Снег

Военный переворот завершился успешно. Они победили. Мы победили. Но какой ценой? Холодное дыхание зимы окутало бескрайние поля Малороссии. Уже вторую неделю я находился под арестом в главном штабе второй армии и всë из-за гнусного доноса проклятого Майбороды. Декабрьские дни медленно тянулись один за другим, но чувствовал я, что где-то там в далёкой столице прямо сейчас творится история. Что ж, я оказался прав. Одним холодным зимним вечером, который мне суждено будет запомнить навечно, двери небольшой комнаты вдруг распахнулись и в ко мне влетел взволнованный, но счастливый Сергей — князь Волконский. — Павел, Павел, Павел! — радостно восклицал князь, обхватив меня, целуя в обе щеки. — Павел, родной, свершилось чудо! Павел, всë позади! — Тише вы, Сергей, спокойнее, что случилось? — пытался я вырваться из его крепких медвежьих объятий, предвкушая хорошие новости. Неужто?.. — Мы победили, Павел! — радостно подтвердил мои догадки Сергей, — Трубецкой свершил переворот, в Петербурге установленно временное правительство! Виктория! Наконец-то! Боже, какое счастье! Не сдержав чувств, я трепетно поцеловал Волконского в щеку. — Виктория теперь бог наш! — воскликнул я. Ах, как сверкали серые глаза князя, моего верного друга и надёжного товарища. Сергей наверняка чувствует то же что и я — сладкий вкус победы. Вот только… — Что сделали с великими князьями? Меня очень волновала судьба Николая. Как он там, мой ангел? Я ожидал, что Сергей скажет, что его пленили, ведь такой план я обговаривал с Трубецким. — Великий князь Николай, успевший объявить себя императором, был убит… Волконский продолжал что-то говорить, но я не слышал. Я словно оглох. Молния пронзила моё тело, мою душу. Николай, мой Николь… Я пошатнулся, невольно отступил на шаг. Сергей даже не заметил. Князь достал из-под шинели желтоватый лист с аккуратным почерком Трубецкого и продолжил рассказ о подробностях событий 14 декабря. — Сергей, — проговорил я как-то тихо. — Покажите мне письмо. Старался сохранить непринуждённое лицо, ровный голос - не должен он ничего заметить. А моя радость от «Виктории» сошла на нет. Чуть потрепанная бумага оказалась перед моими глазами. Я быстро пробежался по строчкам — в ту минуту мне были не важны подробности захвата Сената, Петропавловской крепости, арсенала, как поднимали полки и вели на штурм дворца. Я судорожно искал одно имя... и нашёл: «Великий князь Николай Павлович был убит при штурме Зимнего дворца» В голове зашумело, виски пронзила боль, всë куда-то поплыло. Сергей подхватил меня, не дал упасть. — Павел, что с вами? — Всë нормально… Контузия, — пробормотал я, еле сдерживая стон. Не знал, что болело сильнее — голова или сердце. Листок выпал из моих дрожащих рук и плавно опустился на пол. Я расширенными глазами глядел на него, всë также видя средь витиеватых строчек страшные слова: «Николай… убит». Нет… — Надо домой, — еле проговорил я. — Да, разумеется, пойдёмте. Вам надо прийти в себя, — Сергей выглядел обеспокоенным. ~~~ Тройка лошадей везла тёмные сани по заснеженной колее. Рождественский морозец неприятно пощипывал щеки, и я сильнее укутался в овечью шубу. Мысли мои были только о Николае. Нет, не может того быть, чтобы Николь… Нет, как же так! Я прямо и твëрдо говорил Трубецкому, да и всей думе Северного общества, что Николай должен быть жив! Великий князь был нужен, чтобы успокоить общественность, не дать начаться разброду и смуте, а после он передал бы нам власть — я был уверен, что Николай передаст! Трубецкой и остальные согласились со мной. Так почему же…?! Я сжал зубы — гнев наполнял душу, гнев и боль. Мне вернули мои вещи, в том числе шпагу и дуэльный пистолет. Последний мне был особенно дорог, ведь его подарил мне Николай этим летом на именины. Я хмуро провёл по витиеватому узору на стволе. — Павел, что же вы? — вновь услышал я взволнованный голос Волконского. Как же мне сейчас было не до него. — Всë хорошо, — с трудом прошептал, махнув рукой — Главное, что мы победили. Виктория, Сергей, Виктория… Оставшийся путь мы проехали молча. ~~~ Входные двери моего дома закрылись, и я остался один. В полутьме мне предстал беспорядок, оставленный жандармами — переворошили всë в поисках документов и писем. Как будто я не знал, что будет обыск — часть сжёг, а самое ценное спрятал там, где они никогда бы не нашли. Растерянно скинув шубу, я медленно прошёл сквозь комнаты. Не развороченные шкафы и перевёрнутая мебель сейчас волновали мой ум — всë это было таким не важным по сравнению с тем, что… Нет, того не может быть! Опустившись на кровать, я схватился руками за голову, пытался унять охватившую дрожь. Может Трубецкой ошибся? Может то был Михаил? Может Николай был лишь ранен? Тысячи «может» заполонили мой рассудок. Умом понимал, что нет никаких «может», но как такое принять?! Раздался крик, то кричал я — надрывно, отчаянно, как никогда прежде. И без того разбросанные вещи стали разлетаться в разные стороны. Стулья, книги, посуда — весь дом перевернулся. Душевная боль разрывала меня на части. Осел на пол, стал бить кулаками доски — сильно, до крови на костяшках. — Ники, Николь, нет! — кричал я сквозь слезы на щеках. Кричал и продолжал бить проклятые доски. Кровь полилась из моих рук. Его кровь… — Нет! — я захлебнулся в крике. В конце концов силы оставили меня — я опал на пол и прижал ноги к груди. Рыдания не давали дышать. Спасительная тьма забрала меня в холодные объятия. ~~~ Снег кружился надо мной, а я не чувствовал холода, был ни жив ни мëртв. Во сне мне явился мой принц, мой ангел. Посреди заснеженного поля, окутанный мерцающими снежинками, объятый серебряным светом полной луны — Николай, был подобен ледяной статуе: высокий, статный, красивый. Тёмно-зелёный мундир был усыпан мерцающими крошками снега, а голубая лента переливалась подобно первому зимнему льду. Взгляд Николая по-монаршьему серьёзный, но в уголках глаз виднелись знакомые добрые складочки. Я крепко обнял любимого ни секунды не сомневаясь, что он жив. Разумеется, жив. — Николь, — прошептал я, гладя мягкий мундир. Мне не хотелось верить, что он мёртв, того не могло быть. — Павел, — родной сердцу голос Николая согрел мою душу. Ангел мой, Николь… Я сильнее вжался в мундир, желая остаться с любимым навсегда. Не знаю, сколько прошло времени наших объятий, сколько времени я ещё мог чувствовать умиротворение. Реальность упорно стучалась в сон, неся с собой страшную правду. Я чувствовал как Николай ускользает от меня. Я отчаянно не хотел его отпускать! — Ники… — пробормотал я в полудреме. — Павел, очнись! — услышал я взволнованный голос Сергея. Оказывается, князь Волконский пытался привести меня в чувства. Даже хлопал по щекам! С усилием я открыл глаза — Сергей и в правду был здесь. — Павел, ты как? — князь от волнения перешёл на «ты». — Отчего ты на полу? Что с твоими руками?! — Ничего, — только и мог прохрипеть я. В горле ужасно пересохло. А руки и правда были все в крови и болели — какой ужас. — Здесь кто-то был? На вас кто-то напал? Неужто Майборода?! — Тш, нет. Воды, Серж, — всë что мне сейчас было нужно. Сергей одолжил мне свою фляжку, и я жадно припал к ней. Как хорошо. Я осторожно поднялся, голова чуть кружилась, сделал несколько шагов и устало присел на кровать. — Павел, что происходит? — уже серьёзнее и твёрже спросил Волконский. Что я мог ему ответить? Что узнал о смерти любимого человека, который был великим князем? Сергей не поймёт, никто не поймёт. Я хмуро потер костяшки, стараясь стереть кровь и уменьшить пульсацию. «Его кровь на моих руках» — пронеслось в голове. Нет, нет… — Трубецкой…- только и мог произнести я, покачал головой. — Необходимо выдвигаться в Петербург. Пора приниматься за дело — как лидер Южного общества я должен завершить начатое и закрепить победу revolution, но, Боже, как мне сейчас тяжело! Осознавая всю возложенную на меня ответственность и то что от моих решений во многом зависит положение новой власти, я, как можно твёрже глядя на Волконского, произнёс: — Я в срочном порядке направлюсь в столицу, дабы отстаивать дело наше и не дать Трубецкому и Рылееву отстранить интересы Южного общества от переустройства России. А вы с Юшневским, Муравьёвым-Апостолом и другими подготовите вторую армию к походу на север: Киев, Москва и далее. Всюду должна будет провозглашена поддержка временного правительства. Волконский кивнул, подчинившись моему плану. Я поднялся, резким движением поправил мундир. Опустил руки в таз с водой, стирая кровь, не обращая внимание на взволнованный взгляд Сергея. Ссадины были небольшие, скоро затянутся, а пока перчатки скроют следы. Я натянул не белые, а чёрные, кожаные, и обратился к Волконскому: — Я отправлюсь откапывать наше сокровище — «Русскую Правду», а после нас ждут великие дела! — я проговорил нарочито уверенно, как если б не случилось ничего плохого. Волконский, увидев, что ко мне вернулась былая решительность, заметно повеселел. Я натянул на лицо улыбку, пряча от посторонних глаз разбившееся сердце, и исчез за дверью. ~~~ Раскопки «Русской Правды» прошли успешно — как бы я мог забыть место, где спрятано моё сокровище. Невысокая берёза прикрывала её от посторонних глаз, а теперь труд моей жизни вновь со мной и будет использоваться в реальном деле преобразования России. Я был бы счастлив, если бы не… Вздохнув, я указал солдатам на ещё одно место — правее в двух шагах. Там находились дорогие моему сердцу письма Николая. Я хранил их все. Конечно, понимал, какой переполох бы поднялся, если б их кто прочёл, но как бы я посмел их сжечь! Мне дорого было каждое слово, выведенное рукой моего ангела. ~~~ В перевернутом вверх дном доме сложно было навести порядок, да я особо не стремился. Все равно, я скоро его покину — скорее всего, навсегда. Лишь вернул на место письменный стол, стул, разжёг золотые свечи. А за окном в вечерней полутьме продолжал кружиться редкий белый снег. Я вспомнил Николая, явившегося мне во сне... И вот, пачка его писем лежали перед моими глазами. Я знал их чуть ли не наизусть — любил перечитывать холодными одинокими вечерами. Каждое из них было выведено аккуратным красивым почерком с изящными завитушками, а в конце неизменное «Николь». По-русски. А ведь когда-то ему не нравилось, что я его так называю… «— Что за фамильярность, Павел! — А кому ж ещё хватит смелости называть тебя так?» Я хмыкнул. Мне хватило смелости влюбиться в великого князя, допустить саму мысль о взаимности, и… совершить невозможное. Боже, лишь я один видел как блестели жизнью его небесные глаза! Как в моих объятиях в вечно холодном жёстком великом князе появлялось тепло и мягкость. Много чего было после… Лишь с Николаем я находил душевное спокойствие. Да, я не мог с ним открыто говорить о республике и коренных преобразованиях, не мог произносить пламенные речи о губительности крепостного права и необходимости ограничения монархии, как обыкновенно делал на собраниях, но с Николаем мне это было и не нужно. С ним мне хотелось отдохнуть от мрачных дум, лениво обсуждая полковую жизнь да философствовать о наполеоновских войнах. Мою мятежную душу остужал холод северного принца. Правда, двойственность моей жизни не могла не напрягать и, не буду врать, меня не раз посещали мысли открыться Николаю. Что было бы, если бы я рассказал ему о своих идеях, показал «Русскую Правду»? Смог бы он понять меня? Я не знаю… Правда в том, что я боялся. Не того, что он донесет обо всëм императору или с дуру вызовет жандармов. Нет, моим главным страхом было, что он разочаруется во мне. Я боялся его потерять. Боже, неужто случилось самое страшное… Я с трудом взял дрожащими руками его последнее письмо: «Мой дорогой Павел, свет моей жизни! Пишу тебе не из радостных дум — кончина Его Величества императора Александра, да упокой Господь его душу, посеяла в столице смуту. Ненастье междуцарствия тяготеет над Россией и не ровен час приведёт оное к несчастьям и бедам. Коле брат мой Константин не соизволит взять на себя бремя царствования, чувствую я, ноша сия ляжет на мои плечи. Павел, любимый, моя душа полна волнения и как никогда прежде мне нужна твоя поддержка. Ты мой свет, моя жизнь, и больше всего на свете я желаю видеть тебя рядом в сей трудный час… …Приедь ко мне, мой милый друг. Молю Бога о здравии и благополучии твоём. Да дарует Всевышний нам сил пережить охватившие нас несчастья. С любовью, Николь» — Николь… Мне хотелось выть от отчаяния. Помню, только я получил это письмо, как случился этот проклятый арест! Я ничего не успел сделать… Будь я там с Николаем, я бы застрелил любого, кто посмел бы направить на него оружие. А теперь… — Твари! Гнев мутил сознание — я схватился за пистолет, тот самый, что Николай подарил мне на именины. С силой сжал, буравя яростным взглядом. Убийца Николая, один их этих проклятых северян, ходит где-то там по Петербургу, и я знаю, что должен сделать. — Я найду его, — прорычал я, поднимая глаза. — Я убью того, кто это сделал! Никто меня не остановит.