Талая вода

Если гостиная была небольшой, то спальня – совершенно крохотной. Вдоль одной стены, оклеенной белыми обоями в голубую полоску, стояли узкая тахта с гобеленовым покрывалом и компьютерный стол, под который было задвинуто крутящееся кресло с высокой спинкой. Всю противоположную стену занимал шкаф-купе, доходящий до потолка, с дверцами из толстого матового стекла. Пол здесь был паркетным, ковра не было. Сквозь оконные занавески из простой ткани – белой, легкой, вроде кисеи – пробивались последние лучи золотисто-розового света. - Присаживайтесь, мсье Адамберг, - Шато указал на тахту. Подошел к столу, включил монитор и лампу с желтым абажуром. - Вы на этом спите? – спросил комиссар, садясь. Тахта оказалась не только узкой, но и довольно жесткой. – Теперь понятно, откуда у вас такая хорошая осанка. На твердом, говорят, спать полезно. Для спины. - Она не твердая, - возразил Шато, выкатывая кресло, - она просто не слишком мягкая. Как вы можете убедиться, я предложил вам переночевать в гостиной не потому, что пожалел для гостя более удобную постель. - А потому, что не хотели пускать в святая святых, - сказал Адамберг. – Однако пустили. Я, пожалуй, все-таки начну собой гордиться, с вашего позволения. - Господин комиссар, это спальня, - с кисло-сладкой улыбкой проговорил Шато, наклоняясь к системному блоку. – В спальню к человеку могут войти только члены семьи и самые близкие друзья. - Еще любовницы, - подсказал Адамберг. – Или любовники. То есть, в вашем случае – никто. И похлопал ладонью по тахте. Шато медленно разогнулся и заложил руки за спину. - Господин комиссар… Он стоял перед Адамбергом в длинном темно-синем халате, запахнутом под самое горло и туго подпоясанном – тонкая, прямая, точеная фигурка, напоминающая ферзя. - Виноват, - Адамберг с деланым раскаянием повесил голову. – Забылся. - Нет, - сказал Шато, не меняя позы. – Это я забыл, что говорю с полицейским. Все, что я скажу, не только может быть, но и будет – обязательно будет! – использовано против меня. Почему я вообще с вами разговариваю, комиссар? - Сам удивляюсь, - признался Адамберг. - Да потому что Алису Готье утопили в ванне, и ее убийца должен быть найден! Потому что Анри Мафоре застрелили в собственном кабинете, и его убийца должен быть найден – чтобы Виктор и Амадей Мафоре могли жить спокойно, зная, что над ними не висит подозрение. Страшное, несправедливое подозрение. Потому что Жан Брегель был зарезан, как свинья на скотобойне, и умер, захлебываясь кровью. И его убийца должен быть найден. Ибо последний крик несчастного, умирающего от руки убийцы, вечно и неумолчно взывает к правосудию. Шато отвернулся и посмотрел на монитор, по которому плавали цветные пятна заставки. - Вы забыли еще о двух жертвах, - напомнил Адамберг. – Анжелино Гонсалес и Венсан Берье. - Я ни о ком не забыл, - Шато сцепил в замок маленькие изящные руки. – Берье – не жертва. Это он убил Гонсалеса. - Мсье Шато, - сказал Адамберг, немного помолчав. – Я, как вы совершенно правильно заметили, полицейский. То есть – грубый, наглый тип, который повсюду сует свой нос. Полицейские всегда так себя ведут. А знаете, почему? Потому что нам врут. Постоянно, все подряд. И вы, к сожалению, исключением не стали. Вы же мне сказали, что не можете поделиться со мной даже подозрениями, потому что у вас их нет. А теперь заявляете, что Берье убил Гонсалеса. - Это никакое не подозрение, - ответил Шато, по-прежнему не глядя на комиссара. – Я уверен, что Анжелино Гонсалеса убил Венсан Берье. Но доказать это я не могу. И вы не сможете. Это преступление было тщательно подготовлено – в отличие, кстати, от трех последующих. Его осуществил Берье, но спланировал Рольбен. Вы не найдете никаких следов. - Самые умные, самые хитрые преступники иногда ошибаются, - сказал Адамберг, - и тогда полицейские их ловят. Даже такие тупые полицейские, как я. - Уничижение паче гордыни, комиссар! – Шато резко обернулся. – Берье и впрямь совершил серьезную ошибку — но позже. Вспомните, как он описывал нападение. Его не усыпили, не связали, не оглушили – его пытались повесить, втащив на стул. Человек, который напал на вас у моих дверей, был сильнее вас? - Да, - не задумываясь, ответил комиссар. – И сильнее, и ростом выше. - А теперь представьте, что вы – Берье, а нападающий – этот человек. Удалось бы ему в одиночку сделать с вами то же самое, что и с Берье, не оставив никаких следов? Даже имея преимущество в росте и силе? - Нет, - так же быстро, без колебаний ответил Адамберг. – Я бы отбивался, вырывался, там были бы следы борьбы, причем везде. На дорожке, в гараже, на моей одежде. Этот стул я бы опрокинул раньше, чем мне набросят петлю на шею. - А стул, кстати, был тяжелый, так ведь? - Да, и я хочу уже наконец узнать, от кого вам известны все эти подробности. - От лейтенанта Ноэля, но до этого… - Что?! - От лейтенанта Ноэля, - повторил Шато. – Он и есть тот «крот» Рольбена, о котором я вам говорил. Но до этого я еще дойду. Давайте закончим с Берье. Он сам нарисовал знак на канистре и инсценировал свое повешение, подстраховавшись как только смог. Тяжелый стул, который вряд ли опрокинется случайно. Веревка, закрепленная в таком месте, откуда он мог достать ногами до стеллажа – шершавая, не скользкая веревка, узел до конца не затянется. Цепь на потолке, за которую он ухватился. Не сомневаюсь, что на крайний случай у него еще и что-то режущее было при себе, ножницы или нож. А парик, кстати, у него наверняка был дома. Почти все постоянные члены Общества имеют свой костюм, многие и не один. - Но у Берье действительно была задета трахея, - сказал Адамберг. – Ему поставили трубку… - Господин комиссар, - Шато немного раздвинул воротник халата, открывая ямочку между ключицами, - когда Доминик пытался меня задушить, у меня на шее, вот здесь, остался хорошо заметный след – несмотря на галстук. Если бы в тот вечер я обратился к врачам, жалуясь на боль в горле и проблемы с дыханием, они могли бы поставить мне такую же трубку просто из предосторожности – а вдруг начнется отек? Или случится спазм? Чтобы убедительно инсценировать попытку повешения, придется нанести себе довольно серьезные повреждения, иначе никто не поверит. Неприятно, конечно – но ради того, чтобы исключить себя из списка потенциальных подозреваемых, стоит и рискнуть, и потерпеть, вам не кажется? Адамберг потер затылок и сказал: - Честно говоря, я думал, что это Рольбен специально все так устроил. Чтобы Берье выжил и навел следствие на вас. - На ме-ня?! – вздернул брови Шато. – Господин комиссар, вы видели Берье. Неужели непонятно, что я физически не смог бы с ним справиться? Напомнить вам мой рост и вес? Ни одна экспертиза, ни один следственный эксперимент… - Согласен, - буркнул комиссар и тут же перешел в наступление: - А откуда Берье узнал, как выглядит знак? Скажете, тоже Ноэль ему показал? Что-то не верится. - Нет, - Шато мотнул головой. – Знак ему показал я. - Мсье Шато, вы меня удивляете. - После суток почти непрерывного допроса я вас все еще удивляю? Приятно слышать. - Почему непрерывного? Мы все-таки ели и спали. А, и курили. И вообще, какой допрос? Вы у себя дома. - Я не у себя дома, - сказал Шато. – Но это не важно. Мне рассказывать дальше, или я все только запутываю? - Распутаем как-нибудь. Рассказывайте. - Я приехал к Венсану Берье, в Валлон-де-Курсель… - Откуда вы знали его адрес? - В базе посмотрел. - В какой еще базе? Вы же говорили, что все члены Общества были анонимами? - Это друг для друга они были анонимами, - усмехнулся Шато, - но, естественно, не для Шарля, Доминика и меня. Базу постоянных членов Общества вел Доминик, я этим не занимался, мне других дел хватало. - А почему вы мне об этом не сказали? - Чтобы вы затребовали ее себе? Я сэкономил вам время на допросы семи сотен человек — заодно сохранив их инкогнито… - И свое честное имя. Вы же им всем врали, что не интересуетесь персональными данными. - Это не вранье, это меры предосторожности! – Шато даже притопнул от негодования. - Кто бы сомневался. Но у меня вчера, кстати, вообще ничего не спросили. - В этом не было необходимости, господин комиссар. Адамберг скрипнул зубами: - Ясно. То есть, вы узнали адрес Венсана Берье и приехали к нему… - Да, в Валлон-де-Курсель. Он испугался, когда увидел меня. Не удивился, а именно испугался, очень сильно. Я показал ему знак и спросил: «Мсье Берье, этот рисунок обнаружили в Мерекур-ле-Вьё, возле лестницы, ведущей в подвал – вам это ни о чем не напоминает?». Он весь побелел, задрожал и попятился. Я больше ничего не стал спрашивать, развернулся и ушел. - Когда это было? - За пару часов до того, как Берье обратился в больницу и сообщил о нападении. - Так вас все-таки не было дома в тот вечер! Вы вернулись позже, и мои люди вас прошляпили! - Они не прошляпили, господин комиссар, но это сейчас не важно… - Важно! - Не сейчас! – с нажимом повторил Шато. - Хорошо, - сдался Адамберг. – Рассказывайте дальше. Вы поговорили с Берье, вернулись домой… - Да. И через некоторое время получил от вас фотографию Берье с трубкой в горле. Я тут же сбросил ее Шарлю и Доминику. Доминик предложил написать про «велосипедиста», а Шарль… Прислал сообщение из одного слова – «принято». - Вы заподозрили Рольбена в том, что он пытался убрать Берье? Или сразу поняли, что никакого нападения не было? Шато судорожно глотнул воздуху: - Нет. Сразу не понял. Я просто не знал, что думать. Я ждал объяснений — письма, звонка... Ничего. К вечеру следующего дня я не выдержал и позвонил сам. И Шато замолчал. Он стоял, потупившись, сцепив руки за спиной, и молчал. Адамберг ждал. Часы на стене еле слышно тикали. - Я позвонил Рольбену, - голос Шато, тихий, глухой, доносился словно из другого измерения. – И сказал: «Шарль, я был в Валлон-де-Курсель. А Берье был в Мерекур-ле-Вьё. Скажите мне только одно, прошу вас. Зачем?» Мы с Рольбеном и Фоше так и остались на «вы». Обращались друг к другу по именам – Шарль, Доминик, Франсуа – но всегда на «вы». Шато снова замолчал. На сей раз пауза была еще дольше. - Рольбен ответил: «Ты – сама чистота. Никакая грязь не должна тебя касаться. Он недостоин был даже стоять рядом с тобой. Разве этого мало?». И назвал меня по имени. Снова тишина. Тиканье часов стало оглушительным. - Но не Франсуа, - закончил Шато. Сел в крутящееся кресло, облокотился на стол, подпер голову рукой. – И положил трубку. - Положил трубку, схватил автомат и рванул в Брешь, - Адамберг встал и начал ходить по маленькой комнатке. – Откуда он знал, что я там? - Он узнал, что вы туда едете, - пояснил Шато извиняющимся тоном, - и оказался в Бреши, по всей видимости, раньше вас. Жандармы, которые остановили вас на трассе, должны были вас задержать… хотя бы на какое-то время. - Вот оно что, - процедил Адамберг. – Ладно. Вернемся к Берье. Почему вы именно его заподозрили в убийстве Гонсалеса? И почему решили, что организатором этого убийства был Рольбен? - Для этого нужно отступить немного назад, - ответил Шато, - и рассказать об Анжелино Гонсалесе. - Прошу. - Гонсалес появился в Обществе пару лет назад. Сначала приходил на галерку, где не нужно переодеваться. Потом увлекся, надел костюм и пересел в зал. Дальше – больше. Попробовал сыграть, взялся за Эбера – и у него отлично получилось. Марат – тоже великолепно. Следующей большой ролью, которую он планировал сыграть, была роль Кутона. - На том заседании ее играл Брюнет. То есть, Рольбен. Он еще сказал, что не очень подходит для этой роли, и назвал себя «второй душой Робеспьера». - Да. И это важно. Но не самое важное. Гонсалес был… веселым, общительным человеком. Постоянно шутил. Он часто ко мне подходил после заседаний, на фуршетах, и мы с ним болтали. Именно болтали, ни о чем, просто так. С ним было легко. И еще он знал много анекдотов. Любил и умел их рассказывать. Некоторые были… не вполне приличными, но у него получалось так забавно, что удержаться от смеха было невозможно. Как-то он рассказал мне один такой анекдот – нет, не повторю, и не просите, господин комиссар – и я захохотал, очень громко, никак не мог остановиться. Гонсалес тоже смеялся – и вдруг замолчал и побледнел. Я оглянулся. К нам подходил Шарль. Рольбен. Он смотрел на Гонсалеса таким взглядом, что даже мне на секунду стало не по себе. Взглядом убийцы, иначе не назовешь. Шарль подошел, улыбнулся – довольно жутко, по правде говоря – и спрашивает: «Мсье Фалькон…» Это был псевдоним Гонсалеса в Обществе. «Мсье Фалькон, я очень рад, что вы развеселили гражданина Робеспьера» – пока я был в костюме, ко мне так обращались и после заседаний… Да. «Развеселили гражданина Робеспьера. Могу ли я узнать, чем? Что, если это и меня развеселит?» Гонсалес еще сильнее смутился, что-то пробормотал, я сказал Шарлю – «ерунда, не стоит внимания, я уже забыл». Гонсалес извинился и отошел. Рольбен постоял рядом со мной, глядя ему в спину все тем же взглядом. Потом посмотрел на меня, улыбнулся уже обычной своей улыбкой – тоже не сказать, чтобы очень приятной, но все-таки… И заговорил о каких-то текущих делах. Через неделю Гонсалес подал заявку на роль Кутона, и я ее утвердил. Из него получился бы замечательный Кутон – добродушный, немного лукавый. А еще через неделю он погиб — третьего апреля, в пятницу. Я узнал об этом вечером воскресенья, мне пришло письмо от его сестры. Она нашла в столе Гонсалеса записку, там была просьба сообщить, если с ним что-то случится, и адрес почты. Я позвонил Доминику и Шарлю, Доминик очень расстроился, а Шарль… Мне не понравился его тон. Он сказал, что это, конечно, печально, но от несчастных случаев никто не застрахован, а мы уже отстаем от графика. Без Кутона дальше двигаться нельзя, поэтому он готов взять эту роль на себя. Я не стал возражать, но меня все это встревожило, и я решил понаблюдать за Шарлем. Осторожно, чтобы он не заметил. На заседании я обратил внимание, что он обменялся каким-то странным взглядом с Берье. Я тогда его адреса не знал, зато знал совершенно точно, что Венсан Берье – один из помощников Рольбена. В Бюро Шарль заведовал… безопасностью, назовем это так. Я вам потом объясню подробнее. В общем, меня эти игры в гляделки насторожили. Но на следующий день погибла Алиса Готье, потом – Анри Мафоре. Мы начали свое расследование, параллельно общались с вами и занимались… еще много чем. Трудное было время, я чуть с ума не сошел. - Ну еще бы, - сказал Адамберг. – Столько врать и притворяться. - Господин комиссар! - Ладно, извините, я понял. У вас были на это серьезные причины. Но вы не забыли про Гонсалеса, так? - Нет. В смысле, не забыл. Просто… Поймите, я знаю Шарля много лет. И подозревать его в убийстве… Шато запнулся. - Но все равно подозревали, - сказал Адамберг. – Вот, теперь вы сами на себя похожи. - Господин комиссар… - Извините еще раз. В конце концов вы все-таки решили проверить эти подозрения и поехали к Берье? - Да. И Берье выдал себя с головой. Дальше вы знаете. - Вы хотите сказать, что Рольбен убил Гонсалеса – вернее, приказал Берье его убить – чтобы не дать ему сыграть роль Кутона? - Не только, - Шато слегка крутнулся в кресле, вправо-влево. – Роль Кутона стала… последней каплей. Гонсалес давно не нравился Шарлю. Ему не нравилось, что он много со мной общается. И не нравилось, как именно он со мной общается. А в роли Кутона Гонсалес общался бы со мной еще ближе и чаще. - Простите, Рольбен что – с ума сошел? Вы взрослый человек, какое право он имеет контролировать, с кем вы общаетесь, сколько и как? Шато вздохнул. - Господин комиссар. Мы находимся в моей спальне. Да? Я сказал, что в спальню могут войти только члены семьи или самые близкие друзья. Вы добавили – любовницы и любовники. Так вот. Рольбен не хотел, чтобы… Я думаю, он опасался, что Гонсалес может стать для меня… Чем-нибудь из этого списка. Кем-нибудь, точнее. Адамберг замер: - Вы хотите сказать, что вы с Рольбеном… - Нет-нет, что вы! – Шато вскинул руки, словно закрываясь от удара. – Ни о каких… предосудительных отношениях между мной и мсье Рольбеном речь не идет! - Почему предосудительных? – Опомнившись, Адамберг принял безразличный вид и пожал плечами. – Законом не запрещено. Даже пожениться можно. - Господин комиссар! – Шато вскочил, врезал кулаком по столу и согнулся, приложив правую руку к губам. Адамберг подошел, осторожно потянул к себе тонкое запястье: - Покажите. Костяшки пальцев были сбиты, две ссадины кровили. Комиссар поморщился: - Ну что ж такое… Пластырь есть? - Не надо, - Шато вырвал руку. – Ничего, заживет. - Я бы все-таки заклеил. Так получается что? Рольбен вас… любит? - Рольбен никого не любит, - Шато рухнул в кресло. – Он преклоняется перед Неподкупным. Это правда. - Но ведь вы и есть… - Он этого не знал! – закричал Шато, вцепившись в подлокотники. Разбитые пальцы сочились кровью. – Я никому не рассказывал, я же вам говорил! Для него я был Франсуа Шато – вот только Шарля, в отличие от вас, комиссар, не интересовали ни душа, ни тело этого самого Франсуа Шато! Он обожал Робеспьера, а я должен был являться его живым воплощением, идеальным, всегда, во всем! А не хохотать над неприличными анекдотами! Адамберг, совершенно подавленный, присел на край тахты. - Да все он знал, - неожиданно сказал Шато. – Перед тем, как уехать в Брешь, он оставил записку. Мне ее передали позже. Шато поднес пальцы к губам и помолчал, осторожно облизывая ранки. Могло показаться, что он целует руку сам себе – долго, не отрываясь. - Он написал: «Я узнал тебя, как только увидел. Прости меня за все». Комиссар поднялся. - Пойдемте, - сказал он. – На кухню. Или где у вас аптечка? - Подождите, - Шато повернулся к столу, пошевелил и пощелкал мышкой. На большом мониторе появилась фотография: Рольбен, Шато и худощавый блондин с угловатым лицом, все – молодые, довольные и веселые. Очевидно, фото было сделано в комнате с камином – Адамберг узнал круглый столик, за которым сидел Шато в белой рубашке без галстука. Перед ним лежали несколько заполненных бланков с печатями. Никакой лысины у Шато не было, пушистые светло-каштановые волосы были зачесаны назад и, скорее всего, собраны в хвост. Блондин стоял слева от него, Рольбен – справа. Положив руку на спинку стула, он слегка склонился над Шато, словно оберегая его. - Это мы в тот день, когда зарегистрировали Общество, - негромко, взволнованно произнес Шато. – Я хотел, чтобы вы сначала увидели нас такими, какими мы были тогда. И я, и Доминик, и Шарль. А потом уже рассказать. Но вышло иначе. - Вам длинные волосы идут, - заметил Адамберг. - Хлопот с ними много, - Шато повел мышкой, посмотрел на свои пальцы, где в ссадинах снова выступила кровь, и вздохнул. – Ниже плеч были. Хотя вообще вы правы. И насчет пластыря тоже. Пойдемте, господин комиссар.