Талая вода

На журнальном столике стояла ваза с конфетами и круглое блюдо, накрытое стеклянной крышкой. Несмотря на то, что крышка запотела изнутри, под ней явственно угадывался пирог. - Это что? – спросил Адамберг, переводя взгляд с пирога на Виктора, сидевшего на диване, а с Виктора – на Шато, который устроился в кресле, закутавшись в плед, и что-то изучал в ноутбуке. – У Эггрун день рожденья, что ли? - Так вы знали? – Шато посмотрел на комиссара со сдержанным упреком. - Да нет, я просто так сказал… - пробормотал Адамберг. – А что, правда? - Ну да, - Шато вздохнул. – Это нам передали, - он кивнул на журнальный столик, - угостили. Звали нас, там в общем зале все собрались и празднуют. Но мы не знали, скоро ли вы закончите разговор… - На сегодня, пожалуй, хватит, - решил комиссар и приподнял крышку. – Пахнет вкусно! Поедим и спать? Или все-таки пойдем вниз? - Я бы сходил, - ответил Виктор. – В принципе, мы даже не с пустыми руками. Он похлопал по небольшому, но толстому планшету, лежащему рядом с ним: - Это цифровая метеостанция. Тут и барометр, и прогноз, полезная штука. Амадей, как думаешь – подарить ее Эггрун? - Давай, конечно, - откликнулся Амадей, который как раз вошел из прихожей. – Им пригодится. - Ну, и от меня небольшой сувенир, - Шато улыбнулся и выдернул из ноутбука миниатюрную серебристую флешку с цепочкой. – Подборка хороших французских песен разных лет. Надеюсь, ей понравится. - Мсье Шато, а можно кое-что посмотреть? - попросил Амадей. - У меня возникла одна идея… - Да-да, пожалуйста, - Шато отдал ему ноутбук и выбрался из кресла, стягивая с себя плед. Он был по-прежнему в джинсах и в рубашке с жабо. – Прошу прощения, я сейчас. И ушел в спальню. Адамберг еще раз поднял стеклянную крышку, присмотрелся и принюхался: - По-моему, он с грибами. Хотя могу ошибаться. Виктор рассмеялся и встал: - Господин комиссар, пойдемте. Там стол накрыт, голодными не останемся, а пирог пусть на потом… - Подождите, - сказал Адамберг. – У меня тоже есть идея. Полез в шкаф, достал блокнот и карандаш. Глянул на Амадея, который беззвучно шевелил губами, уставившись на экран ноутбука. - Господин комиссар! – позвал из прихожей Виктор. В большом зале было полно народу – десятка два туристов, жители деревушки, рыбаки из порта. Эггрун, в длинном бежевом вязаном платье, разговаривала с какой-то женщиной около стойки. За столиком у окна в одиночестве сидел Рёгнвар; Адамберг пожал ему руку, сел рядом и вытащил блокнот. Виктор вручил планшет Эггрун, именинница заулыбалась и обняла его. Адамберг быстро рисовал, иногда оглядывая зал. Вошли Амадей и Шато. Амадей переодеваться не стал, Шато ограничился тем, что сменил старинную белую рубашку с жабо на современную, тоже белую. - Я был почти уверен, что вы в смокингах придете, - сказал Адамберг, когда Шато, поздравив Эггрун, подошел поздороваться с Рёгнваром. - Я сомневался, что мадам Эггрун будет в вечернем туалете, - сухо ответил Шато. - О! Внимание… Амадей, стоя возле длинного стола, стучал ножом по пивной кружке. Все замолчали и повернули головы в его сторону. Амадей поклонился хозяйке гостиницы и заговорил по-исландски; судя по размеренному ритму, это были стихи. На лице Эггрун появилось выражение детского восторга. - Что он такое читает? – спросил Адамберг. Шато сделал неопределенный жест: - Я исландского не знаю, но это хвалебная скальдическая песнь. Скальды – это такие скандинавские барды. - А барды – это такие ирландские трубадуры, - весело сказал Виктор из-за плеча Шато. Комиссар что-то буркнул и склонился над блокнотом. Амадей закончил свою речь, все захлопали, рыбаки и Рёгнвар били себя ладонями по коленям. Эггрун расцеловала молодого человека в обе щеки. Адамберг встал, вырвал из блокнота листок и подошел к хозяйке. - Thank you! – сказала Эггрун, разглядывая набросок, простой, но очень выразительный: двухэтажное здание гостиницы на пригорке, слева внизу – острые пики скал, ломаные очертания Лисьего острова на горизонте. – Very beautiful, thank you. Can you sign it, please? Your name and who you are? - Она просит вас подписать рисунок, господин комиссар, - с едва различимой иронией перевел Амадей. – Ваше имя и должность. Говорит – «спасибо, очень красиво». Адамберг положил листок на стол и написал в углу карандашом – «Жан-Батист Адамберг, комиссар французской полиции». Подумал, поставил дату и вернул набросок Эггрун. Она улыбнулась, кивнула и ушла за стойку. - Зачем ей это было нужно? – пробормотал Адамберг. - А вдруг вы станете знаменитым, господин комиссар, - все с той же неуловимо дразнящей интонацией ответил Амадей. – И эскиз с вашим автографом можно будет продать с аукциона за большие деньги. Лет через двести. Адамберг хмыкнул, сел на свободное место за длинным столом, налил себе пива и положил на тарелку щедрую порцию рагу с мясом. Через некоторое время он поднял голову и обнаружил, что напротив него сидит Виктор, любезничая то с итальянкой слева, то с блондинкой-датчанкой справа, а Шато и Амадей присоединились к Рёгнвару и у них явно серьезный разговор – Амадей переводил, Шато внимательно слушал. К столику у окна подошла Эггрун и обратилась к Шато; он встал, последовал за хозяйкой и вместе с ней принялся возиться с ноутбуком на стойке. Эггрун подозвала мужа, пошепталась с ним – Гуннлаугур сначала мотал головой, словно отнекиваясь, потом одобрительно кивнул – повернулась к Шато, показала пальцем на экран и что-то спросила. Шато немного растерянно глянул на нее, на Гуннлаугура и приложил руку к сердцу. Смысл этой пантомимы тут же прояснился: Эггрун тронула клавиатуру ноутбука, и звуки фортепиано полились хрустальной капелью. Разговоры мгновенно стихли. Шато и Эггрун вышли на свободное место перед стойкой, вздохнула скрипка – и вступил бархатный голос великого шансонье, узнаваемый с первой ноты: «Вечная любовь...» Шато поклонился. «Верны мы были ей, но время – зло для памяти моей: чем больше дней – глубже рана в ней. Все слова любви в измученных сердцах слились в одно…» Шаг навстречу, назад, в сторону. «…все тянется давно…» Это был не столько танец, сколько задушевный разговор, который вел Шато – деликатно, уверенно – и то, что Эггрун была его лет на десять старше и на голову выше, не имело никакого значения. Разворот, лицом к лицу, ладонь к ладони: «…и дам я клятву вновь. Вечная любовь всесильной быть должна…» Виктор грустно улыбался. Амадей, прикусив губу, смотрел в потолок. «…сквозь ад ведет она, минуя мрак и туман – туман, обман…» Адамберг встал. Итальянка, глядя на него, тоже поднялась со скамьи. «…чем больше дней – глубже рана в ней…» Виктор вышел из-за стола, увлекая за собой белокурую датчанку. Еще две пары танцевали в дальнем углу зала. Итальянка положила голову на плечо комиссара, голос Азнавура звучал обещанием бессмертия: «…блаженный летний зной, извечный летний зной…» Шато закружил Эггрун – неожиданно легко и быстро. Остановился, выпустил ее руку и замер в полупоклоне. «…навсегда…» На этот раз аплодисменты были тихими, как шорох дождя. Шато, заметно смущенный, поправил волосы и подошел к общему столу. - Мсье Шато, - сказал Адамберг, усадив на место итальянку. – Можно вас на два слова? - Да-да, конечно, - отозвался Шато с каким-то непонятным воодушевлением. – Не хотите покурить, господин комиссар? В курилке было холодно и пусто. Адамберг закрыл окно и спросил: - А вы в курсе, что Амадей вас любит? Шато бросил на него отчаянный взгляд, тронул виски кончиками пальцев и торопливо заговорил: - Боже мой, когда это кончится! Господин комиссар, когда Амадей пришел в Общество, он был подростком. Совершеннолетним, да, но психологически – подростком! Он все детство провел в Бреши. Мать, отец, Виктор, Селеста, лошади… И Шато-де-Гарш. Я воспринимал Амадея, как очередного пациента Доминика – не первого, прошу заметить, и не последнего, кому пребывание в Обществе помогло решить определенные личные проблемы. Шато достал из кармана пачку, вытянул из нее сигарету, постучал фильтром по ладони: - Поймите, господин комиссар. Когда я впервые увидел Амадея Мафоре, это был подросток. Впечатлительный, начитанный, вежливый, но совершенно не умеющий налаживать отношения с людьми… А с чего бы ему уметь? У него просто не было возможности приобрести такой опыт! Амадей был на домашнем обучении. Учился он, правда, хорошо, потом и магистратуру окончил, у него степень по лингвистике. Но тогда ему очень нужно было выйти за рамки привычного узкого круга. Амадею нужен был человек, который не относился бы к нему, как к больному ребенку. И я стал для него таким человеком. Партнером по игре. Собеседником. Постепенно – со временем – другом. Мы друзья, господин комиссар. Не больше. Но и не меньше. - Но он же вам сказал, что любит вас. Еще в самом начале. - Он просто чересчур увлекся ролью, - пояснил Шато, продолжая крутить сигарету в пальцах. – Что отнюдь не удивительно. Такая эпоха, такие люди, такие страсти! Это было не объяснение в любви, а дань восхищения, он меня Максимильеном назвал. На следующий день извинился за… несдержанность, как он выразился, и больше мы к этой теме не возвращались. Да и потом, когда это было! Амадей с тех пор сильно изменился, повзрослел. Девять лет прошло, господин комиссар. - Ну да, - ответил Адамберг. – Время лечит. - Вот-вот, - Шато с явным облегчением выдохнул, поднес сигарету к губам и щелкнул зажигалкой. - Но не всегда, - сказал Адамберг. – Как там было? “Чем больше дней…” Развернулся и вышел, так и не закурив. Заглянув в номер, Адамберг обнаружил обоих братьев Мафоре в гостиной. Амадей устроился в кресле, поджав под себя ноги и уткнувшись в смартфон. Виктор сидел на диване и прихлебывал кофе. - Будете, господин комиссар? – взмахнул он куском пирога. – Вкусный. Остыл, правда, но все равно вкусный. - А давайте, - немного подумав, решил Адамберг. – И спать уже, наверное. Да? - Я хотел бы лечь здесь, - рассеянно сказал Амадей, листая что-то в смартфоне. - С чего вдруг? - спросил Адамберг, садясь рядом с Виктором и поднимая стеклянную крышку. – Шато вроде не храпит… Виктор поперхнулся. - Нам нужно закончить разговор, - произнес Амадей все так же отстраненно, не отрываясь от мобильника. – И чем скорее, тем лучше. В четыре часа дня мы с Виктором вылетаем в Акюрейри. К шести самолет вернется сюда, за мсье Шато. Вы можете лететь с ним. Билеты на ваше имя забронированы, Акюрейри-Рейкъявик-Париж. Если хотите остаться – скажите, я отменю бронь. - Грибы и сыр, - проговорил Адамберг с набитым ртом, жмурясь от удовольствия. – Зачем такая спешка, мсье Мафоре? Вам в понедельник на работу с утра пораньше? Амадей наконец поднял голову. - В понедельник – заседание Общества, - сообщил он плафону на потолке. – Сдвоенное, восьмое и девятое Термидора – Франсуа решил сократить текущий цикл. Он должен там быть. Я тоже. - А я? - А вы – наоборот, - буркнул Амадей. Встал, сунул мобильник в карман джинсов и потянул на себя сиденье кресла. Шато возник на пороге гостиной бесшумно, как призрак – бледный, с невидящим взглядом. Виктор окликнул его вполголоса: - Мсье Шато! Хотите кофе? Пирог вот есть… - А? – очнулся Шато. – Нет-нет, спасибо. Приятного аппетита. Я, пожалуй, лягу. Прошу прощения. Амадей выпрямился, держа в охапке подушку и плед: - Франсуа, ты не против, если мы с Виктором поменяемся местами? Я хочу утром поговорить с комиссаром. Чтобы не мешать никому… - Конечно-конечно, - Шато криво улыбнулся, дернув уголком губ. Прижал ладонь к щеке, произнес невнятно: - Доброй ночи, господа. И скрылся в спальне. Амадей бросил подушку на разложенное кресло, лег и закутался в плед с головой. Виктор допил кофе, шепотом пожелал Адамбергу спокойной ночи и ушел в маленькую комнату, осторожно прикрыв дверь. Комиссар посидел еще несколько минут, задумчиво глядя на фигуру под серо-бежевым пледом, очертаниями и неподвижностью напоминавшую камень. Потом выключил свет и последовал примеру Амадея – улегся, не раздеваясь, и натянул на себя покрывало.