well, my girlfriend's in a band she plays guitar while i sing lou reed i've got feathers in my hair, i get down to beat poetry
lana del rey — brooklyn baby
х
как жаль, что низкий белый потолок нельзя разрисовать красками, которые неиспользованные лежат в соседней комнате в деревянном комоде около окна. тогда бы появилась в самом углу, где-то рядом с проходом огромная растущая серо-жёлтая луна, а в центре — множество звёзд, от ярко-красных до фиолетовых и красивых чарующих созвездий на тёмном фоне. как раз рядом, около кровати, висел бы ловец снов с перьями в крапинку, а на стенах — любимые снимки nasa и обязательно плакаты ланы дель рэй. шанель с удовольствием лежала бы на полу каждый день и любовалась ещё больше своей комнатой, совсем забыв о времени и своих делах. единственное, что ей мешает, — она арендует здесь квартиру лишь на пару лет, и ничего менять нельзя. зато вот накопит денег на частный дом и будет делать там всё, что вздумается. например, наконец-то заберёт рыжего котёнка из приюта и назовёт его каким-нибудь редким японским именем. или сможет устраивать шумные вечеринки и приводить подруг. возможно, наконец посадит клумбы цветов, чтобы каждое утро улыбаться чудесному их аромату. помимо космоса и милых животных ей нравится выглядывать каждый день в окно с небольшой кружкой горячего чёрного чая без сахара, наблюдая за происходящим вне бетонной коробки, — особенно по вторникам, когда соседка торопится на работу, поправляя лямки своего голубого рюкзака: там тексты песен и купленная вода в небольшой бутылке. по воскресеньям они вместе спускаются на первый в новеньком лифте, только шанель выходит из дома в магазин с пластинками, а соседка — в книжный. и оба в одном здании. но они ни разу ещё не заговорили, если не считать сухих и обыденных «доброе утро» и «удачи». девушка казалась отстранённой, держала всегда ровно спину и мягко улыбалась, поднимая вверх тонкие розовые уголки губ. она стеснялась — это слишком очевидно. шанель же каждый раз закусывала язык, боясь опозориться перед незнакомым человеком. обе рассматривали стены лифта, приказную панель, себя в отражении зеркала — что угодно, но лишь бы не друг друга. каждое воскресенье, возвращаясь назад и держа в руках драгоценные пластинки ланы дель рэй — без чего она не сможет прожить и дня, — мун думала, как же ей всё же нормально познакомиться с мокой, ведь после их недавней встречи впечатление оставила за собой не сильно хорошее. тогда в дождливый день она отправилась за кассетами уже оливии родриго: ей нравится коллекционировать медленно и растягивать дни покупки самых долгожданных вещей; а около прилавка стояла мока, впервые заглянувшая, так и не понятно для чего. но шанель тогда обозналась и резко подбежала со спины, решив её напугать, называя «ёнсо» — подруга, что работает в том магазине. пришлось долго извиняться, а потом шанель выбежала из заведения от неловкости и стыда. так и оставив кассету и недоуменных девушек позади. с тех пор они только кивают друг другу в лифте и мысленно режут тишину острым ножом. ёнсо рассказывает (по секрету этим делится консультантка книжного), что мока часами бродит по книжному, берёт либо японскую литературу, либо что-то с одной полки с митчелл. по понедельникам, вторникам и средам она поёт в кофейном баре, и шанель думает, что хочет всё-таки послушать. и заодно хорошо подружиться с ней (но это мысленно она записала как необязательное). сначала моки становится много — точнее, мыслей о ней, — после того инцидента это «много» ещё больше увеличивается, а по телевизору крутят комедии с популярными клише: неловкое-знакомство-потом-любовь. глаза в трц находят экранизации харуки мураками, крутящиеся на повторе в кинотеатрах. и вокруг вывески с большими буквами: «м», «о», «к», «а». интерес растёт ещё выше, когда ёнсо показывает фотографии с того самого бара: люди держат таблички «сакаи, ты лучшая!», а сама девушка в окружении незнакомых людей на сцене — кажется, это музыкальная группа моки — держит в руках электрогитару. шанель вновь удивляется, какие таланты её окружают. ёнсо — художница, хоть и работает в музыкальном магазине, её подруга из соседнего — продюсер многих известных песен, а сама мун целыми днями только и смотрит в белый потолок. ну, иногда поливает свои кактусы, запускает проигрыватель виниловых пластинок и поёт что-нибудь от ланы. пока что никто не жаловался. на стеллаже в гостиной пылится ремарк, шанель задаётся вопросом: «читает ли его мока?» редко утром она заваривает кофе, разглядывая белоснежный холодильник и думает: «а собирает ли соседка магниты?» — закрывает дверь, чтобы выйти на прогулку, снова оглядывает лестничную клетку, мысленно отрицая, что ищет глазами квартиру моки. в какой-то момент это всё становится невыносимым. и шанель просит у ёнсо название бара. — если хочешь, мы можем пойти туда вместе, — подруга свисает с прилавка, жуя апельсиновые леденцы. по понедельникам осенью посетителей немного: в дальнем углу влюблённая пара разыскивает остатки pink floyd, а рядом с ними мужчина поражается огромным количеством ассортимента, восклицая: «где этот магазин был раньше?!» — ёнсо удручённо вздыхает. она ещё недолго разглядывает свои недавно сделанные голубые ногти, пока шанель активно разыскивает везде меню бара «art deco» и часы работы. — я думаю, что справлюсь. параллельно она крадёт мармелад, предназначенный вообще изначально для ёнсо, но та не сильно возражает. в дни, когда нет посетителей, здесь можно рассматривать низкие потолки и расставленные по углам цветы. кроме постоянных покупок пластинок, шанель иногда заглядывает, чтобы полить растения и заодно посплетничать о последних новостях в городе. — я сомневаюсь, что ты будешь там пить. — но я же не для красоты буду там сидеть. — а почему нет? — ёнсо хихикает. — такая красивая девушка не может и украсить столь неординарное заведение? шанель сначала хмурится, но ничего не отвечает. она плохо разглядела интерьер бара, неужели там так плохо? приходится вновь заглядывать в интернет — и правда, всё оставляет желать лучшего. и вовсе мун ничего не имеет против нарисованных везде енотов, но приклеивать газеты — уж точно лишнее, и тем более что-то рисовать баллончиками поверх, когда над головами посетителей буквально висят светильники от тиффани. шанель тяжело вздыхает и уходит из магазина. ей бы проветриться, потому что завтра понедельник. шанс узнать скрытый для неё талант моки уже не за горами. дома, на мягком изумрудном ковре в гостиной комнате она наслаждается последними минутами прошедшего дня, не забыв включить плейлист «самые лучшие песни ланы дель рэй» и заодно приготовив себе хрустящее печенье с шоколадной крошкой, крошки которого обязательно останутся по всему ковру. думает погулять ночью в парке, ведь фонари уж точно светят ярко, и никого там не будет. но, оглядываясь на выключенный японский телевизор, она, лёжа на спине, поднимает затёкшие ноги и лениво вытягивается. наверное, сейчас всё же холодно.. да и страшно сразу стало. в сумраке комнаты всё кажется пугающим, тело же вдруг — истощенным. глаза закрываются, стены вокруг начинают немного плыть, но шанель уставшая, чтобы паниковать. пальцы подрагивают, а потолок растекается, словно облака в тёмном небе. бежевый коврик совсем не согревает от холодного пола и страха в душе. ёнсо отправляет ещё несколько фотографий и желает удачи на завтра. шанель хочется спрятаться, как маленький напуганный котёнок, в какую-нибудь картонную коробку. но нужно будет пересилить себя и достичь своей первой цели: дойти до бара. дальше уже она сообразит. в итоге она так и засыпает на ковре, свернувшись калачиком, потирая во сне нос. наутро кажется, что встать — уже мировое достижение, заслуживающее нобелевской премии. как обычно, понедельник — самый отвратительный день. неожиданное уведомление на телефоне информирует об улучшении погоды на улице, а по телевизору транслируют утренние новости. шанель делает себе свежевыжатый апельсиновый сок, напевая мотив любимой песни; вглядывается в уходящую в сторону автобусной остановки знакомую фигуру за окном. мун поворачивается к часам на стене, отмечая в голове: «пора». сердце пробивает несколько быстрых колких ударов, пока она любуется на себя в зеркале. но приходится отойти на пару шагов и подождать, пока стихнет боль. шанель рассматривает серебряную раму зеркала, задумываясь, стоит ли ей поискать что-нибудь из украшений, но у неё есть только старые бабушкины серьги, мун же они не идут. а как хорошо голубой цвет её наряда будет сочетаться с красочными, озорными енотами? скоро она это узнает. ёнсо ещё не в сети: «писала, что взяла больничный на пару дней. наверное, спит», — думает шанель и решает написать ей обо всех своих мыслях и чувствах позже. и скорее всего, уже под конец дня. на улице солнце светит даже ярче, чем предполагалось, так что приходится отложить телефон в сумку. вокруг люди бегут на работу, и мун немного с грустью вспоминает об отправленной заявке на радио, но почту думает ещё раз проверить потом: если её приняли или, наоборот, отклонили, то радоваться или грустить об этом сейчас не время. есть кое-что намного важнее. шанель опрокидывает голову вверх, замечая старый, покрашенный в чёрный уличный фонарь. ей всегда казалось, что его выключенная овальная лампочка вот-вот взорвётся, оставляя за собой линию дыма, и осколки мигом воткнутся прямо в рядом лежащие и забытые кем-то велосипедные колеса, а остальные стёкла — в бледную кожу мун. тогда её сердце стало бы острым, а из глаз бы полилась сладкая, алая кровь. шанель мотает головой, чтобы очнуться. старенький автобус под номером двести двадцать два приходит быстро и, к счастью, почти полупустым. шанель незамедлительно, но резковато заскакивает внутрь, из-за чего кружится голова, и оплачивает проезд. все форточки оказались открыты, поэтому в салоне прохладнее, чем на улице. сердце от волнения до сих пор бьётся очень сильно, что она даже не замечает, как сменяются пейзажи за окном: музеи с колонными фасадами, скверы с детскими площадками, пешеходные переходы и круглосуточные магазинчики. выходить надо прямо у торгового центра; мун надеется, что её не затопчет толпа. но встречает только гул проходящих горожан и гостей, одни незнакомые лица. и на секунду шанель даже в них теряется. ноги отказывают ей в попытке дойти до конца улицы и не свалиться на дорогу. дальше же ей останется совсем немного. но что-то происходит не так, и её грубо толкают плечом в спину — руки сильно ударяются о твёрдую неровную поверхность асфальта, а на коленях, кажется, скоро появятся большие синяки. она поднимает голову, видя только проходящих мимо, еле скашивающих на неё глаза людей. она вовсе не плачет, ей совсем не больно. только в ушах звенит, но зато не слышен шум машин и чужие раздражающие разговоры. проходит несколько минут, а шанель не смеет поднять голову; земля уходит из под ног. волнение с каждой секундой поднимается, переходя в панику. внезапно к ней кто-то подбегает, поднимает, спрашивает про самочувствие. шанель думает, что проглотила язык. помочь собрать упавшие вещи подбегает чей-то маленький ребёнок, он улыбается и желает удачи. шанель знает, что никогда его не забудет: волосы под цвет яркого солнца в жаркий июль, а в глазах свои распускающиеся пионы. и девушка вспоминает моку. вспоминает, как запомнила её в лифте: в её-то глазах есть звёзды, что могли бы заменить пустой белый потолок. она быстро тихо благодарит незнакомого мальчика и его старшую сестру, а затем бежит, игнорируя жжение в коленях. стук собственных каблуков слышен на всю площадь сквозь чужие голоса — мун это нравится. на лице появляется широкая улыбка, и хочется залиться громким ярким смехом. она старается не расталкивать людей, но на пешеходном переходе чуть не врезается в чью-то огромную спину. бар, в котором выступала мока, снаружи выглядел ещё страннее, чем внутри: на пыльные стекла приклеено множество листовок с датами выступлений и однообразным меню, неоновая вывеска режет глаза, а само здание старое, наверное, пережило все остальные на этой улице. по соседству — известная академия талантов, а напротив, в подвале — стриптиз-клуб. идеальное сочетание. кажется, раньше здесь вообще проходили громкие праздники. улица же названа соответствующее: сказать сложно, но выходит звонко и забавно. шанель немного хихикает и, сделав глубокий вдох, толкает тяжелую дверь и уже хочет заплакать. большие милые еноты на стенах смотрят прямо в душу, пробивая холодок по спине, это раздражает. но всё же она от них отворачивается и проходит вперёд к небольшому прилавку, чтобы заказать себе кофе на завтрак. в противоположном углу, на маленькой и на вид ненадежной сцене уверенно стоит мока, проверяющая аппаратуру. шанель тут же отчего-то потеряла дар речи — зря она посмотрела на неё, но теперь моментально отвернулась, чтобы сделать наконец-то заказ. хотя девушка со сцены заметила уже свою знакомую и ярко улыбнулась ей вслед. было светло, не так, как на улице, где, казалось, твоё превращение в жаренный на гриле овощ очень скоро приблизится. но здесь не хотелось спасительно опускать глаза в пол, прятать руки от палящего света и скорее убегать куда-нибудь в тень за углом. шанель разглядывала внимательно каждую мелочь, совсем забыв, что обещала отправить ёнсо фотографии; телефон она вовсе отложила и старалась понять логику интерьера. со временем мун всё же признала, что тут может быть уютно. алые диванчики с декоративными подушками мягкие — на них бы спать, особенно после убийственного рабочего дня. официанты в чёрно-красной элегантной форме были очень отзывчивы и добры (во всяком случае, как кажется на первый взгляд). спустя пару минут и несколько заказанных посетителями яблочных пирогов группа наконец-то начинает выступление, в центре — мока. она стала самым настоящим синонимом к слову «звезда». сакаи пела с нежной улыбкой на лице, несмотря на количество песен и немую реакцию окружающих. она светилась от радости, передавая смысл не менее ярких текстов, — ей нравилось и хотелось показать всем свои чувства. шанель же окончательно впала в восторг, но начала хлопать, когда смогла отойти от шока: музыка начала заполнять её изнутри, а неизвестная тревога в груди утихать. не хотелось бы себе врать, её поглотило это восхищение полностью с ног до головы. руки дрожали от высоких нот и быстрых партий. и только спустя некоторое время шанель поняла две вещи: она ни разу не притронулась к своему уже остывшему кофе, а мока всё это время пела только песни ланы дель рэй. под звуки мелодичной гитары в голове пронеслось множество мыслей: от планируемой поездки в париж с привкусом горячих шоколадных круассанов до самого неземного — пританцовывавшей моки на сцене и её идеального картинного образа, что мог бы выставляться в лувре и эрмитаже как чьё-то произведение искусства. но шанель уверена: настоящую красоту девушки ни один художник не сможет передать, будь у него даже золотые руки и волшебные краски. мока расплела свои густые пышные волосы, кружилась в лёгком белом платье с ромашками, поправляла одной рукой розовые бантики на голове, гладила свою голубую гитару и даже весело подкрикивала во время сольной партии барабанщика. в ней была запечатлена самая настоящая любовь к своему делу и полное наслаждение им. в лифте она казалась шанель скромной и замкнутой, в то время как на сцене выступала сама спустившаяся с небес афродита. на самом деле мун планировала послушать всего только пару минут и уйти. возможно, позже постучать в чужую зарытую дверь и попроситься в гости. или через несколько дней-недель. как получится. она подумает, и если придёт, то в самом лучшем виде и нормально представится. заодно и поймёт, что из себя на самом деле представляет девушка. но она вдруг обнаружила себя стоящей около сцены с тяжёлым серым микрофоном в правой руке, который прежде никогда ещё не разглядывала. шанель не поёт на сцене, она ждёт. мока в спешке собирала вещи, ведь дальше будет выступать следующая группа. шанель же тихонько улыбалась, но задавалась вопросом, что она здесь делает сейчас. за окном скоро будет садится солнце, а на душе так тихо и спокойно, никакой демон или чёрт пока не вылезает. если внутри их нет, то снаружи точно найдётся какой-нибудь. яркий радужный свет от прожекторов отражается в зеркале на стене около прилавка. в окнах засели уходящие солнечные блики, отражающие на улице бедных бродячих котов. из транса её выдёргивает чей-то резкий крик, который никак не вписывался в эту идиллию, — участник группы позвал свою напарницу. поэтому шанель отходит от сцены и присаживается за чистый свободный столик, наблюдая за чужим разговором. всё спокойствие стирается мигом, мока сжимается под чужим гнётом и быстрыми шагами направляется к кулисам. на её лице отражается испуг. шанель же допивает свой остывший кофе и решает не вмешиваться, пока ничего не произошло. недовольный чем-то паренёк, вроде как барабанщик, тащит моку на улицу. они быстро исчезают, заходя за угол. в баре же становится тихо, где-то в памяти драматично играет «summertime sadness». взгляд цепляется за золотые колокольчики на двери, звеневшие в последний раз так громко, что заставляли даже безымянную девушку на кассе вздрогнуть. шанель качает головой: ей здесь всё-таки не нравится. она бы постаралась найти для моки заведение более подходящее под её стиль. только сейчас, обернувшись, шанель видит неприятную для неё компанию около окна из нескольких сверлящих её взглядом мужчин — это и становится катализатором к скорейшему уходу. она не прощается, только тихо хватается за ручку двери под громкие разговоры и споры о гоголевской италии, гордо перешагивает через порог и обещает себе больше никогда сюда не возвращаться. хочется поскорее снег, но белый и пушистый, тогда мун точно не будет выходить из своего дома. когда же падал прошлогодний снег, шанель развлекала себя книгами, которые бы сейчас с удовольствием отдала моке даром (но если только она читает или планирует познакомиться с гюго). закатное тёплое солнце не греет холодную душу, руки тут же потеют от неожиданного прилива тревоги. шанель заворачивает к академии, за угол, не обращая внимания на её ухоженный, красивый и огромный сад. ярко-зелёные листья врезаются в сознание вместе с острым запахом бензина, а потом уже и резким криком, наполненным болью, каким-то непониманием и несправедливостью. она чуть не валится с ног, когда ступает на низкий каменный асфальт, услышав, а после и увидев моку. девушка прижата к красной кирпичной стене и, кажется, готовится принять новый удар.. только чего? насилия к себе или нового позора? шанель бы не подумала, что её икона искусства может подвергаться унижению, — слишком невозможно. настолько, что тело охватывают дрожь и сладкие, тихие, кровавые слёзы. на аккуратном юном теле новые шрамы и синяки, заметные, яркие, но легко скрываемые. паренёк, заметив наконец рядом с местом свершения собственного неистовства постороннюю, не успевает вовремя среагировать, а только отпрыгивает назад, случайно глотая свою мятную жвачку, но потом резко хватает моку за запястье и что-то шепчет на ухо, не беспокоясь, какую боль и дискомфорт причиняет. вот он уже собирается уйти, а шанель знает: ведь это не прекратится. он шагает медленно, гордо подняв подбородок, и проходит мимо мун. в голове в это время открывается полноценная картина, только с первым снегом — грязным, но пугающим. и со знакомой болью, ощущением, будто на сухой земле, что закрывает уже не белый покров, больше не расцветут пушистые яркие цветы. хочется увидеть пионы, а шанель видит лишь опустившуюся на колени моку. она плачет из-за страха или унижения? не выдержав, шанель всё же оборачивается. она бы никогда не смогла причинить кому-то боль, но барабанщика, нагнав, ударяет своим ботинком со спины со всей силы, из-за чего его нос встречается с асфальтом. шанель видит теперь только чужие слёзы смешанные с кровью. напоследок бросает распластавшемуся телу что-то вроде: «только попробуй ещё раз так сделать. и я вызову полицию». шанель не чувствует собственных онемевших пальцев, вокруг всё расплывается, и мока лишь остаётся единственной чёткой фигурой, к которой она и бежит со своим спасением. чужую руку берёт аккуратно, не смея касаться свежих царапин и синяков и тем более чего-то говорить. кажется, голос сломался, ноги же будут следующими. по безлюдной улице, свернув до этого в бедный пустой район, они утомительно долго бегут, спотыкаются о неровно выложенную плитку, пару раз больно падают на колени, подставляя отбитые костяшки пальцев, но постоянно оглядываются. позади всё так же никого. вокруг совсем темно, холодный ветер дует прямо в лицо — кажется, не хватает шумного прибоя моря. низкие дома манят, так и говоря, что в них можно укрыться на время. девушки не обращают на это внимания: здания аварийные. моке же тепло, на лице расплывается улыбка. медленно просыпается осознание ситуации, и, упав очередной раз на колени, она громко смеётся, опрокинув голову; хватает пальцами участок смуглой кожи с огромным синим синяком и сильно кусает его зубами, намереваясь вырвать до мяса. заметив это, шанель тут же её останавливает и обнимает, чтобы успокоить. замёрзшие ладони держат чужие всё так же аккуратно, боясь причинить малейшую боль, вытирают мелкие слёзы. они сидят на асфальте посередине дороги, пока мока сама не встаёт и уже спокойно не идёт дальше. так и добираются до набережной и долго разглядывают голубую неровную водную гладь и гуляющие в ночи далёкие парусники. над их головами уже зажглись фонари, а луна продолжает захватывать всё внимание людей своей таинственностью. смотреть наверх страшно, иначе шанель снова будет думать о лопающихся лампочках. мока сначала молчит, мнётся и хочет снова расплакаться, но желание научиться справляться со всем её останавливает. шанель же просит её не бояться показывать эмоции. девушка всё равно молчит и продолжает наблюдать за людьми на каком-то судне. — спасибо, — благодарит тихо, шёпотом. шанель же кажется, что они сейчас на пустынном пляже, босиком на охладевшем песке, колющем острой иглой сухие ступни, а высоко над головами полетают одинокие птицы, оставляя после себя последний громкий крик отчаяния, который повторит пугающее эхо. плачет же мун первая, боится смотреть на свои руки с выступающими сосудами: перед глазами сразу жалкий вид валяющегося на земле барабанщика. слёзы текут быстро, но она глотает их вяло. сакаи только наблюдает, теряясь в собственных желаниях. объятия моки — мягкие и тёплые, сладкий сон и сильное успокоительное. становится так хорошо. шанель перестаёт чувствовать мокрые струи соли на раскрасневшихся щеках, но остаётся оглушающий стук сердца. — ты не хочешь поговорить? — спрашивает чуть громче, но всё же тихо. боясь, что кто-то из далёких парусников может их услышать. для шанель времяпровождение с мокой — слишком ценные воспоминания и события, которые хотелось бы сохранить только для себя. и ни с кем никогда не делиться. мока касается её аккуратно, уточняя каждое движение, помогает удержаться на ногах. — может начнёшь ты? — шанель опирается о каменный парапет, наблюдая за чужой реакцией. она качает головой: — тут не о чем говорить, — девушка вглядывается в тёмное небо, усыпанное редкими звёздами. — мне нравится сегодняшняя луна.. а знаешь, я так долго чувствовала, что делаю так недостаточно для человека. он же смог воспользоваться моим состоянием. через убеждения вывел, что мне не хватает контроля и пары синяков. и затихает. водит рукой по парапету, тихо улыбаясь. «наверное, ей нравится кирпич», — мелькает в голове мун, а подушечки пальцев касаются твёрдой шершавой поверхности. но мока быстро опускает руки, замечая обеспокоенный взгляд. — я начала понимать позже, хотела уйти из группы, но удары становились сильнее, — отходит назад и берёт шанель за руку, намекая, что пора идти дальше. — я была в полиции, заявление не приняли, а он тогда взял нож. поэтому я и боюсь рисковать. в её глазах была вся вселенная. может, небольшая, печальная и со своими шрамами, но наполненная жизнью, переживаниями и сожалением. шанель прикусывает язык, чтобы не сорваться на слёзы заново. они идут медленно, зная, что больше ничего их не побеспокоит. пустая набережная остаётся где-то позади, с языка срывается пара строчек ланы, а мока благодарит за спасение и вечер. побег превращается в прогулку. только потом вспоминается забытая гитара и остальные оставленные вещи, но сакаи всё равно: она хочет бросить это, ведь, играя, в голове и иллюзорно по телу будут всегда всплывать удары, а во рту — привкус тёплой железной крови. они прощаются в тёмном лифте, обещая обязательно встретиться вскоре снова, но подозревают, что не найдут в себе смелости. весь оставшийся день, что бы ни делала, мун занимает себя рефлексией. её переполняли чувства восхищения к моке и в то же время чувство полной опустошённости. все силы вытекли ещё на улице, время прошло слишком быстро. шанель заходит в квартиру и проходит по коридору прямо в обуви, первым делом пытаясь включить телевизор, который в итоге так и не работает. оставляя попытки и отходя назад, роняет попавшуюся под ноги коробку — с ковра приходится собирать упавшие диски, статуэтки и даже пару книг. потом же, замечая чужеродные пятна на некоторых вещах, она одумывается и идёт отмывать руки от произошедшего вне квартиры. из-за отключённой горячей воды шанель ставит закипать проточную воду в чайнике и присаживается на диван. «надо было всё же заснять тогда на видео танцующую моку», — но только при одном воспоминании девушка мягко улыбается, отмечая, что как-то плохо себя чувствует: сердце слишком быстро бьётся, колит больнее, чем обычно, а в желудке будто ползают полумёртвые насекомые. думается, что моке она бы подарила весь мир.. но шанель отгоняет мысли, подходя к закипевшему чайнику. ещё полчаса она просидела на месте, смотря в одну точку. сегодня к ней будто вернулись чувства живого человека, который видит жизнь не сквозь серые осенние лужи. мысли запутались, и голова стала какой-то тяжёлой, что шанель так и падает на пол, больно ударяясь ногой. на глаза быстро наворачиваются слёзы. мун думает, что впервые почувствовала, как провела день с пользой. хочется заглянуть к моке, помочь обработать её раны, просто поинтересоваться самочувствием и остаться, может, на ночь или две. совсем ненавязчиво. потом снова пропасть, чтобы вернуться так же неожиданно. шанель предполагает, что мока использует помады с вишневым вкусом, либо сильно любит ягоды. но глаза у девушки уставшие и потерявшие блеск. хотя шанель бы поспорила, потому что смогла словить в них свою кончину — вязкое, красивое, глубокое болото, залитое жидкими блёстками. вот она и познакомилась с сакаи. шанель прислонятся спиной к стене. почему же она плачет? кажется, будто она что-то испортила или оборвала и никак не заслуживает ещё раз взглянуть на моку. из горла вырывается тихий крик, надрывной плач, которым нет сил воспротивиться, а мысли успокаивают: «с мокой всё будет в порядке, но она больше никогда не обратится к тебе», — если это можно назвать успокаивающим или самовнушением из-за собственной неуверенности. шанель заполняет квартиру страхом, дрожью и битыми стёклами посуды, разорванными листами бумаги и своими слезами. через некоторое время неосознанно она распахивает дверь, не забыв её захлопнуть за собой, и выходит на тёмную пустую лестничную площадку, чтобы позвонить в дверной звонок моки. но становится такстыдно, и хочется тут же сбежать, когда её уже внимательно рассматривают с ног до головы. неловко. глаза опухшие и красные, на соседке же только лёгкое сиреневое платье, а руки мелко дрожат. шанель так бы и осталась молча стоять или же убежала бы, сиганув прямо в открытое окно, сметая с подоконника чьи-то выставленные горшки с растениями; или же топот её ног раздался бы на весь дом, будя надоедливых соседей. но только если бы мока первая не сделала шаг вперёд и крепко не обняла знакомую. она затаскивает её за руку в дом, вытирает осторожно сухими салфетками щёки от слёз, боясь причинить любой дискомфорт. шанель сидит тихо, отказывается от всего, что предлагает мока, и собирается с мыслями. раз она уже здесь, то надо что-то сказать. мока же ничего не требует, оставляет ей место рядом с собой на мягкой постели. они лежат на светло-голубом тёплом одеяле, пялясь на белый потолок и круглую люстру в центре — красивая. «но мока, конечно, красивее». для шанель открывается полное доверие. ей разрешается поставить чайник, пересказывать весь сюжет «фауста» и напевать всё что угодно. в обмен сакаи получает согласие на объятия и проявление заботы. почему-то они вспоминают рыжих котов, сидящих, когда идут сильные ливни, около окон в квартирах на первых этажах; вспоминают новые цены на недавно поступившие и переведённые книги известного издательства. ненароком и упущенное собеседование шанель, но оно её больше не беспокоит. моке сильно понравилась их совместно проведённая и немного неспокойная ночь, они успели обсудить всё: от ланы дель рэй до бескрайнего космоса. так что она предлагает сделать ещё одну прогулку, только уже днём, в парке. на удивление они обе на следующий день не прячутся в пышных кустах роз, а действительно встречаются. мока узнаёт, что шанель мечтала в детстве стать радиоведущей, чтобы в такой форме общаться с людьми, помогать им с разными проблемами, давать советы и поддерживать. а шанель же в свою очередь понимает, что губы моки вовсе не со вкусом вишни, а самой настоящей смеси кислого киви и сладкого апельсина. ей нравится. они гуляют на берегу западного пляжа, вдыхая в лёгкие свежий солёный морской воздух, фотографируют красное закатное небо, заказывают клубничные коктейли. шанель знает, что мока — произведение искусства. может, которое понимают не все, но сама она лично готова преклонить колени и уверовать в новую религию. в следующий раз они приходят в квартиру мун, пропуская мимо выставленные в коридоре полупустые картонные коробки, и располагаются на уютном большом ковре в её комнате. сакаи утверждает, что квартира напоминает ей сахарно-апельсиновый дом, в котором хочется растаять с ног до головы. она очень громко шутит и больше совсем не напоминает соседку, с которой всего несколько недель назад она только с неловкостью здоровалась; не напоминает тем более побитую фигуру среди устрашающих домов. шанель прикрывает глаза. ей нужно забыть и оставить плохое в прошлом, а с мокой это сделать ещё легче: своей улыбкой девушка стирает весь остальной мир. кажется, она не планирует уходить из квартиры, уж точно не тогда, когда проливает горячий травяной чай, изучает объявления о котах, читая их вслух и показывая фотографии. и не уходит. и не сделает этого. точно не тогда, когда заказывает бригаду, чтобы перетащить в соседские апартаменты свой большой чёрный рояль, совсем переезжая. хотя шанель предлагала сломать стену между их квартирами, либо переехать в пространство побольше. но моке нравится всё, а больше всего — сама шанель, которая всё-таки не пожалела, что её белый потолок не разрисован яркими красками, которые запечатлели бы звёзды, потому что одна из них уже рядом с девушкой. её самая настоящая звезда.