***
Несмотря на то, что вечер воскресенья у обоих парней прошёл тихо, утро понедельника — нет. Особенно у школьника. Арсений в своём привычном ритме проснулся, привел себя в порядок и заварил кофе. Антона разбудил топот ног, которые носились по его спальне туда-сюда. Потом эти ноги, а скорее руки, что-то очень громко двигали и таскали из комнаты и обратно. Поначалу это было терпимо, ведь в душе закрадывалась надежда, что скоро настанет тишина. Но через несколько минут стало просто невыносимо. Не выдержав шебуршения, Антон открывает глаза и с угрюмым видом смотрит в потолок. Он снова слышит шум за дверью, который неторопливо приближается к комнате. Как только дверь открывается вновь, парень резко поворачивает голову в её сторону. В комнату заходит Арсений со сложенной гладилкой в руках, задевая ею всё, что можно было задеть. Мужчина стискивает зубы, как бы очень сожалея, что издаёт лишний шум. Не замечая проснувшегося Антона, проходит дальше по спальне и, достигая шкафа, аккуратно запихивает гладилку в промежуток между стеной. Как только Попов, громко шагая, отправляется обратно в коридор, нервы парня сдают. — Что ж ты, как слон, ходишь?! — слишком громко для только что проснувшегося человека возмущается Антон, заставляя Арсения вздрогнуть. — Ой, извини, — на губах у старшего невольно появляется улыбка, от чего только что испуганные широко-распахнутые глаза слегка щурятся. — Я аккуратно, вроде, — мужчина виновато пожимает плечам, не меняя выражение лица, пока юноша лежит в постели солдатиком, слегка приподняв голову, и кидает на старшего гневные взгляды. — Извиняю, — язвит Антон, вновь опуская голову на подушку. Арсений усмехается и, продолжая направляться в коридор, кидает: — Вставай уже. В школу скоро тебя отвезу, — врач слышит за спиной страдальческий выдох и шуршание одеяла. Видимо, парень от негодования, решил соорудить себе не очень надёжное укрытие, и спрятался под одеяло с головой. — Не хочу, — кричит Антон и находит ещё один недостаток проживания с врачом под одной крышей. Дома его никто не тревожит ранними подъёмами, потому что зачастую делать это некому. Антон предоставлен сам себе и в школу приходит лишь ко второму уроку. Исключением являются лишь вторники, когда первыми уроками стоят русский и литература. И, к сожалению, их ведёт классный руководитель, который, если заметит отсутствие учеников на своем уроке, все мозги вынесет. — Я тебя не спрашивал: хочешь ты или нет, — тут же прилетает ответ от Арсения, который, судя по приглушённому голосу, уже на кухне. Нехотя Шастун поднимается с кровати и шагает в ванную, захватив с собой щётку, полотенце и расчёску. Проходя мимо кухни, парень замечает Арсения, который, стоя у окна, допивает кофе, коим пропахла вся квартира. Запах кофе Антон не воспринимал, недолюбливал. Ему диета не позволяла пить кофе. Лишь сильно разбавленный чай без сахара, а это уже не очень вкусно. Зевая, он доходит до ванной и, закрыв за собой дверь на щеколду, бросает все вещи на тумбочке и, забираясь в ванну, включает воду. Под горячим душем хорошо. Все негативные эмоции тут же уходят на второй план, оставляя от себя лишь воспоминания. А вместо них появляется наслаждение от охватывающих тело ощущений. Пар заполняет пространство вокруг парня. Вода — кипяток, и пар настолько густой, что лампочку становится трудно разглядеть. Зеркало запотевает, а на стенах появляются маленькие капельки. Антон вытягивает шею, блаженно выдыхая. Он медленно проводит пальцами от подбородка до ключиц, прикрывая глаза. Расслабляется. Вода окутывает тело, начиная слегка пощипывать кожу, но сейчас это кажется приятным и мозг невольно начинает сравнивать ощущения с точечным массажем. Когда от расслабления и удовольствия сознание начинает уходить из реальности, в дверь слышится негромкие стуки. Антон жмурит глаза и хмурит брови. В этой квартире ничего нельзя сделать в спокойствии. Когда он слышит голос Арсения, что просит его заканчивать с ванными процедурами, все приятные эмоции пропадают. Продолжать стоять под горячей водой становится уже не так здорово, а пар, витающий в комнате, не кажется таким же забавным, как парой минут ранее. Поэтому парень резко крутит вентиль, выключая воду, и, громко топая босыми ногами по кафелю, грубо сообщает, что уже выходит. — У тебя двадцать минут на сборы, — констатирует мужчина, как только замечает подростка с полотенцем на плече в проёме кухни. Тот смотрит на старшего с презрением, будто тот сказал, что сегодня случится очередной конец света, которых, по слухам, должно было случиться уже с сотню. — Ты чё? Я не успею, — он, сохраняя былую стойкость, проходит к раковине, берёт с сушилки недавно вымытую кружку и, переключая кран на холодную воду, наполняет её до краёв, а потом спешит выпить залпом под осуждающий взгляд врача. — Тон попроще, — на пару секунд тон становится строгим, но вскоре настроение врача снова делает переворот. — Значит поторопись, — Арс выходит из кухни, опустив кружку из-под кофе в раковину. — Помой, когда придёшь со школы. И в следующий раз купайся вечером, а не по утрам, чтобы всё успевать, — в самом-то деле, что это за стандарт такой: принимать душ по утрам? Бред полнейший. Утром достаточно хорошенько умыться, чтобы быть бодрым, а не принимать получасовые ванны. — Ты врач и не знаешь, что благодаря утреннему душу к человеку приходит бодрость? — парень, будто читает мысли Попова о бодрости и, провожая того взглядом, подходит к холодильнику. Ну и что, что он не у себя дома и по чужим холодильникам лазить невежливо? Раз он теперь живет вместе с врачом, значит должны быть какие-то привилегии. Вот — одна из них. Бесплатный холодильник. Арсений оставляет прилетевший ему вопрос без ответа, считая его риторическим. А Антону уже это не особо важно, ведь в холодильнике он находит такую любимую и настрого запрещенную врачом шоколадку. Как известно, любой сахар у диабетиков усваивается очень плохо. В случае Антона, он не усваивается вовсе. Организм может выдать головокружение или обморок. Попов об этом, кажется, пёкся больше самого Антона, который уже аккуратно открыл шоколадную плитку и запустил в рот пару кусочков. И впервые за много месяцев он чувствует настоящий вкус шоколада, а не отвратительные конфеты без сахара, которые получал лишь по праздникам в малых количествах. Из-за болезни Антон чувствовал себя в средневековье, где лишь по праздникам люди позволяли себе насытиться в меру. Только здесь двадцать первый век и вместо нормальной еды, заставляют питаться какой-то зеленью или кашами. Вкус шоколада доставляет не меньшее удовольствие, нежели горячая вода. Антон прикрывает глаза, наслаждаясь сладостью, и тихонько мычит. Антон часто отступал от требований диеты. Позволял себе мучное и изредка сладкое. Метформина всегда хватало, чтобы восстановить уровень сахара в крови. Парень и сейчас планировал выпить сразу три таблетки, когда доберется до комнаты. Вся цель придерживания диеты вращалась вокруг Попова. Врач он на то и врач, чтобы следить за здоровьем людей. Если бы Антон попался за сладким, даже за мёдом, или газировкой, то опять бы слушал ругань врача и угрозы о наказании. Антону не было стыдно в такие моменты, его просто раздражал настрой врача взять ремень, который не уходил дальше слов. С другой стороны переход к действию сулил Антону не слишком приятное будущее. Остальная часть утра проходит спокойно и по стандарту. Сборы под бубнение Попова, возмущение Антона, беготня по всей квартире в поисках кроссовок, которые со вчерашнего вечера валялись под кроватью, споры о том, что на улице вообще-то середина осени и уже холодает, поэтому легкую куртку надеть можно, быстрое спускание по лестничным пролетам, запрыгивание в машину и не слишком спокойная из-за пробок дорога в школу. Лишь когда машина припарковалась у школьных ворот, Попов кинул фразу, которая, будто маркер о бумагу, проехалась по ушам Антона и заставила фыркнуть. — Пока, Тош, удачи. Веди себя хорошо, — Арсений говорит это непринужденно с улыбкой на губах. Антон на пару секунд замирает, вылезая из машины. Попов считает, что подростку пять лет? Сначала заставил куртку надеть, когда все ещё ходят в толстовках, а теперь ещё «веди себя хорошо». Остаётся лишь фыркнуть, кинуть «пока» и, показушно хлопнув дверью, удалиться в проклятое место получения знаний. Антон видит как машина скрывается за поворотом и останавливается около школьных ворот, скорее расстегивая куртку. Он хмурится и думает, что вообще творится в голове у Попова. Старший надел с утра лишь футболку и на неё джинсовку, а Антона заставил идти в куртке. В целом мужчина порой делал то, чего Шаст не мог предвидеть. В определенных ситуациях нужно было вести себя другим образом, а не тем каким врач себя вел. Антон погрузился в свои мысли пытаясь найти тот ход, каким зачастую шёл старший. Через несколько секунд Шастун отмирает и замечает активно машущий ему силуэт в нескольких метрах. А потом улыбается, когда к нему подходит низкий коротко стриженный парень. Приобняв друг друга, они вместе заходят в школьный двор. Только здесь Дима снимает очки под взгляд Шаста. — Поз, солнца нету же. Чё ты очки таскаешь? — Антон поправляет лямку рюкзака и сует руки в карманы, не отводя взгляда от своего очень харизматичного, как любил говорить Дима, друга. — Образ, Антон, нужно поддерживать в любую погоду. Антон фыркнул и перевел взгляд на свой образ. Красно-желтая куртка могла вписаться в осень, но речь сейчас шла не про время года. Единственное, что делала эта куртка это портила весь внешний вид подростка. Шаст хотел поскорей добраться до гардероба и избавиться от этой ноши. Там будет теплее и Арсений не сможет предъявить, что подросток замёрзнет.***
Сидя в своем кабинете и выжидая время между пациентами, которых должно быть не слишком много, Арсений вертел около губ кончик ручки, вчитываясь в одну из медицинских карт. Карта принадлежала довольно сложному пациенту. Болезнь его не прогрессировала, но и не сбавляла обороты, заставляя организм становиться со временем слабее. Все принципы работы, которые Арсений пытался предпринять в этом случае, оканчивались полным крахом. Ведь любой метод лечения ятрофоба редко когда заканчивается чем-то продуктивным. Вот и в этом случае получилось именно так. Арсений вроде следит за курсом лечения, прописывает препараты, берёт анализы каждый месяц, старается разговаривать и объяснять, что те же капельницы порой ставить необходимо. И вроде есть даже небольшие плоды. Но болезнь не сбавляет обороты, а занимает четкую позицию, с которой пока что уходить не желает. — Шастун Антон, — задумчиво тянет Арсений, читая имя на медицинской карточке, — Андреевич, — на отчестве глубоко в груди что-то кольнуло. Потом Арс глубоко вдыхает носом и, выдыхая сквозь чуть приоткрытые губы, отбрасывает карту на край стола. — Сколько ты мне нервов потрепал, Антон Шастун, — Попов отпускает карту, но глаз от неё не отводит, лишь зависает, погруженный в свои мысли, не оставляя ручку в покое. — Паразит мелкий. На самом деле Антон был не слишком противным подростком, но в плане медицины становился просто невыносим. Заложенный где-то глубоко в детстве страх врачей и больниц до сих пор был с ним и очень часто показывал себя. А организм, как назло, подвел Шастуна и решил на нервной основе выдать сахарный диабет. Антон, на тот момент почти двенадцатилетний парень, ничего не мог сделать кроме как какое-то время скрывать от мамы головокружения и слабость, делая этим только хуже. Но когда всё тайное стало явным и Шастун упал в обморок прямо в торговом центре, началось всё это. Больницы, добровольно-принудительное лечение, противный Арсений и новые ссоры с ним. Так все продолжается до сих пор. Уже практически четвёртый год он пытается уменьшить влияние на организм болезни. Хотя пытается — громко сказано, скорее делает одолжение и «из-под палки» слушает врача. Арсений, не выходя из своей прострации, чуть ли не падает со стула, когда дверь резко открывается, а затем громко хлопает. На пороге кабинета показывается небольшого роста мужичок, который, пытаясь отдышаться, насмешливо смотрит на Попова и с трудом сдерживает рвущийся наружу смех. Брюнет одаряет того непонимающим взглядом и пытается понять, что вызвало появление в его кабинете нежданных гостей. Он откладывает ручку и, складывая пальцы в замок, опирается о них подбородком. — Арсений Сергеевич, там… — недавно-вошедший подходит ближе к столу, не отводя глаз от взволнованного Попова, которому, кажется, абсолютно не смешно. Судя по плотно сжатым губам и грозно вздернутым бровям, он не испытывает ни одной положительной эмоции, лишь нарастающее раздражение. — Серый, какой Арсений Сергеевич? Не выделывайся. Говори уже, что случилось? — Попов торопит приятеля, показывая, что уже пора успокоиться и рассказать, что же случилось. — Арс, — Сережа набирает в легкие воздуха, обрывая вырывающиеся смешки, — там практикантов привезли, — но после этого смех остановить не получается и новая волна веселья выливается наружу. — Сказали, чтобы ты троих взял, — мужчина успокаивается спустя несколько секунд и теперь лишь сочувствующе хихикает. А Арсений не разделяет с ним ни малейшей радости. В его понимании практиканты — это маленькие неопытные чертята, которые, приезжая в больницу, тут же разбегаются по ней и, корча из себя главных, творят кучу ошибок, а отгребает за них Арсений, которому поручили научить студентов хоть чему-нибудь. Но делать это нет никакого желания. Ему и пациентов хватает. — Серый, скажи им, что я умер, — горько отнекивается врач, роняя руки и голову на стол. Он жмурит глаза, надеясь, что это все ему лишь кажется, ну или Серёга просто глупо пошутил. Но, к сожалению, нет. Матвиенко продолжает стоять около стола, по прежнему тяжело дыша, и никуда не исчезает и даже не говорит, что это шутка. От этого становится ещё паршивее и Антон Шастун, с утра витавший в мыслях, вмиг исчезает. — Не, Арс, меня тогда уволят, — он обходит стол и кладет руку Попову на плечо в знаке поддержки и медленно поглаживает. Тот лишь хнычет, вертя головой, отрицая предложение друга. Не хочет он никаких практикантов. Знает всё. Проходили. Сейчас придут и будут таскаться хвостиком, как репейники. И это повезет, если они будут молчаливыми. Ведь если начнут говорить и задавать вопросы, мозг Попова точно взорвется. — Пошли, тебя там все ждут, — Серёжа убирает руку и, направляясь в сторону дверей, ждёт пока Арсений примет реальность и пойдет за ним. Тот нехотя поднимает голову и, молящим взглядом смотря на Сергея, будто ища в нем спасение, горько выдыхает. Понимая, что все-таки делать больше нечего он встаёт, зачем-то осматривает весь свой кабинет, натыкаясь взглядом на карточку Антона, вновь вздыхает и, еле перебирая ноги, плетется за другом. Спустившись на первый этаж, Арсений видит группу студентов, которые рассматривают больницу, крутя головами. Складывается такое впечатление, что они вышли из пещеры и впервые увидели стойку регистрации и каталки, стоящие в коридоре. Что здесь можно рассматривать? И что можно увидеть нового? От их глупых лиц Арсений испытывает новый порыв раздражения и неприязни. Он вновь жмурит глаза и закрывает их ладонями, стараясь спастись от всех этих людей, которые по неволе тоже окажутся рядом с ним. Пускай ненадолго, но все равно окажутся. Он будет видеть их в своем кабинете каждый день, будет нехотя слушать их рассказы об учебном заведении, из которого приехали, сжимать кулаки от их глупого смеха, дабы на кого-нибудь не наорать. Они ещё мелкие сопляки, которые тут же побегут к глав.врачу и нажалуются на такого злого Арсения Сергеевича, который на них не за что накричал. Попов потом долго будет слушать выговоры. За дополнительную головную боль ему даже не доплачивают. Надоело уже. — Арс, успокойся. Это всего лишь на неделю, — тешит друга Серёжа, вспоминая случаи с прошлыми практикантами, которые натворили дел и свалили в свой универ, а Арсений месяц разгребал тот бардак, что они устроили. — Серый, я не хочууу, — хнычет брюнет, не убирая рук от лица, но неожиданно слышит голос, который заставляет натянуть улыбку, расправить плечи и продолжить работать. — Арсений Сергеевич, мы только вас и ждём! Идите сюда. — Елена Юрьевна, — Попов натянуто улыбается, подходя ближе к собравшейся толпе, и смотрит на низенькую женщину с рыжими кудряшками, пытаясь избежать назойливых взглядов молодежи, которые так и хотят испепелить мужчину. — Вызывала. Вот список студентов, которые будут прикреплены к вам до конца недели. Врачиха протягивает небольшой листок, на котором сверху значится фамилия Попова, а снизу стоит печать больницы. Документы о том, что Арсений будет участвовать в вынужденной студенческой «самодеятельности» существуют, а каких-то благодарностей или выплат за это нет. Список из напечатанных фамилий состоял из трёх студентов. В прошлый раз было двое, но и те принесли кучу проблем. Повертев листик в руке, и, осознав, что поручили на него троих девочек, мужчина снова поникает и с печальными глазами смотрит на Матвиенко, стоящего неподалёку. Девочки. Просто великолепно. Сейчас начнут липнуть к молодым сотрудникам и напрочь забудут о работе. Но всё же он поворачивается к будущим бедовым медикам и оглашает фамилии, не стараясь их запоминать: — Сеченова Светлана, Кузнецова Кира и Мельникова Дарья, подойдите, пожалуйста, ко мне.***
— Антон, ты как себя чувствуешь? На большой перемене школьная столовая была полна людей. Очередь выстроившаяся к прилавку с пирожками оканчивалась чуть ли не в коридоре. Все галдели и стучали вилками, поэтому голос Димы было разобрать сложно. Во время уроков это место приобретало свою атмосферу. Когда в столовой находилось пара человек и можно было услышать о чём шепчутся поварихи, покой и умиротворение заполняли помещение. Перспектива спокойно прогуливать урок и потягивать в дальнем углу сок оказывалась прекрасна. Но сейчас все запахи, действия и звуки смешались в одну кучу. Антон ощущал как его тянет прилечь. Словно магнитом его тянуло к земле. Левая рука начинала неметь, а шея совсем ослабла и голова стала весить пару тонн. Антон практически не мог контролировать свои действия. Он не понимал, что вцепился в Димину руку и уже наровился на ней повиснуть. — Я щас упаду, — бледные губы кое-как собирали слова в предложения. Подростка сильно тошнило, в глазах появлялась белая пелена, становилось невыносимо душно. В секунду тело обмякло и Антон потерял связь с внешним миром окончательно. — Эй, Шаст, — Дима с трудом уложил Антона прямо на пол и обеспокоенно начал хлопать по щекам. — Разойдитесь все. Школьники со всех сторон стали нависать над находящимся в бессознательном состоянии Антоном. Его лицо побелело, губы перестали выделяться, а глаза под закрытыми веками практически не двигались. Позов, смотря на состояние друга, примерно предполагал, что нужно делать. Однажды Антону уже становилось плохо, но до лежания на полу дело не дошло. Тогда Шаст попросил друга запомнить, как он сможет помочь. Дима знал о здоровье парня и понимал, что сейчас важно убедиться, что полуобморочное состояние вызвал сахар. — Егор, сгоняй за Павлом Алексеичем. Дима махнул рукой стоящему неподалеку однокласснику и тот, сорвавшись с места, ринулся искать классного руководителя. Продолжая хлопать Антона по щекам и выкрикивать его имя, Позов не брезгуя полез парню в рот. Нужно было убедиться, что язык побелел вместе с лицом и губами. Обмякшая челюсть поддавалась всем манипуляциям и быстро открыла вид на язык Антона. Не только язык, но и вся полость рта оказалась сухой и побледневшей. — Идиот, Шастун. Дима бросил попытки растормошить друга руками или докричаться до него. Когда этот придурок забывал вколоть инсулин, то такие действия не помогали. Рюкзак, который свалился на пол, быстрее чем Антон, оказался практически пустым. Позов молился, чтобы его горе-друг сегодня взял с собой шприц. Когда школьник нащупал на дне рюкзака гладкую вытянутую форму, в дверях столовой появился запыханный классный. Дима не задумываясь о том, что вместо инсулина сейчас может достать электронку, вынул то, что удалось нащупать. То, что у друга шприц мог валяться просто на дне без упаковки или чехла Позова не удивило. — Господи, — Павел Алексеевич присел на корточки и со страхом осмотрев Антона, перевел внимание на Диму. — Я могу что-то сделать? — Подержите ему голову, чтобы под шеей что-то было, — Дима, снимая со шприца колпачок и выкручивая иголку, кинул взгляд на бледного друга. — Похлопайте по щекам. Пытайтесь хоть как-то растормошить. Водой губы смочите ему. — Колесников, подай воду, — учитель, укладывая голову Шастуна к себе на колени, вытянул левую руку в сторону невысокого мальчишки, стоявшего рядом с кранами. Дима встряхнул шприц и проверил есть ли в нем хоть немного инсулина. Убедившись, что на один раз должно хватить, он выставляет на дозаторе две единицы. Направив иголку вверх он выпускает воздух и оголив живот Антона от рубашки и кофты, защипывает на боку складку кожи. Введя коротенькую иголку и зажав кнопку шприца, Дима внимательно смотрит на Антона. — Помассируйте ему виски немного. А то к мозгу кровь и так слабо доходит. Особенно сейчас. — Дим, а что случилось? Он съел что-то? — Сам не знаю, — Дима возвращает одежду Антона на место и при помощи колпачка снимает со шприца иголку. Вместе он отправляет их в мусорное ведро и наблюдает за Антоном. Антон под действием массажа и лекарства начинает быстро розоветь. Дыхание становится более глубоким, а пальцы начинают подрагивать. Понимая, что Шастун приходит в сознание, Позов подползает ближе к его рту и хлопает по щекам. — Язык покажи, придурок. Павел Алексеевич, нависая над головой Антона выдыхает, когда замечает, что тот хоть и вяло, но выполняет просьбу и даже приоткрывает глаза. Он знает Антона давно и очень хорошо, знает о диабете подростка и знает о его безалаберном отношении к болезни. Он запросто мог забыть сделать инъекцию или выпить таблетки, мог намеренно отступить от диеты, или вовсе забыть поесть с утра. — Дим, ну что там? — учитель, продолжая растирать Антону виски, смотрит на хмурого школьника. — Уже лучше. Вы можете его куда-нибудь отвести, чтобы он полежал? Я пока куплю что-нибудь ему перекусить, — Дима встаёт с колен и берёт свой рюкзак и Антона на одно плечо. — Хорошо, я его в двести второй отнесу, там диванчики есть. — Я скоро приду. Дима, посмотрев как Павел Алексеевич берет Шастуна на руки и выносит из буфета, расталкивает вылупившихся туда же школьников и пробирается к прилавку. Он берет пару яблок и апельсин, за которые буфетчица даже не просит деньги и спешит вслед за учителем.