«В моменте угрюмого утра я понял, что во мне больше нет человеческих чувств.» — фраза, что облачила жизнь Ёнджуна на бессмысленное существование, в котором нет ярких красок из эмоций, что напоминали бы ему о приятных прожитых моментах.
Большая половина его жизни была связана с друзьями, что давали стимул двигаться дальше и испытать все свои возможности. Незабываемые чувства тёплого лета и лучезарных улыбок, что поддерживали друг друга и дарили кучу трепетных чувств в душе и наивном добром сердце. Они всё время были рядом. Но всему свойственно заканчиваться. Воспоминания стирались с каждым днём, а за ними – смысл на дальнейшее скитание по угасающему миру.
Каждое утро, будто ненавистным грузом проклятия, падало на больную голову парня, что запивал эту боль дозой анальгетиков и чашкой кофеина, вопрошая: «почему он всё ещё здесь?». Надеясь, что новый день преподнесёт сил и смелости всё это оборвать.
Ни одно утро не оставалось без ощутимой боли в голове и рассуждений о том, как же так резко его жизнь приобрела такой несусветный ситком с терпкой горечью внутри, вместо заливистого смеха и вечерних разговоров.
Всё испарилось в один миг. Эффект бабочки. Мимолётный взмах хрупких крыльев, – и все мертвы.
Настоящая сущность этого мира наступала жестокими шагами на задники юных парней, которые не знали, что в один момент их жизни оборвутся с ещё большим желанием получить и не утратить былые эмоции.
Наркотики погубили каждого по своему. Кого-то физически, а кого-то морально добили, что сил не хватает ни на что; даже наложить на себя руки, чтобы прекратить весь этот кошмар в голове из вечных потоков мыслей, рой которых невозможно утихомирить даже во время сна.
Ёнджун же пожелал умереть, чем переживать смерть каждого, не имея возможности эту цепочку никак прервать.
Его семья погибла, а он вместе с ними. Осталось только телесную оболочку добить, но смелости не хватает. Глубоко внутри ещё тлела надежда на то, что всё изменится, что он найдёт свой смысл жизни в чём-то. Но ни за что из его уст и мыслей не выйдет окончание
«в ком-то». Это моментально убивало обоих. Он знал, что из этого ничего хорошего не выйдет, и со временем навредит обоим.
Ёнджуну, от сильных, без возможности остановиться, потоком тревожных мыслей; что заставит его оборвать этот вихрь из нарастающих в многократном размере чувств, – которые будут безостановочно глушить его функционировавший из последних сил мозг – в одном мимолетном действии. А смысл его жизни в человеческом обличии – страдать от односторонней любви и взгляде на отрешенный вид человека, которого он пытался спасти и показать искренние любовь и чувства, что тот давно позабыл.
Три года пролетели в жестоких отходах, параллельно взирая, как родные ему люди уходят одним за другим. Столкнувшись с абстиненцией, Ёнджуна настиг страх и сильная тревога, что он в любом случае болезненно лишит себя жизни. Если не от передозировки, то от сильной ломки; которая судорогой связывает всё твоё тело, не давая физически свободно вздохнуть, – захлёбываясь от недостатка кислорода и болезненного озноба, что перекрывал все попытки выбраться из этой ямы, которую старший сам для себя вырыл.
Он уже настолько устал от этих бессмысленных, безвкусных и бесполезных дней, что скрыться от них просто не представляется возможным.
Но в один день, всё, казалось, начало меняться. Серые будни начали окрашиваться в светлые оттенки, а в отчужденном взгляде начали проявляться искорки – в бездонной глыбе из медовым оттенком с тёмными вкраплениями на радужке – глазах.
Тогда был рабочий день обычного бариста по имени Ёнджун, что беззаботно принимал заказы и со спокойным видом провожал посетителей с разной палитрой эмоций на их лицах. Но все они оставались для него кучкой картона, что спешили вершить великие дела.
Но в этот рутинный день ему посчастливилось встретить молодого паренька с яркой гитарой в руках, что спешил куда-то, попивая мимоходом свой излюбленный айс американо. Лучезарный взгляд, в котором отображалось столько надежды и ярких звёздочек, что окрашивали радужку медовым переливом; добродушная улыбка, что приветствовала после каждый божий день, и предлог погулять вместе чем-то невесомым обрушились на Ёнджуна, который будто под гипнозом, разрешил себе отдаться чувствам за последние пару лет апатии. Бомгю стал его новым стимулом для попытки воспроизведения собственных эмоций, которых тот так боялся. Но позже это обернулось в неимоверную боль.
Дни пролетали незаметно, казалось, что время для них остановилось; будто глубокий сон решил продлиться, а с пробуждением осознаешь, что прошло уже пару месяцев.
Они сближались с каждым днём всё больше, а внутри бушевал целый шторм из неведомых чувств, что пытался вырваться из грудной клетки обоих парней. Они засиживались в однокомнатной квартире Ёнджуна до позднего вечера, так как тот не любил выходить лишний раз в социум, а Бомгю был и не против, – напевая тому вечерами свои излюбленные песни, параллельно переводя свой лучистый взгляд на умиротворенного парня, что старался отгонять все шумные мысли и мимолётные намёки в песнях, которые были специально подобраны под самих парней и чувства одного к другому.
Бомгю пытался своими песнями и вниманием показать старшему, что тот стал его излечимой панацеей в этом тусклом мире, от которого он убегал каждый день с дома на улицу, – лишь бы не находится в тёмном доме, пропитанным мерзкими взглядами и каждодневными криками с прогнившим запахом алкоголя и терпким ароматом марихуаны из бонга. Младший понимал, что Ёнджун так же искал своё собственное упокоение в этом мире в яркой химии время от времени, но пытался всеми способами показать, что его можно найти и в лице
близкого нового друга, а не только в седативных препаратах. Он пытался услышать его.
Позже, Гю часто стал оставаться с ночевкой у Ёнджуна, – засыпая в обнимку на одноместной кровати и следить, как каждую ночь старшего накрывают кошмары в лихорадке, а маленькие звёздочки скатываются по его мокрым вискам, которые тот смахивал своими тёплыми кончиками пальцев, проходясь подушечками по вздрагивающим скулам и даруя нежные, невесомые поцелуи в макушку, – они молча понимали, как друг другу помочь и облегчить внутреннюю боль. Но оба не заметили, как это переросло во что-то большее.
***
Как быстро летит время, а за ним и очередной совместный вечер на кухне с тусклым, тёплым светом над ними, и благоуханной мелодией, что создавалась из струн красочной гитары и умелых пальцев Бомгю. Пальцы перебирали в нежном трепете аккорды на гитаре, а бархатный голос напевал очередную песню, не лишенную смысла.
I feel so alone on a Friday night
Can you make it feel like home
If I tell you you're mine?
Песня, что была так близка для них, а в особенности для Бомгю. Голос на последнем слове вдруг дрогнул; напряжение, что нарастало с каждой строчкой было видно невооруженным взглядом. Секунда молчания, струны стихли. Затем последовало неуверенное продолжение мелодии, а затем комнату наполнил полный услады, родной голос Ёнджуна:
—
It's like I told you, honey
Каждая строчка отскакивала от зубов, любимая и заученная ими песня придавала атмосфере ещё больше умиротворения и спокойствия. А по завершению песни и тихое признание в любви, от которого у Ёнджуна пустой взгляд, в котором разрушалась вся их хрупкая идиллия.
«Почему в твоём взгляде столько боли?» — пронеслось в голове у младшего, а за ним и бесконечный поток мыслей с нарастающей тревогой. Молчание. Длинное и угрюмое. А вместе с ним и холодный, стеклянный взгляд напротив. Бомгю уже просто молился и набирался сил, чтобы просить остаться всё теми же друзьями и позабыть его мимолётное признание, но сердечный до боли голос выдал следующее:
— Что такое любовь?
— Что?
— Объясни мне, что такое любовь, и я попробую сказать тебе, что я тебя люблю. — фраза, что мигом заставила отрезветь от лихорадочных мыслей Бомгю. Ему хотелось тут же высказать все свои чувства, но подходящих слов для описания таких ярких и красочных чувств не находились. Их попросту не существовало. Они не привыкли поддерживать друг друга словами, всё выходило в тихие действия, что приходились почти что родными и заменили тоску на ласкательные утешения.
— Моя любовь…под описание любви всегда не находится подходящих слов, что имели бы вес моим эмоциям и чувствам к тебе. Это Тихий океан, циклоны которого бывают разрушительнее опасных волн. Любовь – это музыка и волнение. Любовь – это маленький огонёк в непроглядной темноте. Любовь – это вызов, который заставляет кровь в венах искать тебя и отбивать точные ритмы в стойкое сердце. — затрудненный выдох и последняя надежда вырвалась с нежной фразой Бомгю. —
Моя любовь – это ты, Ёнджун.
На холодном, бледном лице Ёна виднелись угрюмые морщинки между бровей, которые хотелось разгладить и трепетно зацеловать, чтобы на драгоценном лице не было ни капли настороженности или отчуждённости. Пустой взгляд опустился на гитару, что лежала на коленях младшего; и снова это мрачное молчание. А затем тихое:
— Бомгю-я, я ничего не чувствую. Что мне делать? — в груди будто что-то треснуло, растекаясь вязким чёрным месивом по всем внутренним органам, что окрашивались в гнилое месиво, придавая ещё большее отвращение к самому себе. Ёнджуну не удалось забыться в Бомгю; дать в ответ все те же ощущения и чувства. — Я ничем не отличаюсь от твоих родителей.
Больной ком в горле, а затем мерцание многомиллиардных звёздочек в глазах Гю, что тот сдерживал из всех сил, ибо знал, что остановить их яркий прилив уже будет невозможно больно. Он пытался услышать старшего, пытался помочь облегчить боль, но не заметил, как сам же в неё погрузился с головой.
Ёнджун уже прижился в сердце Бомгю, как у себя дома, не намереваясь уходить или облегчить ношу в тёплых словах. А Бомгю для Ёнджуна был лишь отвлекающим манёвром, после ухода которого тот с нескрываемым стеклянным мокрым взглядом, смотрел в окно на ночной вид, выглядывая место для ещё одной яркой звёздочки сегодня.
Он не смог забыться, почувствовать те же трепетные ощущения, в которых младший утопал рядом с ним. Ёнджун не хотел признавать, что попытки Гю были напрасны, нет. С ним было приятно находиться рядом, он помогал с устрашающими ночами, которые окутывали его своими гнусными костлявыми руками, пытаясь убить во сне, но светлый огонёк по имени Бомгю каждый раз отбивал их и успокаивал старшего своими тёплыми объятиями, и аккуратными, совсем невесомыми поцелуями покрывал его лицо. Лишь рядом с ним Ёнджун мог почувствовать себя в безопасности, но сейчас, когда его единственная, благоуханная надежда сбежала – липкая черная кровь, что сбегала из вен к паркетному полу, будто нефть, – окрашивала всё пространство в смоляной цвет, – как и его душа. Он больше не видит причин влачить жалкое существование, убивая этим родную – за такой короткий срок –душу.
Ёнджун лишь надеется, что Бомгю сможет забыть его и найти ему достойную замену, съехав от родителей и преуспеть в музыкальной деятельности, к которой тот так стремился, ступая маленькими шагами. Но пока рядом был старший – только ему хотелось посвящать все свои концерты, одному единственному и любимому зрителю. Но который ушёл, даже не попрощавшись и поблагодарив напоследок.
