Если бы.
Вот бы.
И даже обидно как-то, и облегчающе одновременно, что никто, кроме него, такой боли не чувствует. Из тех, кто знал Джейсона со стороны американцев, по крайней мере, за остальную часть населения Ник, разумеется, не ручается. Рейчел и Эрик тормошат его, бытовые (хоть и очень утомляющие) проблемы вкупе с бюрократической машиной не дают заскучать, маленькие радости радуют, но — только до того момента, пока мозг не вспомнит полноценно, что Джейсона больше нет. Кей и шутить на эту тему научился, остро, смешно самому, ничего не дёргает, как в первые пару дней, но — всегда ровно до того момента, пока что-то не напоминает о Джейсоне существенно и сильно. Банальное, изжёванное и избитое изречение «радуйся, что живой» играет новыми красками, точнее, их отсутствием и начинающим вырабатываться тиком — проверь, как там семья. Проведи время с Рейчел. Потуси с Эриком. Он бы и так это делал, просто вечно где-то на фоне маячит навязчивое «мы все умрём», доводящее до тошноты. Ник и так это знал, сталкивался со смертью не раз, просто… впервые так близко к сердцу. Впервые мысль не уходит после осознания. Одно дело, знать, что Джейсон где-то там, в городке и песке, живой. Совсем другое, помнить, что, кроме его башки и шести футов под землёй, Джейсона нигде нет. Как нет звёзд, которые светят с неба, лишь их иллюзорный свет, только-только дошедший до земли. Даже винить себя не получается, что он не знал. Он знал. Он Джейсона даже пару раз отговаривал, вытаскивал, маячил рядом, напоминая о собственной нужности. Понадеялся на авось и на Салима, уезжая на долгий срок. И Салим-то не виноват. Виноваты те, кто в Джейсоне это пробудили с самого начала. Или то. Что бы то ни было. Ник, блять, скучает до головной боли от слёз в тишине комнаты. Вернись, пожалуйста.