкой улыбкой из всех, какие Роме доводилось видеть. Даже многоуважаемая Екатерина была ему не соперник. Выйдя из класса, они втроём быстро направились в сторону гардероба. – Пошевеливайтесь, пока он не съебался, – командовал Пятифанов, ведя друзей за территорию, к дороге, ведущей через лес к отдалённой части посёлка. Домов там было немного, однако именно там жили Рома с Бяшей. Быстрым шагом они двигались по дороге. Небо, что с утра было абсолютно ясным, с каждой минутой все сильнее затягивали серые тучи. А вместе с ним мрачнел и Пятифанов. Воспоминания о событиях сегодняшнего дня упорно напоминали о себе. И чем больше он об этом думал, тем сильнее в груди закипала злость. – Надеюсь, дождь нам планы не обосрет, на, – проговорил Бяша. – Да похуй. Буря заметет следы, блять, – Рома был в предвкушении. Кулаки сами собой сжимались, желая наконец врезаться в мягкую плоть. Прищуренные глаза блуждали по горизонту, пытаясь найти там знакомый силуэт в ублюдской ярко-красной олимпийке. И когда он наконец-то заметил нервно озирающегося парня, хищно улыбнулся. Тишину пустой улицы прорезал протяжный свист. Парень впереди резко остановился, оглянулся через плечо, и, поняв, кто позади него, со всех ног бросился прочь. Впереди был мост, а сразу за ним начинался густой лес, в котором был призрачный шанс спрятаться. – Стой, сучара! – Рома подорвался вслед за ним. Бяша не отставал, в отличии от Семена, который тяжело пыхтел, но все равно оставался позади. – Все равно догоним, на! – прокричал Бяша. Погоня была недолгой. Измайлов едва ступил на мост, как сверху на него навалилось тяжёлое тело Ромы. Тот, схватив его, грубо повалил на землю, выбив из мальчишки лишь сдавленный писк. Ловко встав, Пятифанов вцепился в капюшон, резко поднял его и потащил за собой, полностью игнорируя отчаянные попытки вырваться. – Ну чо, Дениска, не получилось съебаться? – Рома сам был похож на грозовой тучу, когда швырнул его перед своими дружками, вставая во главе, – Как про мать мою пиздеть, так ты не боялся, а сейчас вон штаны обоссать готов. – Прости, – затравленно прошептал парень, боясь поднять глаза на хулигана. Он трясся, как лист на ветру, дергаясь от каждого резкого движения членов банды. – Ах, простить? Ты, ублюдок, про мою семью слухи распускать начал. Про меня только спизданул бы чо, так я бы подумал ещё, но ты мать мою шалавой назвал при всей школе! – на этих словах Рома схватил Дениса за воротник, и, резко размахнувшись, со всей силы впечатал кулак тому в лицо. Парень упал на колени, сплюнув кровь. Песок под его лицом моментально окрасился в темно-багровый. Пятифанов, не церемонясь, поднял его все за тот же капюшон. – Стоять, сука, одного удара тебе мало будет, – прошипел Ромка. – Уеби-ка его, Ромка, как следует, чтобы знал, про кого пиздит. Ещё гляди, и бабку мою в проститутки запишет, – сипло смеясь, проговорил стоящий за спиной главаря Семён, но заметив, как зыркнул на него Рома, сразу же замолчал. Рома ударил снова, на этот раз в живот, на что противник согнулся, обхватив себя руками. Но сразу последовал удар коленом в челюсть. Парень отшатнулся. Пятифанов смотрел на едва стоящего на ногах обидчика. Тот же, поняв, что так просто ему уже не уйти, попятился назад, а потом размахнулся и, как мог, ударил Рому в ответ. Удар получился слишком смазанным, неловким. Не ожидавший такой смелости, Пятифанов едва успел увернуться, но удар все равно достиг цели, пройдя по скуле. Хулиган был выше, ещё и на год старше, а потому лишь немного пошатнулся, но гордость была уже задета. Глаза стали наливаться ненавистью. – Сука… – прохрипел Денис, замечая, что его любимая олимпийка треснула по швам, – может, раз ты злой такой, то я за живое задел, а? – Ромка, он чо, бессмертный, на? Или просто ахуевший? – Бяша, до этого молча наблюдавший, подошёл ближе, вставая сбоку. Семён встал с другой стороны. Рома же шумно сглотнул, сжимая кулаки. Его побагровевшее лицо исказила гримаса настоящей ярости. Скинув свою извечную кожанку, он подошел ближе. – Видит Бог, блять, хотел тебя целым отпустить на первый раз, – прорычал он, вытаскивая из кармана бабочку. Едва Денис её увидел, его глаза округлились от ужаса и осознания, что Рома на самом деле может его убить. – Сёма, помоги-ка. Бабурин, скалясь, как шакал, подошёл к парню, заламывая ему руки за спину, игнорируя отчаянные попытки вырваться. Пятифанов же медленно поднёс нож к его горлу. – Не дергайся, блять, пока не прирезал. – прошипел Рома, и на удивление Денис сразу же замер, затравленно глядя на хулигана снизу вверх. – Давай теперь разберёмся, кто чей сын и чья мать шлюха. – Рома взялся за воротник белой рубашки и резко дернул вниз. Пуговицы градом разлетелись по сторонам. – Давай так. Ты мою мать оскорбил? Денис молчал. – Отвечай, сука! – нож на несколько миллиметров вошёл между рёбер. – Да… – прошипел парень. – Ну вот. Оскорбил. А чужих матерей оскорбляет кто, Дениска? – лезвие чуть провернулось в ране. – Не знааааю… Хватит, прошу! – он отчаянно вскрикнул, после чего заплакал. Рома вдруг замер. Он посмотрел в глаза парня, который плакал и просил его прекратить. Он уже видел эту сцену. Почему-то вдруг стало невыносимо мерзко от самого себя. Последнее время с ним такое было все чаще. Собственные поступки казались ему противными. Этот Денис просто обычный тупой мальчишка, который любит распускать слухи. Пусть он и гнида, но стоит ли пускать ему кровь? Даже его друзья сейчас смотрели на него удивлённо, прежде не видя одноклассника в таком состоянии. Рома вмиг помрачнел и убрал нож обратно в карман. Взгляд его стал тяжелее тучи. Рома медленно провел пальцем по обнажённым рёбрам, собирая капли крови. Взглянув на свою окровавленную руку, он стиснул зубы и отвернулся. Сука… – Делайте, чо хотите, пацаны, – проговорил он, глядя на Семена и Бяшу, – мне похуй. – С удовольствием, нахуй, – прошипел Семён, мерзко улыбаясь и пиная паренька в живот. – Да подожди ты, блять! – крикнул на него Бяша. – Ромыч, чо случилось, на? – Ничего. Руки марать не хочу. – Пятифанов подобрал свою кожанку, отряхнул её от пыли и молча двинулся в сторону леса по мосту, на ходу закуривая сигарету. Друзья же посеменили за ним следом, забыв про Измайлова. Ромина грудь тяжело вздымалась. Закрыв глаза, он пытался успокоить дыхание, но удавалось ему это с большим трудом. Ворох мыслей и воспоминаний кружил в голове. Зачем он это устроил? Один раз он едва не выронил сигарету, и взволнованный Бяша поспешил узнать, что с его другом происходит. – Ромыч, на, чо с тобой? Мы же хотели въебать ему от душы, на, – бурят подошёл к главарю их банды и положил ладонь ему плечо. Рома лишь устало вздохнул. – Нормально все, Бяш, пиздуйте домой, – ответил он, сворачивая с дороги прямо в лес. – Ромыч, ты куда, на? Мы же собирались… Пятифанов молча скрылся за деревьями, даже не обернувшись. – Чо это с ним? – промычал подошедший Семен. – Да хуй его знает, на. Пошли от сюда, успокоится – сам придёт. А Рома шёл в глубь леса, не разбирая, куда конкретно он идет. Ему самому были непонятны собственные чувства. Больше всего сейчас хотелось побыть в одиночестве. Подумать, привести мысли в порядок. В пачке оставалась последняя сигарета, и её было решено оставить на потом. Ветер ледяными порывами налетал на парня, пробираясь под старую куртку. Деревья грязно-жёлтым хороводом обступали со всех сторон. Под ногами противно проминалась отсыревшая листва, прилипая к потертым осенним ботинкам. Он брел так минут двадцать, натягивая на голую шею воротник. Ветер становился все холоднее, пробирая до костей. Завывал, кружась меж поросших мхом вековых деревьев, что кронами, подобно каменным изваяниям, подпирали потемневший небесный свод. Прислонившись спиной к массивному стволу, Рома запрокинул голову к небу. Не глядя, нашарил в кармане помятую пачку. Вытянув из неё последнюю сигарету вместе с зажигалкой, он закурил, выпуская облако дыма, что по цвету было таким же, как тучи, что сгустились над ним. На плечо опустился пожухлый листок. Пятифанов устало выдохнул и раздражённо смахнул его тыльной стороной ладони. Ноги внезапно налились свинцом, и он медленно сполз по стволу на землю, усевшись прямо на почерневшую траву. – А она оказывается шлюхой обычной была, во как. Так что Ромка наш – сын шлюхи. – Интересно, от кого такое счастье? – От собаки бешенной, вот и он такой же! – Точно-точно, а отец его узнал и свалил, куда подальше! – А он сам-то знает, что его мамка просто погулять решила? Или до сих пор думает, что отец за хлебом ушёл? – Нееет, Мариш, ты что? Он у него герой Афгана, забыла что-ли? Разговор учеников с параллели врезался в память, как раскаленное клеймо. Руки снова затряслись. Как же он их ненавидел. Даже сейчас, когда один из них был избит. Больнее всего было то, что его слова вполне могли отчасти оказаться правдой. Рома знал, что никогда не был желанным ребёнком. Никто о нем не мечтал, никто не ждал его. Родители сошлись только тогда, когда мать узнала о беременности. А если учесть, какой образ жизни она в то время вела, то нельзя было считать фактом то, что Рома знал своего настоящего отца. Ему было известно имя, названное женщиной, которая его родила. Не более. Шея зачесалась. Рома нащупал очень старые следы от сигаретных ожогов. Он знал, что на спине у него видны шрамы от плетей и ременной пряжки. Помнил, что его первый перелом был в возрасте шести лет. Помнил, что отец всегда прав и желает только добра. Больше всего в этом мире он боялся стать на него похожим. Время шло, и он все больше напоминал фотографию из старого альбома, пока не стал точной ее копией. Такие же густые тёмные волосы, такие же хмурые брови, прямой нос, подбородок. Такие же леденисто-синие глаза. Нет, он не мог быть не его сыном. Почему? Почему именно он? К своим семнадцати годам он наворотил немало хуйни, но в чем был виноват шестилетний Рома, о шею которого тушили сигарету? Последний раз Рома плакал, когда ему было восемь. Когда отец бил его, держа на своём широком колене, мальчик поклялся себе, что больше никто не увидит его слез. Он стискивал зубы, зажмуривал глаза, и молчал. Последняя затяжка, и сигарета полетела в прелую траву. Нужно было возвращаться, пока дождь не начался. Поднявшись с земли, Пятифанов отряхнулся и огляделся по сторонам. Определившись с направлением, он двинулся в сторону дороги, с которой свернул. Когда среди деревьев перед ним замелькали крыши стоящих вдалеке домиков, уже накрапывал редкий дождь. Выйдя на дорогу, он побрел в сторону окраины посёлка, где жило совсем немного человек, и все друг друга знали с самого детства. Дойдя до одиноко стоящего у края дороги фонарного столба, Рома вдруг остановился. Здесь была развилка. По одну сторону – его улица, по другую – тропа, ведущая через лес к старому заброшенному дому. Там никто не жил уже лет восемь, после смерти хозяйки. Пятифанов почему-то помнил её, хотя и был тогда совсем ещё маленьким. Старая улыбчивая женщина, была добра ко всем, кто приходил к ней. Один раз, когда Рома случайно набрёл на её дом, она нарвала ему яблок, вкус которых он не забудет никогда. Дождь усиливался с каждой минутой. Когда он наконец-то добежал до знакомой покосившейся калитки, ливень глухой стеной застилал взор, и вода ручьями стекала с его одежды. Как можно быстрее подбежав к двери, Рома дрожащими руками вытащил ключ из кармана спортивных штанов. Ввалившись в пыльную прихожую, он первым делом стянул с себя куртку, бросив её у порога. Щелчок выключателя – и ничего не произошло. В грозу, как обычно, света не было. Пока он раздевался, стараясь не врезаться ни во что, под ним уже образовалась лужа. Здесь же под потолком была натянута верёвка для сушки белья, на которой Рома кое как развесил одежду. – Рома, это ты? – из кухни вышла невысокая женщина со свечой в руках. – Да, мам, я. – он обернулся на неё, замечая в тусклом оранжевом свете, как глубоко пролегли её морщины. Чёрные волосы спадали на плечи красивыми аккуратными локонами. Иногда Роме казалось, что годы над ней не властны, что его мама всегда выглядит так, словно ей до сорока еще очень и очень далеко. Однако сейчас он отчётливо видел, как она постарела и устала. – Иди переоденься и приходи ужинать. – Угу. Пятифанов кое-как добрался до своей комнаты, по дороге чуть не снеся дверной косяк. На ощупь вытащив из шкафа сухую одежду, Рома переоделся и вернулся в кухню. Мать расставила на столе несколько свечей, отчего в помещении было довольно светло и очень уютно. Перед ним опустилась тарелка куриного бульона. Это сложно было назвать полноценным супом, но на большее зарплаты уборщицы не хватало, даже не смотря на то, что большую часть полученных на всяких подработках денег Рома отдавал маме, оставляя себе совсем немного на самые дешёвые сигареты. – Почему поздно так? – женщина подперла голову рукой и устало посмотрела на сына. Рома молча опустил глаза в тарелку. Мать расстраивать не хотелось, несмотря на то, что отношения их были довольно сложными. Он не знал, видит ли она в нем сына, или же каждый раз смотрит на своего бывшего мужа. Зачастую она была холодной, отстраненной и потерянной. Когда Рома дрался, она молчала, но в глазах её можно было прочитать грусть и, чего Рома боялся больше всего – разочарование. – Опять подрался? – она аккуратно взяла его руку, осматривая сбитые костяшки. Снова замолчала. – Это он виноват, мама! – Ты всегда так говоришь, Ром… – женщина посмотрела в окно долгим пустующим взглядом. – что он хоть сделал-то тебе? Он тебя ударил первым? Оскорбил как-то? Почему ты всегда лезешь с кулаками, сынок? Что за зверь такой в тебе сидит? – Оставь его! – Я его воспитываю! – Убери руки от моего сына! Что за зверь такой в тебе сидит?! Рома водил ложкой по тарелке, не в силах выдавить ни слова. По спине пробежал холод, он хотел поднять глаза и высказать все, но тело словно застыло, не желая подчиняться. – Не меня… – буркнул он, не отрывая глаз от супа. – А кого тогда? – она никогда не повышала голос. Даже сейчас мама говорила тихо с каким-то смирением. – Неважно… Женщина посмотрела на него, пытаясь разглядеть что-то в его лице, а после молча встала и пошла прочь из кухни. – Тебя! – Что? – прошептала она, обернувшись. – Он оскорбил тебя! – парень бросил ложку в суп. Руки сами собой сжались в кулаки и задрожали. Почему именно его мать? Почему именно с ними это происходит? Он мог заткнуть кого угодно, но мнения большей части села это бы не изменило. Оставалось лишь молча проглатывать ощущение собственной беспомощности, которое Пятифанов ненавидел до ужаса. – Что же он сказал? – женщина вернулась на место, обречённо взглянув на сына. Она и так все прекрасно понимала, однако вину испытывала только перед ним. Никто из жителей поселка даже не пытался представить себя на её месте, предпочитая лишь слепо осуждать. То было их право. Рома молчал, не в силах заставить себя произнести это вслух. – Прости меня, Ром – он поднял на мать удивлённые глаза. – Я действительно во многом виновата перед тобой. – Мам… – Это так, сынок. Я не могла уделять тебе внимание в детстве, не могу и сейчас. И в молодости я наделала достаточно ошибок, хоть у меня и не было другого выбора. – Мама! Ты знаешь, как я отношусь к этому. Все было в прошлом, верно? Так хуле им всем сейчас надо?! – Сынок… Ну… Так устроены люди, понимаешь? Они любят обсуждать что-то или кого-то. – Почему, блять, именно мы? Больше поговорить не о чем? – Не ругайся, Ром. Мы или не мы, какая разница? Был бы кто-то другой, разве было бы лучше? Рома опустил глаза в остатки супа, а женщина поднялась и вышла. Из спальни послышался какой-то шум, и через несколько минут она вернулась с потёртой гитарой, которая была старше её самой. Струны тихо заплакали под её пальцами. Пятифанов любил, когда мама играла. В эти моменты можно было не задумываться о сплетнях соседей, не искать способы достать денег и переживать, что мать увидит в нем монстра из прошлой жизни. Рома растворялся в знакомой мелодии, которая раньше часто звучала в их доме, пока не сломался их древний проигрыватель.

Светит незнакомая звезда, Снова мы оторваны от дома. Снова между нами города, Взлётные огни аэродрома. Здесь у нас туманы и дожди, Здесь у нас холодные рассветы. Здесь на неизведанном пути Ждут замысловатые сюжеты. Надежда – мой компас земной, А удача – награда за смелость. А песни довольно одной, Чтоб только о доме в ней пелось.

Её нежный голос звучал, как шелест листьев в лесной чаще, куда Рома то и дело сбегал, в надежде укрыться от всего, что происходило вокруг. От боли, от нищеты, от маньяков. От жителей поселка, которые его ненавидели.

Ты поверь, что здесь, издалека Многое теряется из виду. Тают грозовые облака, Кажутся нелепыми обиды. Надо только выучиться ждать, Надо быть спокойным и упрямым, Чтоб порой от жизни получать Радости скупые телеграммы.

Иногда он чувствовал себя одним в целом мире. Покинутым и брошенным. Никто, даже его самые близкие друзья, даже мать, не могли залатать эту дыру, через которую медленно вытекала его изувеченная душа. Ни единого проблеска света в бесконечном полумраке.

И забыть по-прежнему нельзя Всё, что мы когда-то не допели. Милые, усталые глаза, Синие московские метели. Снова между нами города, Жизнь нас разлучает, как и прежде. В небе незнакомая звезда Светит словно памятник надежде.

Мать пела ещё долго в дуэте с ночным дождём. Просидев на кухне, пока не догорела последняя свеча, Рома начал засыпать прямо на столе. Зайдя в свою комнату, он быстро разделся и упал на тоскливо скрипнувшую кровать. Дождь заунывно тарабанил по стеклу. В голове снова всплыл образ странного парня на коляске. На фоне серого посёлка он был похож на солнечный лучик. Откуда он только такой взялся? Рома хмыкнул в темноту и сложил руки на груди, смотря бесцельно в потолок. Сложно было сказать, чем конкретно он его зацепил. Проще всего было списать все на то, что в селе слишком редко происходит что-то необычное. А этот парень выглядел страннее всего, что случилось тут за последние несколько лет. Громовые раскаты разбивались в искрящемся небе. Вода билась о стенки сточных труб. Вскоре Рома уснул, убаюканный размеренной песней ночного дождя.