gore

0. Голова Дотторе — страшное, гиблое место. Каждая мысль гнилая, отравленная идеями про всевластие и господство, и каждая фантазия — новый вид жуткой пытки, которую он называет экспериментами. Мужчина безумец, которому незнакомо сострадание; все, что он делал и делает, он делает ради науки. 1. В первый месяц, — еще даже до того, как она попросилась в услужение, — Диана представлялась чем-то вроде диковиной твари. Она застрелила сбежавший эксперимент, и это заинтриговала Дотторе достаточно, чтобы спуститься в поселение. Он ожидал, что это был мужчина, и удивился, когда толпа указала на болезненное существо с волчьими глазами. Девушка была высокой, но сутулой, с грязными волосами, обветренными губами и глазами, полными звериной жестокости. Чужестранка, пришедшая откуда-то из лесной чащи, она не выглядела, как человек. Даже если стояла, окруженная детьми, с которыми делила слабое родство, и даже если загораживала мать, у которой не было руки, все равно иностранка — тварь из сказки про охотничье безумие. Доктор ощутил странное родство. В глуши он умирал от скуки, и легко увлекался даже самыми простыми вещами. Он реагировал на каждый выстрел, который доносился из чащи, и выглядывал в окно, надеясь различить между елями девичий силуэт. На глаза попадались только волки. 2. Голодная, измученная охотница задерживает дыхание каждый раз, когда он открывает рот. Это завораживает — наблюдать, как замирает девичья грудь. Диана очевидно боится, но боится недостаточно, и предлагает себя в услужение в обмен на мясо и хворост. Сделка кажется выгодной. 3. Похоть — это знакомое, человеческое чувство. Естественная нужда, которую, увы, не покорить — как не покорить голод и усталость. Можно лишь заглушить; мерзкими похлебками, жгучими уколами и юными ассистентками. Тело Дотторе вечно молодое, вечно наполненное мальчишескими гормонами. Он не желал, чтобы так вышло. Когда другие Предвестники восторженно, завистливо вздыхают, мужчина кривится, будто от зубной боли. Но маска скрывает недовольство, как и нестареющее лицо. Страсть — чувство уже немного необычное, незнакомое до Лили. Она была невероятно красивой. А еще умной, желающей чего-то кроме толстой золотой цепи, красивой юбки и меховой накидки. Она мечтала про любовь, — или про власть, что одно и то же, если тебя любит второй самый важный мужчина Снежной. Дотторе умел притворяться, — умел играть в нежность, пока не становилось скучно. Умел гладить, умел ласкать, умел удовлетворять, но исключительно безэмоционально, абсолютному по-научному: раз в две недели дарить украшение, раз в три букет, и через день — оргазм. Он не любил касаться чужой плоти. Избегал этого, когда был шанс, — а если приходилось, то не снимал перчатки. Но когда Диана случайно дотрагивается ладони, — потому что заворожено смотрит на то, как кровь окрашивает снег в красный мрамор, и не следит ни за собственными, ни за чужими движениями, — он ненавидит ткань перчатки, преграждающую это прикосновение. Она извиняется, судорожно и поспешно, и Дотторе не находит, как съязвить. Когда он остается один, он зубами стягивает перчатки и рассматривает собственную ладонь так, будто ожидает ожог. Это безумие порождает ненасытный голод — желание касаться. 3. Дотторе знает, что особняк плохо отапливается, но он не замерзает и потому не обращает внимание на дискомфорт прислуги. Дубовый кабинет обогревает старая печь и камин, а помещение спальни — небольшая передвижная печка. Лаборатория же специально холодная; так замедляется разложение. Вдобавок, он неизменно тепло одевается. Он так же знает, что Диана, когда не охотится и не патрулирует лес, незаметно прокрадывается в дубовой кабинет, придвигает диван к пламени и дремлет так часами, пока не пробивает полдень. Она удивительно быстро понимает, какой распорядок он ведет, когда завтракает, обедает и ужинает, когда занимается отчетами и когда запирается за лабораторными дверьми. Охотница не умная, — она даже не знает, как читать, — но сообразительная. В первый раз за долгое время Доктор нарушает собственный режим; лаборатория полнится токсичными газами, — потому что он неправильно повернул вентиль, — и необходимо ждать, пока воздух очистится до того, как вернутся в подвал. Если он, конечно, тоже не желает приобщиться к зомби. «Гули», — так говорит Диана. Она живет сказочными понятиями. И спит. Под руками Дотторе обычно расцветают синяки, но он опускается на колени и снимает перчатки; он осторожно играет с волосами девушки и даже не задумывается, чтобы понять или дернуть. Он лишь надеется, что Диана не проснется, потому что за миг чужой слабости она расплатится собственными глазами. В дверь стучат; прислуга спрашивает, будет ли он обедать до того, как вернется в подвал или уже после. Он говорит, что прямо сейчас. 4. Обычно девичье глаза наполняет вожделение и страх. Так было с Лили, так было с Эмили и так было с Рокси; они смотрели одинаково, они дышали одинаково, они желали одинаковые вещи. Диана осматривает подвал скучающе. Она садится на хирургический стол и болтает ногами, пока он рассказывает про оборудование. Она уже не сутулится и ходит с чистыми волосами, собранными в пучок, чтобы пряди не мешали охотиться; каждый раз, когда из прически девушки выпадает локон, Доктор сжимает ладонь в кулак и прячет в карман. Охотница откормилась и отогрелась, и она уже не задерживает дыхание, когда он говорит. Жаль. Она желает только крови, и Доктор осознает, что ошибся в первый раз в жизни. 5. Лавина сошла рано, до того, как карета покинула перевал, и это, конечно, ошибка, но абсолютно разбитая и уничтоженная Диана — тоже результат. Пока он, конечно, не осознает, что она дрожит. Синие уста и такие же ладони; гипотермия убивает ненавязчиво, и он не для того уничтожил целое поселение, чтобы охотница погибла тоже. Они оказываются в постели на теплой печи. Голые. И ничего не происходит, только Диана засыпает, пока они держатся за руки. Он представлял это по-другому. 6. Он отвык чувствовать голод, потому что привык питаться невкусными однородными кашами лишь для поддержания жизни. Но живот урчит, живот девушки урчит тоже, и мысли полнятся опасными предположениями. Диана людоедка. Он прекрасно знал про это, когда она пришла в поместье. Он лишь не полагал, что они окажутся пленниками заснеженной глуши. “Ах если бы ты не потеряла ружье”. Уж извините, господин, что я выбрала спасти вас. На пятый день Диана уходит и возвращается в засохшей крови и бурыми дорожками, стекающими на грудь через подбородок. Он не спрашивает как прошла охота, потому что она приходит с полными руками. Кролик еще дышит, когда она, замахиваясь, ударяет существо о дверной косяк. Он слышал, как выли волки — бесконечные тени девушки. Помещение наполняет запах мясной похлебки. Диана горбатится у печи, обжигая руки. Она голодная, и это заметно по тому, как она двигается. “Диана”. Что? “Посмотри на меня”. Она так не умылась. “У тебя кровь”. Чужая. Кроличья. Он игнорирует опасный намек. Он едва сдерживается, чтобы не опустить ладони на лицо девушки и зло, отчаянно расцеловать.