Сквозь пальцы

Когда она входит, Резарен уже наполняет кубки вином. Возможно, это в ней говорят храмовничьи инстинкты, но льющаяся алая жидкость слишком уж похожа на кровь. — Ты пытаешься меня умаслить, — произносит Тассия. — Судя по твоему виду, тебе это не помешает, — любезно отзывается Резарен. Она всем своим видом показывает несогласие, даже когда уже опустила щит. — Не находишь, что это несколько неуместно? Резарен с напускной скромностью приподнимает брови. — Но это ты приходишь ко мне через час после вечерни. Что ж, это в самом деле выглядит не лучшим образом, хотя и нельзя сказать, что неприемлимым. Учитывая их роли, они вынуждены тесно взаимодействовать между собой. Тассия взяла за правило после вечернего обхода заглядывать в его кабинет, чтобы доложиться по вопросам безопасности — и заодно убедиться в его добром самочувствии. Выпитые совместно глоток-другой вина, разумеется, слегка выходят за рамки Устава, но вряд ли это можно счесть серьёзным нарушением. Вероятно, новоиспечённому магистру и не по рангу молодой рыцарю-командору в любом случае пришлось бы постоянно полагаться друг на друга. И хотя политика Тевинтера полна ловушек и вынуждает оставаться начеку даже рядом с ближайшими союзниками, осторожные беседы в первые недели знакомства выявили общую склонность к идеализму и жажду изменений. И теперь, когда стена между ними рухнула, они охотно изучали причуды друг друга, учась восполнять свои недостатки — её непреклонное следование правилам, его неугомонную борьбу с предрассудками — к обоюдной пользе. Она смотрит на протягиваемый ей кубок. Когда Резарен не получает желаемого, его обиженный вид, воистину, способен сломить любую волю. Вкус вина сладкий и насыщенный, будящий воспоминания о побережье. После многих лет самоотверженных тренировок даже такое мимолётное соприкосновение с непринуждённой роскошью жизни магистра вызывает смятение. Резарен пристально всматривается в её лицо, заставляя Тассию испытывать более чем просто теплоту. Она улыбается, давая понять, что ей это нравится. В смысле — вино. В Тевинтере всё может стать оружием. Богатство. Мозги. Мускулы. Даже красота. Конечно же, тот факт, что юный магистр Аммозин удручающе красив, не заметили разве что слепые — и он пользуется этим в своих интересах, превращая подозрительность собеседников в доверие, а скупость в щедрость. Немногие способны этому противостоять. Тассия знает, что она не в их числе. Она ловит себя на том, что буравит Резарена таким же пристальным взглядом и выпаливает в своё оправдание: — Тебе нужно больше спать. У тебя опять мешки под глазами. — Это был долгий день, — вздыхает он. — Впрочем, если подумать, не такой длинный, так твой. Он прав: даже спустя столько часов её всё ещё потряхивает от произошедшего, и она поддается искушению: — Истязания провалились. Один из учеников-лаэтанов. Самоуверенный недоучка. Мне пришлось его прикончить. Он даже кричал как человек — после третьего или четвертого удара. Рот Резарена кривится в отвращении, и ей сложно понять, играет он или искренен. — Терпеть не могу проводить Истязания, — признается она. — Как по мне, присутствие храмовника, дышащего в затылок, только наводит на юнцов ужас, заставляя паниковать. И как ты с этим справился? Резарен хмурится сильнее. — Как альтус, я имел право на проведение моего Истязания членом семьи, а не храмовником. — И после напряженного молчания он добавляет: — Оно у меня тоже не сказать, чтобы прошло идеально. — Создатель, прости, я забыла... Об этом же несколько лет назад ходили слухи. Сам Резарен никогда не рассказывал ей об этом, но, очевидно, один из врагов их семьи воспользовался удобным моментом и нанёс смертельный удар матери Резарена, когда та полностью сосредоточилась на наблюдении за погружением сына в Тень. Надо было вспомнить об этом до того, как поднимать... или даже упоминать эту тему. Он отступает к рабочему столу и опускает взгляд на развёрнутый свиток. — Пустяки, — говорит он. Горечь в его голосе читается так явственно, что руки Тассии действуют вперед её мыслей: она хватает Резарена за плечо и резко разворачивает к себе. — Резарен, поверь, последнее, чего бы мне хотелось — ранить тебя. Боль в его глазах невозможно описать, и вряд ли на свете существует что-то, способное вызвать большее доверие. Долбанный тевинтерский уклад проехался по нему, как и по ней, как и по многим другим. И он, определённо, это понимает. И потому готов биться за тех, кто нуждается в этом больше всего. Он кладет ладонь поверх её — и её сердце пропускает удар. — Я верю, Тассия. Какие у меня могут быть сомнения? Ты мой рыцарь. Интересно, он слышал, что она сглотнула? Наверняка. В броне внезапно становится очень жарко. Она с трудом заставляет свой голос звучать ровно и без запинок: — И-и-и как твой рыцарь, — назидательно говорит она, надеясь, не растеряла последние крохи властности, — я рекомендую тебе пойти и немного отдохнуть. Ручаюсь, ты собираешься полночи сидеть над этим свитком. И что такое вообще этот «circulum»? Вздрогнув, он быстро сворачивает пергамент. Должно быть, не думал, что она сумеет прочесть это под таким углом. — Это... важно. Рассказать подробнее пока не могу, сам еще не знаю. Но именно поэтому мне нужно изучить этот вопрос как можно тщательнее. — Утром, — с упреком подхватывает она. — Переутомление равно слабости, а слабость равна опасности, особенно для магов. Моя работа — хранить тебя от любых угроз, даже если они исходят от тебя самого. Он улыбается, всё ещё не поднимая взгляд. — И ты в этом очень хороша. Но не слишком беспокойся об этом. Ты не единственная, кто печётся о моем благополучии. Из сумрака показывается Неб, безликий и напряжённый. Тассия чудом не подскакивает от неожиданности. Она забыла о нём — или ей просто не нравится о нём помнить. Всё то время, что она знала Неба — он вел себя скорее как мебель, а не личность. Всегда на расстоянии вытянутой руки, всегда молчаливый и недвижимый — до того мига, когда в нем возникнет необходимость. Ей неприятно думать, к чему пришлось прибегнуть, чтобы привить подобное послушание. Она через силу улыбается и говорит с напускной легкомысленностью: — Ну, если Неб не собирается спеть тебе колыбельную, то полагаю, тебе лучше прислушаться к моему совету. Резарен отвечает смешком. — Замечание принято. Повинуясь его жесту, Неб снова скрывается из виду. — Дай мне еще пару минут, и я закончу. Повисает неловкая тишина, и они какое-то время буравят друг друга взглядами. Она бы куда охотнее лично отвела бы Резарена в покои, но не когда это чревато зародышем ссоры. Он к ней прислушивается. Он знает, что она беспокоится о его благополучии. Она может рассчитывать на то, что он последует ее совету. Как жаль, размышляет Тассия после пожелания ему спокойного сна, что не удалось как следует рассмотреть этот свиток. Она может поклясться, что отчётливо увидела в нём это проклятое слово: кровь. Храмовники болтают. Вся их жизнь состоит из наблюдений, выжиданий и упражнений. Целая прорва времени, которое надо как-то убить. Даже рыцари-командоры не могут устоять; а поскольку большинство из них близко чертогам власти, то сплетен у присягнувших храмовников скапливается немало. В конце концов, под каждым шлемом есть уши. — Кисло выглядишь, Тассия. Утомилась дрючить своего магистра за то, что он слишком усердно проливает свою кровь? Спурий посредственный мечник, и Тассии обычно не составляет труда отразить его удары. Но его слова ловят её на середине движения, точно удар под дых. — Прости? Скрытая в его насмешке непристойность абсолютно возмутительна. Она бросает быстрый взгляд на тренирующихся рядом храмовников, но, кажется, все они слишком поглощены поединками, чтобы обращать на них внимание. Впрочем, в Минратосе никогда нельзя сказать наверняка, кто подслушивает, а кто нет. Спурий не останавливается. У него и без того мерзкая улыбка, и Тассия давно считает его паршивой овцой в ордене. И вот теперь он ухмыляется, почуяв её слабое место. — Ты же поэтому позволяешь ему выходить сухим из воды, да? Творить вволю любые грязные заклинания, когда ему захочется, главное, чтобы он пел под тобой всю ночь. Он в этом хорош, отвечаю. Она поднимает молот, мечтая снести Спурию челюсть. — За подобные оскорбительные обвинения я должна вызвать тебя на поединок, рыцарь-командор. — Но не вызовешь, — шипит он. — Ты же перед всеми нами строишь из себя идеального рыцаря. Не трать свой... пыл, а то не хватит, когда окажешься за закрытыми дверьми. Сейчас они якобы тренируются. Это позволяет Тассии выплеснуть свою ярость в шквал беспорядочных ударов, раскалывая его щит едва ли не в щепки. Спурия это не останавливает. — А его остроухого ты тоже того? Или тебе приходится делить с ним внимание своего магистра? Они же никогда не расстаются, неужели не заметила? — Хочешь поговорить об эльфах, Спурий? — почти рычит она. — Мой магистр держит возле себя только одного. Твой покупает двоих-троих каждый месяц, но в его поместье я их почему-то не вижу. Интересно, куда же они все деваются? Спурий пятится, внезапно перейдя в оборону. — Ну и кто тут раскидывается обвинениями, командор? — Просто спрашиваю, командор. С высокой колокольни доносится короткий перезвон. Пора отправляться на молебен. Тассии сейчас не помешает хорошенько помедитировать, чтобы привести мысли в порядок. Спурий церемонно кланяется, показывая, что поединок закончен. — У моего господина есть влиятельные друзья, — говорит он негромко. — Не хотелось бы задевать их чувства глупой болтовней. Танец. Вечно этот танец. Все всё знают, но никто ничего не скажет. Гниль, скрытая на самом видном месте. Она бы всё на свете отдала бы за крупицу честности от кого бы то ни было. — Придержи свой язык и я придержу свой, — парирует она. — Слухи это всего лишь слухи. — Угу, — сплевывает он. — И они расползаются. Я буду держать рот на замке, но если другие языки начнут молоть то же самое, меня не вини. Притворяйся сколько хочешь, но мы все знаем, что у него на уме. Тассия знает и об этом. Она слышала эти шепотки, слышала ещё до того, как присягнула Резарену. Есть в одарённых и пылких людях нечто такое, что всегда вызывает зависть, перерастающую в подозрение. Самый простой способ уничтожить соперника — обвинить его в магии крови. Если, конечно, это обвинение обосновано. На Резарена клеветы лилось гораздо больше обычного, но Тассия знает, что никаких подтверждений этим слухам не было. Но сама идея, что она и Резарен... Это что-то новое. Впрочем, это-то её как раз не удивляет. Корень сплетен понятен — они оба молоды и привлекательны. Многие добропорядочные жители Империума легко бы поддались искушению вступить в тайную связь. Но Тассия придерживается строгих убеждений. Но всё же ей хочется после молебна снова заглянуть к Резарену. Просто чтобы убедиться, что он следует её приказам. Её магистр выглядит еще хуже, чем вчера. Конечно, весьма волнующе наблюдать, как у Резарена при ее виде светлеет взгляд и на лице расцветает улыбка, но это не отменяет синеву под глазами и щетину на щеках. — Ты просидел здесь всю ночь? — резко спрашивает она. — Нет, — отвечает он, ёрзая, как школяр, — но ты ничего не говорила о том, насколько рано мне просыпаться. — Из всех идиотских... Она не договаривает, быстро шагает к столу и припечатывает ладонью этот проклятый свиток прежде, чем Резарен успевает его свернуть, и её беглого взгляда на паутинно выписанные строчки хватает, чтобы опасения подтвердились. «Circulum Infinitus», написано в заглавии. А прямо под ним — «Artificium sanguis». Зачарованный кровью. Дальше — непонятные для неё пространные теоретические выкладки, но любой храмовник, достойный своего меча, обучен распознавать магию крови. — Резарен... — Эту... вещь обнаружили в личном архиве Верховного, — возражает он с блеском в глазах. — Я должен разобраться, что это такое, чтобы убедиться, что никто не использует её во вред. Знай своего врага, верно? Она осматривает поверхность его рабочего стола. Чернильные пятна, пергамент с пометками, заметки с выписками, но нет ни следов крови, ни магических приспособлений, нет даже обычных свечей. Знак хороший, но, к сожалению, малозначимый. Есть другой способ проверить. Тассия берет его ладонь, и осторожно, точно крошащийся пергамент, переворачивает. Она проводит кончиком ногтя по свежему шраму, пересекающему дугу у большого пальца. — Что это? Он смотрит ей в прямо в глаза и произносит с убийственной серьёзностью: — На прошлой неделе я сразился с ножом для писем. Он победил. Отбросив смущение, она отгибает его рукава и осматривает запястья — худые, но неповрежденные. Всё еще не убедительно. Её цепкий взгляд ползёт вверх, по тощему торсу. И видит выглядывающее из-под воротника покрытое бурой коростой пятно. Нет времени — или обязанности — что-то объяснять. Она просто сдергивает ткань с его плеча. Пятно в виде полумесяца рдеет, точно знамя, на фоне бледной, покрытой гусиными пупырками плоти. — А это? Если она и покраснела, то из-за тревоги. Наверняка в его голове сейчас что-то творится, но взгляд его голубых глаз одновременно и глубок, и пуст. Хотя нет — мгновением позже она замечает искорку застенчивости, а может усмешки над неловкой для них ситуацией. — Это сделала ты, Тассия, — тихо подсказывает он. — Вчера, когда схватила меня. Эти перчатки могут кусаться. И что ей делать? Она отстраняется, на всякий случай снимая вторую перчатку. Она даже не решается натянуть мантию обратно Резарену на плечо, только смотрит, как он делает это сам. — Ты, должно быть, думаешь, что я безумна, — вздыхает она. — Всего лишь бдительна, — отвечает он спокойным и успокаивающим тоном. — Именно такая, какой тебе и нужно быть. В такие моменты ей всегда вспоминается, как хорошо он умеет налаживать отношения и говорить именно то, что от него желают услышать. Не это ли он сейчас делает? Нет, между ними всё иначе. Тассия не политик, но она способна отличить дружбу от манипуляции. Если «дружба» — подходящее для этого слово. — Если ты не собираешься позаботиться о себе, этим займусь я, — ворчит она. — Не слишком полагайся на то, что Неб сможет тебя защитить: он не сможет быть рядом всегда. Кстати, где он? Ей приходится хорошенько оглядеть кабинет, словно в игре в прятки, прежде чем она замечает эльфа. Между бюстами, комнатными папоротниками и ломящимися от книг шкафов он почти невидим — и это поразительно, потому что стоит он почти на самом виду. Она бы поклялась перед Верховным Жрецом, что Неб не сдвинулся и на дюйм с того места, где он стоял прошлой ночью. Его лицо скрыто забралом, язык тела говорит лишь о полном самоконтроле. — Вольно, солдат, — приказывает она. Несколько мгновений ничего не происходит. Затем его плечи опускаются на длину ресницы. — Доложи о своем состоянии. Ты способен продолжать службу? — спрашивает она. Неб движется как деревянная кукла. Он так натянуто кивает, что отсутствие хруста в шее вызывает удивление. — Если не спит магистр, ты тоже не спишь, верно? — размышляет вслух Тассия. — Теперь нет. Неб, как рыцарь-командор я приказываю тебе уйти и проспать не меньше восьми часов. Она с чувством удовлетворения шагает назад и одним косым взглядом заставляет Резарена проглотить рвущееся с губ возражение. — У меня нет права приказывать тебе, Резарен, но так как Неб — телохранитель члена Магистериума, он обязан подчиняться главе службы безопасности, то есть, мне. И, — её слова рискованны, но это необходимо сказать вслух: — Он действительно выглядит так, словно ему не помешает перерыв. Неб уже поклонился и, двигаясь всё так же напряженно-сдержанно, направился к дверям. Даже самый благочестивый храмовник не стал бы так ревностно соблюдать протокол. И она снова с растущим отвращением задумывается, был ли он таким до того, как Аммозины его заполучили. Наверняка — да, и ей хочется побыстрее выбросить эту мысль из головы. Семья Тассии не владела рабами. Она знает, что рабство обрекает находящихся под плетью на полную страданий и унижений жизнь, что это выкристаллизованное неравенство и угнетение, одобренное законом и обществом. Еще она знает, что рабство — это становой хребет экономики Тевинтера, право, за которое верхушка общества цепляется так сильно, что охотнее увидит Минратос сожжёным дотла, чем свой народ — весь свой народ — ставшим свободным. Нет простого способа развязать этот узел. В их планах искоренение рабства находится в самом конце списка. Резарен настаивал, что бессмысленно растрачивать свои силы в борьбе с древнейшей традицией страны, если постепенные изменения приведут к цели гораздо быстрее. Когда Неб уходит, ей удается перевести дыхание. Она знает, что Резарен относится к нему, как к члену семьи. Иногда он говорит с Небом, вернее, обращается к нему, когда размышляет вслух над особо трудным вопросом. Впрочем, он так делает только когда Тассии нет рядом. В противном случае Неб просто следует за ними, словно тень, отбрасываемая мягким свечением Резарена. Ей нужно понять, как им троим приноровиться друг к другу. Когда-нибудь. Пока она знает своё место и на данный момент решает оставаться в его границах. Резарен пожимает плечами, еще раз поправляет мантию и садится на свое место, словно ничего не произошло. — Ты закончила? — Смотря о чем ты, — ворчит она. — Тассия, прошу. Не срывайся на нем только потому что злишься, что я не вскрываю себе вены. — Это не смешно... — Да шучу я! Но даже если бы я — предположим — был бы магом крови, — задумчиво произносит он, скользя взглядом по свитку, — ты поклялась защищать меня. Разве у меня были бы реальные причины тебя бояться? Её молот со свистом рассекает воздух — Резарен не успевает среагировать — и грохотом обрушивается на стол. Старинный: если она правильно помнит похвальбу сенешаля, Возвышенного века или раньше, и если чары защищали его, то лишь от царапин и пролитого чая, а не от разъярённой храмовницы. В Тевинтере вообще было мало таких чар. Потревоженные листы пергамента кружатся вокруг, словно стая зачарованных голубей. Резарен вскакивает так быстро, что едва не падает. Её тщательно выверенный суровый взгляд встречается с такой же выверенной ухмылкой, и они оба понимают, что это всё не более, чем притворство. Но её с девяти лет учили понимать язык тела, и его показное самообладание говорит само за себя. То, как быстро он встал. То, что губы смеются, но глаза слишком широко раскрыты и встревожены. Она поймала его врасплох. — Немного страха не помешает, — говорит Тассия. Резарен одной рукой откидывает с лица свои длинные-предлинные волосы — возмутительно действенно отвлекая внимание — поднимая другую для сотворения заклинания. — Ты в самом деле считаешь, что смогла бы поразить меня прежде, чем... Он всё еще так медлителен и неуравновешен, его самоуверенность — попытка это скрыть. Он только через секунду вспоминает, что надо было принять правильную стойку, но Тассия эту оплошность не упустила и поставила ему подножку. Резарен падает, она хватает его за ворот мантии и силой поднимает. Выражение его лица завораживает: не гнев, не страх, а что-то непонятное — жаль, что если она остановится хотя бы на долю секунды, чтобы рассмотреть его лицо получше, то потеряет преимущество. Она толкает его к ближайшей стене и прижимает за горло, точно извивающуюся змею. Его рука взлетает снова, на пальцах потрескивают искры — и она надеется, что она не слишком его разозлила, и это всего лишь глиф паралича, а не поток огня — еще мгновение, заклинание разрядится прямо ей в лицо, и... Ничего. Она вскидывает молот вверх, ловя его запястья в захват и прижимает к стене над головой. Он рычит. О, они готовы вырваться на поверхность — его ярость и жажда насилия, которую Тассия чувствует под всеми этими гладкими речами и лоском. Она видит, как он подавляет их — словно поглощая дюйм за дюймом нечто, что извивается в его горле, заставляя пульсировать наполненые кровью жилы на висках и тонкой шее. — Везение, — выдавливает он. Она ухмыляется. — Расчет. Мне не нужен лириум в жилах, чтобы остановить тебя, достаточно нужного расстояния. Магистр полагается на свою храмовницу. Доверяет ей. Считает её продолжением собственной тени. Позволяет находиться рядом, зная, что она никогда не предаст его. Между ними растет какое-то пугающее напряжение. Не сказать, что Резарен контролирует ситуацию, но ведь и она тоже. Они дышат как один, с губ срываются облачка пара, будто они всё утро упражнялись снаружи. Рука сама собой находит его щёку, кожа под ладонью обжигающе горяча. — Я буду для тебя всем этим, и даже больше. — Пальцы скользят ниже, почти невесомо оглаживая подбородок. — Я дала клятву и, да поможет мне Создатель, буду служить тебе до моего последнего вздоха. Рука опускается еще ниже и охватывает горло над кадыком. — Но я не рабыня. Если ты оступишься, если падешь в... Я дождусь подходящего момента и... Будь прокляты его голубые глаза. — Ты убьёшь меня, Рыцарь-Командор? — Ты мне не веришь. Это должно было бы оскорблять, но даже после этого ее хватка на горле ослабевает. Мизинец ласкает ключицу, и Тассия невольно задумывается, а не лучше ли позволить его рукам находиться где-то в другом месте, а не удерживать их над его хорошеньким личиком. Он чувствует её нерешительность. — С одной стороны, я могу перечислить храмовников, убивших своих магистров только на моей памяти. Но будет суд, оценка твоих действий и моих. Его речь становится быстрее, едва поспевая за разворачивающимся в голове непредвиденным сценарием, в котором он является главным действующим лицом даже после своей смерти. — Тебе придётся доказывать обоснованность твоих подозрений. Предоставить доказательства преступной магии крови. И если тебе это не удастся, тебя казнят. А даже если оправдают, то о своей карьере можешь забыть. Кто из магистров поверит, что ты не предаешь его тоже? Она поводит плечами, стараясь сбросить растущее напряжение во всем теле. Быть может, она и ниже его, но шире в плечах, и вблизи они представляют занятный контраст. Плотная и непоколебимая храмовница, пытающаяся удержать мага, гибкого, подобно иве на ветру. — Сирота, — усмехается она. — Молодой, амбициозный, хватающийся за любые связи, способные его возвысить. Хуже того, реформатор с нездоровой привязанностью к своему эльфу. Сам знаешь, что о нас болтают за глаза. Думаешь, кто-то по тебе будет скучать? В её исполнении это звучит странно. Она знает Резарена, его желания, на что он способен, а на что — нет. Он с легкостью доведет себя до полного изнеможения. Будет льстить, угождать, хитрить с сильными мира сего — но лишь для достижения высокой цели. Он желает для Тевинтера лучшего, и ей хочется помочь в осуществлении его замысла. Но ведь так много доводов против. Они, как шипы, вонзаются один за другим: протекционист. Карьерист. Подстрекатель. Духовидец. Малефикар. Даже страшно, насколько легко в это поверить. Она знает, что всё это ложь. Знает же? Её пальцы снова сжимаются на его трахее. Жилка под большим пальцем бьется быстрее. Его широко распахнутые глаза буравят её — изучая с нездоровым интересом, словно матадор, следящий за взмахами рогов. Он даже не может притвориться, будто выше этого. Да, вот оно — опять. Ноздри раздуты, взгляд прочь. Ему это не нравится, ни как игра, ни как... чем бы это ни было. Это почти вызов. Прямо сейчас, прямо здесь — он полностью в её руках. Интересно, когда он испытывал подобную уязвимость последний раз? Может, подержать его так еще минуту? Вдруг крупица страха пойдет ему на пользу? Резарен вздрагивает — телу необходим глоток воздуха, пусть он и отказывается это признавать. Да и рыцарю-командору важнее видеть своего магистра живым, чем добиваться его роста. Она отпускает его. Он одобрительно потирает шею. Она упирается лбом о стену, рот всего в дюйме от его уха, и его ожерелье звякает, соприкасаясь с её нагрудником. Некоторое время они стоят так, магистр и храмовница, магия и меч, так близко, что едва не сливаясь в одно целое. — С твоим планом только одна беда... — нарушает тишину Резарен, потому что если есть что-то такое в её магистре, в чем она может быть полностью убеждена, так это что он всегда, всегда прав и его слово всегда окажется последним: — Если бы я практиковал магию крови, то я бы использовал её на всех, в ком нуждался, в том числе и на тебе. Сделай я хоть что-то не то, ты не то что спросить, ты даже не смогла бы об этом задума... Она не дает ему договорить. Его губы на вкус точно медь и пепел, и она держит его, как фарфоровую куклу — такую любимую и такую хрупкую. Ну. Потому-то она и здесь. Она ужасается собственной безрассудности, но лишь мгновение. Но поцелуй длится и длится, и не будь он желанен им обоим, то кто-то из уже валялся бы на полу трупом. И у Тассии нет уверенности, что этот труп не был бы её. Его ладони скользят вверх по холодному металлу брони, неощутимо — но до боли близко. Они замирают у ее ключицы, длинные пальцы подрагивают, касаясь задней стороны её шеи. Держи в уме: «Отступление — не позорное бегство». Колокола застают их врасплох. Тассия так сильно вздрогнула от неистового звона, что того гляди, зазвенела бы сама — язык из плоти и костей, бьющийся о металлическую оболочку. Он, наконец, разорвал поцелуй — наконец? Кажется, она обездвижила его всего мгновение назад, а он уже мурлычет ей на ухо: — Полуденные моления. Нельзя заставлять Создателя ждать. Его лицо снова становится непроницаемо радушным и он высвобождается легким движением. Величайшее искусство магистра заключается во власти не над магией, а над самим собой. Как ему это удается, выше её понимания: храмовнические обеты по сравнению с его самоконтролем — ничто. Но потому так ценны те моменты, когда она видит, как его маски дают трещину. Когда-нибудь, возможно, она сумеет заглянуть за них. Лишь бы это было не слишком поздно. Тассия приглаживает волосы, смахивает пот со лба. Не стоит давать пищу новым слухам, особенно, когда они внезапно оказались не совсем беспочвенными. Вина, паника, самобичевание — всему этому можно предаться позже. Она всё ещё рыцарь-командор, и она всё ещё нужна. Молот проскальзывает в петлю перевязи с шелестом, похожим на шёпот. Тассия уверена, что это последний раз, когда она подняла руку на Резарена Аммозина. А ещё она уверена, что это не последний раз, когда она его целует.