Wonderwall

That's something poetic about it, right? — Майк, 01.02

      Ему снилось, как сообщают о смерти Митча.       Во сне Майк был вынужден пережить эту смерть так же, как переживал всё в своей камере, и рухнувший мир плевать хотел на него.       Но страшно было не это. Майк просыпался в ужасе, но вовсе не потому, что верил снам — он знал, что ему снилось и почему. Ужас тот был от того, что в его обычной жизни после смерти Митча ничего не менялось. И не изменилось бы, пока он в тюрьме.       Он помнил, как было, когда убили отца.       Майк гадал, через сколько узнает о том, что случится с Митчем. Когда ему сообщат? Когда вспомнят о нем? Должно быть, нескоро. Возможно, он узнал бы позднее всех. Узнал уже разошедшийся слух.       Может, узнал бы от кого-то из заключенных, а не от родственников. Может, выйдя в общий двор он поймал бы на себе какие-то странно-отстраненные, внимательные взгляды и сразу же почувствовал что-то не то. И до последнего уговаривал себя не верить в это, думать о чем угодно, кроме…       Майк не представлял, что случится после того, как ему сообщат. Когда сомнений не останется. Когда это станет реальнее некуда.       Но в снах после того, как ему сообщают, это просто превращается в наказание: продолжать жить и видеть, как ничего не изменилось. Как все разрушилось, но осталось при этом прежним. И сам он оставался прежним. Это было неправильно, что все в нем оставалось целым, пока изнутри горело дотла.       Жизнь становилась кощунственной до тошноты.       Только бы выйти, тогда Митчу уже ничего грозить не будет. Майк бы не позволил. Защитил от всего.       Теперь все стало куда проще, чем когда он только сел. Теперь вся жизнь стала простой: Майку просто нужно заботиться о близких и оберегать их, больше ничего, никаких забот, все очень просто и жаль, что он не понял этого гораздо раньше, но что уж поделать, если все действительно так и сделанного не воротишь, а сделано немало и как-то с этим надо справляться — черт, сколько же всего, как же это непросто...       Сколько разных обстоятельств. Каким-то образом Майк сам сделал чертовски много, не делая при этом ничего. Как так вышло, что сохраняя нейтралитет и отказываясь участвовать в этой жизни он, сам того не осознавая, стал ее эпицентром? Почему-то в своём бездействии он сделал слишком много вещей. Поставил в безвыходное положение сразу всех.       Но кроме него страдать больше никто не будет. Только в этом Майк был уверен наверняка.       Карлоса перевели куда-то к своим. Майк по нему почти скучал, потому что новый сокамерник был болтливым. О жизни Карлоса Майк не знал почти ничего — знал только, что узнавать о ней ничего не хочет. Новый сосед уже просветил его насчёт своего лежачего отца, гулящей подруги и друга, который неплохо забивал шары в боулинг и за убийство которого он сел. Интересно Майку не было ни разу.       Но разговоры других заключённых часто напоминали ему о собственной жизни. Той, что осталась там. А снег напоминал, как каждую зиму мама укрывала свой сад брезентом от снега, и по весне сама снимала его вместе со слоем прошлогоднего мусора, не позволяя ей помогать. В том году снег уже сошёл и, должно быть, сад цвёл. А мама его не навещала.       Зато приходил Кайл и спрашивал, как у него дела. Только Кайл задавал этот вопрос, и Майк не мог решить, нравится ему это или нет — это же просто Кайл. Поэтому он и спрашивает. Раньше Майк расспрашивал о том, как дела дома, но со временем перестал. Не потому, что ему больше не было интересно — о чём-то нельзя говорить вслух, вот и все. Что-то не становится настоящим, пока ты не говоришь об этом. Пока Майк не говорил ничего о доме, он не скучал.       Но как же быстро летит жизнь.       — Я бы привел ее сюда, но лучше вы познакомитесь, когда ты выйдешь.       Кайл был взбудоражен. Смущённо улыбался, отчего на порозовевших щеках собирались милые складки. Майк ответил, глядя на эти складки:       — Да, ты прав. Верное решение.       Кайл довольно кивнул и выдохнул.       — Тебе осталось меньше года. Ух ты.       — Да. Ух ты, — повторил Майк без единой эмоции, не чувствуя по этому поводу совсем ничего.       Меньше года?       Но Кайл ни о чем не знал. Ему ни о чем не знать было правильно.       — Я бы хотел, чтобы ты был на свадьбе, так что поженимся, когда ты выйдешь.       Майк моргнул. Опустил взгляд. Нахмурился.       — Нет, лучше не откладывай. Если решил — женись, не жди меня.       Кайл шутливо фыркнул.       — Я у тебя не спрашивал, я уже решил, что ты будешь на моей свадьбе.       — Не всегда все выходит так, как мы решаем, малыш.       Лицо Кайла угасло. Майку было жаль.       — Я не хочу, чтобы это происходило без тебя, — сказал Кайл. Жалуясь на всю судьбу разом. — Мне хотелось, чтобы ты был рядом на всех моих значимых событиях. Хотел разделить с тобой всё это.       — Кому-то всегда приходится платить. Иногда ты сам платишь кем-то.       Кайл вздохнул. Возможно, он жалел о том, что приходил к Майку все эти годы. Но Майк не хотел знать, что Кайл чувствует по поводу всего. А сам Кайл молчал.       Майк подался вперёд и улыбнулся ему — Кайла это заинтересовало, и он чуть встрепенулся.       — Ты знаешь, что звёзды в созвездиях очень далеко друг от друга?       Кайл растерянно кивнул. Вообще об этом не думал ни разу.       — Ну да.       — Мы видим их вместе, потому что они светят на нас с одной стороны. На самом деле те звезды, которые нам кажутся близкими, могут находиться на огромном расстоянии друг от друга, но мы все равно объединяем их. Называем одним созвездием.       Кайл задумчиво повел головой и улыбнулся своей самой детской улыбкой.       — Значит, для пришельцев созвездия другие?       — Да, наверное.       Кайл дурачился. Сам немного стеснялся, но ничего не мог поделать. Майку становилось хорошо от того, что Кайлу хотелось с ним подурачиться.       — И никто не сможет прилететь в какое-то созвездие на космолете?       Майк усмехнулся.       — К звезде сможет, если придумают такой космолет.       И Кайл серьёзно кивнул. Поджал губы. А глаза у него смеялись.       Всякий раз, глядя в свою тарелку на кормежке, Майк жалел, что он не в одиночке. Есть при других заключённых он не мог.       Проведя в тюрьме пятнадцать лет Майк так и не понял, почему карцер был наказанием. Он бы провел там хоть весь срок, но тогда срок бы наверняка увеличили. Этого Майк не захотел ни разу за все эти годы. Хотя сорваться очень просто, если садишься без УДО. Майк знал, что мог бы сорваться. Он даже помнил моменты, когда был на самой грани. Срываешься в тот момент, когда перестаёшь смотреть за стену.       Но он выдержал. Отсидел свои пятнадцать лет.       Сбоку пихнули. Не сильно, с дружественным задором, от которого Майку всегда хотелось выбить кому-нибудь зуб…       — Ты не будешь? — заискивающий голос Дьюка каждый раз ездил Майку по уху наждачкой.       …или глаз.       — Нет. — Майк кивнул, не оборачиваясь. — Доедай.       Пищевая цепочка в тюрьме была предельно простой. В неё входишь, даже если не ешь сам.       Так и так придется запачкаться.       Во двор Майк решил пока не выходить. Ему надо было многое обдумать — хорошо, что сокамерник торчал со «своими» и редко захаживал в камеру.       Теперь Майк подолгу сидел за столом, оперевшись на него локтями, и пялился на свои руки. Сжимал кулаки, наблюдая, как обостряются набитые костяшки.       Похоже, для того, чтобы не разгребать последствия, надо оставить после себя лишь дым на пепелище.       Эд всегда переминался с ноги на ногу. Последние годы неплохо поработали с его габаритами, так что теперь он делал это чуть медленнее.       Майк прислонился к прохладной стене в тени. Было бы здорово, будь он в этой подсобке совсем один, но просить о таком не стоит. Ему не нужно было напрягать кого-то лишний раз, точно не теперь.       Эд грузно кашлянул.       — Я говорю ему, что у тебя всё хорошо. Если захочешь, чтобы я сказал что-то другое…       Майк перебил:       — Он многое для меня сделал.       — Ну да.       — Нет, ещё до этого. До тюрьмы. Он всегда что-то для меня делал. Это было зря.       От такого Эду становилось неловко и Майк видел это, ведь Эд никогда не хотел вникать в их семейные отношения. Он точно не стал бы обсуждать ничего такого, потому что в какой-то момент все стало слишком сложно. Майку и самому было непросто с этим разобраться.       Поэтому он и не разбирался.       — Вряд ли. Зря ты так, Майк.       Майк Эда больше не мучал.       — Я плохо начал. Но тут все сделаю правильно.       Эд промолчал. Майк считал, что он все понимает. Наверняка Эд понимал больше, чем говорил, но ему хватало опыта держать язык за зубами.       Парни, которые выходили, считали дни. Кто-то начинал считать гораздо раньше, когда цифры ещё были трехзначными — это было неправильно, так легко вогнать себя в отчаяние. Считать лучше начать тогда, когда это даёт тебе силы, а не убивает с каждым днем. Майк считать так и не начал.       Обычно в тюрьме было тихо. Это одна из отличительных черт. Даже удивительно, как тихо может быть в месте, где заперто столько людей. Всё из-за того, что они отрезаны от мира. Изоляция не может быть громкой.       В камере Майк готовился из неё выйти. Это было не так же просто, как обычно, потому что теперь он точно знал, что сделает. Он принял это решение сам. Решение было тяжёлым, как камень, поэтому и вынести его на себе из камеры было тяжело.       Майк слушал человеческую возню снаружи. Каждый звук там был как восклицательный знак.       Во дворе он встретился взглядом с Карлосом. Они молча кивнули друг другу.