Самый-самый теплый март

      Энджел надтреснуто улыбается.       Диагноз сам себе ставит неутешительный. Он все еще жив. Предательски, сука, жив.       Энджел чуть не падает в обморок. Приходится сесть, ведь в ушах шумит, а перед глазами мелькают черные точки. Трет виски, думает: «Вот посижу немного, и пойду набухаюсь снова», а потом трет глаза сильно-сильно, пытаясь заставить себя не рыдать. Все кружится, вертится, прыгает.       Похуй, нужно отмыться и переодеться. А то в таком виде выходить из номера себе дороже. Чарли запаникует, а кому это надо, в самом-то деле? Повышенное внимание от нее ни к чему хорошему не приведет, может, она вообще снова попрется к Вэлу, снова закатит скандал, и тот ее… О, нет-нет, такого точно не будет, ведь Энджел покажется всем только после того, как снова превратит себя в идеал.       Вэл всегда говорил, что жемчуг на синяках смотрится красиво. Произведение искусства. Синий, красный и белый. Люди любят насилие. Любят жуткие картинки. Охоту. Обезглавленных лебедей, поданных к столу. Читай: ангелов. Они хотят сожрать всех ангелов, чтобы потом рыдать от того, что в мире ничего не осталось святого. Им нравится портить. Хочется, чтобы чистота была бесконечной. Выцарапывать из нее грязь, все соки выжимать, чтобы убедиться, что там точно чисто. Так не бывает, но Энджел умеет кого угодно убедить в своей чистоте. О, они поверят, даже зная, что он ебался со всем Адом. Что весь Ад видел его со всех ракурсов. Нет, они верят. Они, сука, верят уже сейчас.       Энджел тащится в ванную, держась за стенку. Едва не падает, но замечает Наггетса и удерживается на ногах, лишь бы того не покалечить. Касается пальцами уголков губ и приподнимает их, чтобы успокоить (ся). Наггетс не верит, но какая разница?       Уже в ванной становится ясно, что ситуация — полный пиздец. Энджел осматривает свои белые брюки, превратившиеся в кровавую корку, плотно прилегающую к внутренним сторонам бедер, и не решается их снимать. Разом возвращаются воспоминания обо всем. Тошнит. Сунув два пальца в рот, Энджел повисает над толчком. Скользит по плитке босыми ногами, сваливается, ударившись головой о пьедестал раковины. Позорище. Так и остается лежать, бесконечно прокручивая в голове все произошедшее.       Вот его держат, вот его режут, вот о него тушат сигареты. Вэл смотрит, смотрит, смотрит. Взгляд его пронзительный, цепкий, изящные руки как у ебучего дирижера пляшут — он сидит с мундштуком и пускает колечки, вслух размышляя о том, как сделать все покрасивее. Энджелу все равно. Он глядит в потолок и голова его пуста. Сраная дурь — единственное, что спасает. Все плывет. Остается только смеяться до боли в горле. Кричать «Еще!», умолять, и похеру, что там делают: у звезды, может, звезды перед глазами.       Вэл наряжает его в платье, как принцесску. Цепляет ангельские крылья. Лежать неудобно, натирает подмышки. Раздражение после бритья замазал, а теперь ремешок все портит. Кадр плохой будет. Вот блин. Подъюбник дурацкий такой: кружевной, беленький, а макияж — сама невинность. Им понравится. Немного нелепо, но больше — горячо. Сидеть на диете несложно, когда ты сраный нарик. Тощее тельце в платьице с бантиками — «Сопротивляйся, блядь, хуле ты лыбишься?!» — выбившееся из сил. Слабость нравится извращенцам. Можно сказать, что весь Ад — это сборище извращенцев, но кем они все были до того, как стали демонами? Здесь просто больше дозволено выносить на всеобщее обозрение. Ад — это и есть даркнет. Здесь не стыдно признаться в собственных предпочтениях.       Энджелу больше нравится роль роковой красотки, нежели сладкого мальчика в юбочке. Страдающее выражение лица слишком похоже на правду.       Сегодня снимаем это, завтра — другое. Вечером — Вэл. Регенерация сделает свое дело. Ты неубиваем, а значит, можно все. Нелегального не существует. Какая удача. Какая удача.       Град ударов, удушение и укусы. Стандартный список. Работай до отключки. Работа — первый дом. На работу — только с улыбкой. Вечно по отелям таскаться не будешь, а Вэл и согреет, и приголубит, и денег отсыплет за хорошее поведение. С ним без дела не посидишь. Ну, чем не счастье?       Энджел стучит ногтем по плитке. Привет из реальности. Как капающая из крана вода. Руки в крови. Откуда кровь? Какая разница?       Спустя пару часов Энджел резко садится. Наггетс шумит за дверью, стучит копытцами. Вэл когда-то хотел и его застрелить.       Приходится заставить себя подняться и впустить Наггетса в ванную.       — Ну-ну, дружочек, не переживай. Я всего лишь уснул. Устал после работы, ничего страшного, — каждое движение причиняет невероятное страдание, но приходится терпеть, чтобы не напугать. Энджел качает Наггетса и улыбается, смахивая слезы с уголков глаз. Растрогался. Хоть кто-то его искренне любит. Хоть в чьей-то любви можно не сомневаться.       Нет ни молитв, ни веры в добро, ни единого нормального дня. Есть дни без боли и без насилия, но это сомнительное счастье. Все, что может предложить Чарли.       Есть, куда прийти ночью. Раньше приходилось ютиться либо в коморке, либо в кровати Вэла. Изображать из себя послушную игрушку еще и во сне — это уж слишком.       Так ли плох Отель? Хрен его знает. Энджел не хочет думать о хорошем, потому что хорошего всегда хочется. И всегда невероятно больно его лишаться. Вэл отберет. Винить себя можно бесконечно, но сейчас это ничем не поможет. Сделает только хуже.       Оставив Наггетса на кровати, Энджел возвращается в ванную. Включает воду и умывается, пьет. Снова сушняк. Как же плохо. Но болит уже меньше. Поэтому, нужно попытаться себе помочь. Раны-то все еще не затягиваются — прилипшая ткань мешает.       Но только немного коснулся, сверху провел пальцами — аж мурашки пошли, скрутило, снова вывернуло. Водой. Горло дерет, сердце выпрыгивает из груди. Обдолбаться, что ли, опять? Нужно же как-то себе помочь.       «До чего докатился, штаны уже снять не можешь…»       Энджел и правда не может. Его лихорадит. Знобит, а щеки горячие. Душа простудилась, так бывает. Ничего, все проходит и это пройдет. Бесконечное адское пламя не в счет, но какая разница?       Смотри на занавески, чтобы отвлечься. Они полупрозрачные, будто тонкие крылья бабочки. Бабочка не смогла выбраться из паучьей сети. Как жаль.       Энджел думает, что ему делать. Вообще, нужно появиться в холле, иначе Чарли придет разыскивать. Будет долбиться в дверь, вынуждать показаться. Уже почти полдень, а Энджел до сих пор не в порядке. Так не пойдет. Это неправильно. И почему же все так? Раньше ведь было нормально…       Это все Хаск, черт бы его побрал… «Мы оба лузеры». Да пошел ты…       Энджел шипит, старается изо всех сил, но снова почти что падает. Приходится вернуться и сесть на кровать. Но и сидя не получается. Это настолько невыносимо, что выходит за грани простого понимания боли.       Он ненавидит всех, но думает о том, что ему нужна помощь. А помощи-то не у кого просить. Вообще. И это так страшно. И это так привычно. Энджел решительно улыбается. «Просто сдерни штаны, придурок». Он пытается, но останавливается слишком быстро. Барьер, который не переступить. Ты не можешь сделать это сам себе. Это как Вэл когда-то снимал его в соло, подначивая причинить себе как можно больше увечий. Воск? Ладно. Лезвие по груди и по ребрам? Ладно. Но под ногти — увольте, идите нахуй, даже за тройную плату — просто нет. Пускай кто-то другой тогда уж. Есть вещи, которые с собой не сделаешь ни за какие деньги. Ты, может, очень захочешь (Вэл так угрожал, ох, лучше бы тогда послушаться, ведь угрозы претворились в жизнь…), но не сможешь. Вэл так психанул, что тот ролик так и не вышел. Зря только резался. Блядство.       Энджел раскидывает руки, глядит в потолок, тяжело дыша. Температура, наверное, сильная.       Раны так не заживут никогда. Глаза слипаются, хочется уснуть и никогда не просыпаться. Энджел почти позволяет себе такое удовольствие. Но его будит настойчивый стук в дверь. Наггетс крутится рядом, тыкает пяточком в щеку, намекая на то, что надо бы впустить незваную гостью. Это Чарли. Энджел просто знает и все. Знает прежде, чем она начинает звать.       — С тобой все в порядке? Просто покажись и я сразу уйду! И больше не буду тебя тревожить. Я знаю, ты там!       Энджел, Энджел, Энджел.       Заткнись.       Смотри на занавески. Бабочка навсегда застряла в паутине. Когда-то Вэл называл Энджела «паучком». Говорил красивые мерзости на ухо, обещал дохуя всего. «Я мотылек, что летит на свет и сгорает, сгорает в нем. Ты мой свет, Энджел. Мой ангельский свет». Он усмехается, думает: «Ты — ангельская пыль, попавшая мне в глаза». Думает: «Поднимайся, тупая ты развалюха». Думает: «Ты снова все портишь. Постоянно, постоянно все портишь. Вот даже сейчас». Лишиться жилья по собственной глупости совершенно не хочется.       — Я в порядке, — наконец, тянет он, хитро и весело. Представь, что ты голый и все камеры направлены на тебя. Вот, хорошо. Всегда найдется, для кого играть роль.       — Хвала Дьяволу! Энджел, пожалуйста, покажись! — Чарли снова стучит. — Мы же договаривались.       Они договаривались?       — О чем мы там договаривались? — Энджел в искреннем удивлении вскидывает бровь. Он нихрена не помнит.       — О том, что ты перестанешь заниматься саморазрушением, конечно! — возмущенно восклицает она.       — Типа, не бухать на ночь?       — Типа, вообще не бухать, — раздается голос Вэгги и Энджел хватается за голову. Сука-сука-сука. От этой точно не отвяжешься!       — У нас же есть ебучий бар вместе с ебучим барменом! В смысле, блядь, не бухать?! — тут даже притворяться не приходится, эмоции так и прут. Нашлись мамочки!       — В прямом. Тебе это противопоказано. Оторви свою задницу от кровати и открой дверь. Мы посмотрим на тебя и уйдем, — Вэгги обычно не вызывает раздражения, однако сейчас Энджел хочет на нее наорать.       — Я вам не музейный экспонат, — рычит он, сжимает зубы, вцепляется пальцами в простынь, пытается заставить себя подняться. Не получается. Даже на чистой эмоции выехать не удается. Вспышка гнева — лишь вспышка. Светит ярко, да быстро гаснет. — Идите, девочки, займитесь делами. А я сплю. Под вечер, может, и выползу.       — Ты уже проснулся. Просто встань на минуту и все. Неужели это такая проблема? — Вэгги наверняка сердито сдвигает брови. — Или ты настолько бухой, что уже ноги не держат?       Дорогая, тебя когда-нибудь ебали толпой? Хотя, это, скорее, к Чарли вопрос, конечно.       — Я не бухой. Я голый, — Энджел произносит игриво, почти мурлычет. — Хочешь взглянуть?       — Надень халат, — упертая сука.       — Мне лень, — он укрывает себя краешком одеяла и закрывает глаза, не собираясь больше отвечать.       И не отвечает, несмотря на то, что Чарли продолжает барабанить в дверь, а Вэгги — ворчать. В конце концов, они уходят. Разочаровались, наверное. В очередной раз. Ах, Энджел такой плохой, самый хуевый, просто мразь, безответственное, неблагодарное чмо, хуже животного. Вэл заботливо напоминает ему об этом едва ли не каждый день. Можно не повторять лишний раз. Не утруждаться. Энджела разбуди среди ночи, он все повторит слово в слово. Вызубрил, рассказывает даже с гордостью. И под камерами, и без. Вэлу нравится. Иногда он, конечно, может разразиться комплиментами и признаниями, но это так… убого. Бывает, он пьяный валяется в ногах и хнычет. «Я сделаю все, что захочешь, я стану хорошим, я изменюсь. Все для тебя. Только вернись обратно». Энджел смеется. Когда-то это даже работало. Только вот слишком много лет прошло. Нет больше никакой эмоциональной привязки. Остался лишь поводок, за который Вэл дергает. Как же все здорово у всех складывается. У всех, кроме Энджела Даста.       Молчание Вэгги будет красноречивым.       Смотри на занавески, дыши. Вставай. Ну же. Хотя бы встань.       Спустя еще какое-то время, Энджелу удается подняться. Его опять мутит, уже, наверное, от голода. Все еще держится температура. Хочется пить и… сдохнутьсдохнутьсдохнутьпожалуйстасдохнутьпожалуйстасдохнутьпожалуйста. О, адское пламя по истине адское… Энджел шмыгает носом, нависая над раковиной. Отмывает от крови волосы, долго смотрится в зеркало. Укусы Вэла на шее почти затянулись. Быстро. Вэл был не в настроении и сделал все быстро. Синяки и раны на руках уже тоже выглядят не так плохо. Только с ногами проблема. Энджел снова пробует снять штаны, но потом бросает это дело. Нужно что-то накинуть, чтобы скрыть все увечья, надушиться, накраситься и сходить за пойлом. Давай, будь сильным. Как папка говорил: «Будь мужиком». Как папочка говорил: «Будь хорошим мальчиком». Что мужики, что хорошие мальчики снимают штаны без проблем.       Когда опять раздается стук в дверь, Энджел тяжело выдыхает и орет из ванной погромче:       — Вы там порнуху снимать решили, раз без меня никак?!       Тишина в ответ напрягает. Приходится вытереть лицо, действительно надеть халат, но так, чтоб тот все-все закрывал, и подойти к двери. Энджел открывает резко, собираясь уже поругаться. С Вэгги — сильно, с Чарли — слегка. Но это не Вэгги и не Чарли. Это ебучий бармен, с которым, очевидно, надо поговорить.       — Ну надо же, — Хаск скептически осматривает его с головы до пят. Энджел сразу соображает и принимает позу пособлазнительнее. И да, он в курсе, что выглядит омерзительно. Но негоже просто стоять. Нужно же повыебываться. — Мне сказали, ты ни в какую не открываешь. А тут — почти сразу.       — Это все потому, что у тебя привилегии, котик. В моей спальне ты желанный гость, — звезда должна светить. Но эта звезда гаснет прямо сейчас.       Хаск закатывает глаза. Больше не раздраженно. Скорее, по привычке. Это почему-то греет душу. Энджел рад. Хоть у кого-то помимо Наггетса этим ебаным утром — точнее, уже днем, или, может, вечером? — он не вызывает отвращения. Хаск, вообще-то, и разочарованным не выглядит.       — Что с тобой? — Хаск выглядит встревоженным. Но только самую малость. Энджел снисходительно улыбается. Он бы потянулся рукой к его волосам, да боится выдать дрожь, поэтому прячет ладони подмышками.       — Все просто класс. Я скоро спущусь. Чего им там от меня надо?       — Кому?       — В смысле, кому?..       — Я не понимаю, — Хаск глядит куда-то в сторону, а потом делает шаг вперед, настолько резкий, что Энджел не успевает сообразить и отступает. Они оба оказываются в номере. — Услышал шаги. Ты вряд ли хочешь с кем-то сталкиваться, я прав? — щелкает замок.       — Они же тебя послали. Чарли и Вэгги, разве нет? — Энджел воровато поднимает плечи. Нельзя, чтобы Хаск был здесь. Нельзя. Он ничего не убрал. И он даже не знает, что нужно убрать.       — Нет, — Хаску всегда так легко удается быть честным… Фальшивке хочется рассмеяться. — Я пришел сам. Стало скучно без твоих идиотских шуток.       Энджел весело усмехается. Распрямляется, лишь бы казаться увереннее и выше. Хаска это не впечатляет. Он переводит взгляд на Наггетса, который крутится возле самых ног.       — Кровью пахнет. В чем дело?       Энджел задыхается. Ему страшно. Не задавай никаких вопросов. Не задавай никаких вопросов. Не задавай.       — Да так, немного поранился, — Энджел не может больше стоять, поэтому плюхается на кровать. — Котик, уйди, пожалуйста, мне нужно привести себя в порядок, а потом я спущусь к тебе и буду шутить так много, что ты начнешь умолять меня о пощаде! — ухмылка выходит совсем уж болезненной. Хаск подозрительно щурится.       — На тебя напали? — он проходится по комнате, но ничего не обнаруживает, кроме разбросанных шмоток и пары разбитых бокалов.       — Нет. Хаски, серьезно, мне нужно побыть одному, — Энджел теряет терпение. А еще, снова становится невыразимо плохо. В глазах темнеет.       — Ты был на съемках. Ты пострадал? — хорошо, что Хаск не смотрит порнуху. По крайней мере, порнуху с Энджелом. Не смотрит же, да?       — Я тебе говорю: просто немного порезался. Так бывает. Это пустяк.       — Трясет из-за отходов?       — Угу, — спалил-таки, сука. О, Энджел думал, что притворялся как следует.       — Тебя накачали?       — Нет, я сам обдолбался.       — Зачем?       — Затем.       — Зачем?       — Хаск, блядь! — Энджел подрывается с места, но ноги его не держат, поэтому он снова падает. На этот раз уже на спину. Вот только долго лежать он не собирается, поэтому резко садится. Прикладывает ладони к ушам, лишь бы заглушить нарастающий шум. Это не помогает. Энджела вот-вот и вырубит. Он старается держаться изо всех сил. — Отъебись от меня нахуй, ты мне не нянька! Пиздуй, пиздуй отсюда, чтоб тебя…       Язык заплетается. Хаск не дает Энджелу рухнуть. Подхватывает и укладывает на бок так бережно, будто они в романтическом фильме. У главного героя не отхода, а легенькое похмелье. Перебрал — впервые — с кем не бывает? Но рядом крепкое плечо, крепкие руки и вообще, не мужик — а мечта, самый настоящий принц на белом коне. Еще и спрашивает так тревожно, будто взаправду — отличная игра актеров, дайте Оскар:       — Ты как?..       — Просто охуительно, — Энджел, между прочим, не врет. Ему охуительно от самого незначительного проявления искренней заботы. Это настолько жалко, насколько вообще возможно.       — Эй!       — Ну, котик, не злись. Спасибо, что возишься. Раз уж ты тут, принеси воды. А потом — все же пиздуй, — Энджел пытается красиво растянуться на кровати, но у него получается лишь слабо задергаться. Ну, в своей фантазии он действительно хорош.       Хаск подсаживает взволнованного Наггетса и помогает устроиться рядом с Энджелом, а потом идет в ванную.       — Вода, — приподнимает Энджелу голову, помогает напиться, а потом, прежде чем уложить обратно, подтаскивает подушку. — Я хочу знать, что случилось. И ты мне скажешь. И только попробуй снова отпустить пошлую шутку.       — Но ты же по ним соскучился, — Энджел слабо улыбается. Ему хочется спать. Боль слишком сильна. Может, если провалиться в забытье еще на пару часов, полегчает? Глупость какая. Раны ведь не заживут… Хаск хмурится. — Я не хочу ничего говорить. Но раз уж ты здесь, то можешь помочь. Только не психуй сразу, ладно? Просто дослушай до конца.       — Ладно, — такого серьезного и напряженного Хаска Энджел еще ни разу не видел.       Придется показывать. День неудачный.       — Пусть это останется между нами.       — Говори уже!       — Мне нужно, чтобы ты снял с меня штаны, — Энджел произносит совсем неуверенно и еле слышно. Хаск вскидывает бровь. — Понимаешь, они присохли… из-за крови. Там раны. Они нихрена не затягиваются. Я сам пытался… но это… знаешь… больновато, — Энджел совсем тушуется под конец. Опускает глаза, мученически смотрит перед собой, внутри себя умирая. Как жаль, что не по-настоящему. Очень хочется, чтобы все поскорее закончилось. Не важно уж, как. Просто… закончилось. Да.       Хаск смотрит на него несколько долгих мгновений. Внимательно и так странно. Энджел не понимает, что в этом взгляде сокрыто. Но он испытывает жгучий стыд. Стыд, который все множится. Особенно после того, как Хаск поднимает ему халат и застывает с этим искаженным сочувственным ужасом взглядом… Энджелу тошно от самого себя. Тошно от того, что он в таком виде.       — Это Валентино сделал?       — О… нет. Это… мы порнуху снимали. Ничего такого, — Хаск задирает халат посильнее, чтоб не мешал, и помогает Энджелу лечь поудобнее. Тот пробует сдвинуть ноги, да только от боли морщится и обмякает.       — Ничего такого?..       — Ну, я просто забыл раздеться, как пришел. Я уснул. Надо было думать, я всегда перед сном раздеваюсь для регенерации. А тут — вырубило, и все. Утром смотрю — ну, пиздец. И ничего не могу сделать. Если бы я надрался, было бы легко снять. Но я уже протрезвел… — Энджел мямлит, неспособный заткнуться, но уже потихоньку теряющий голос. Хаск сжимает зубы. Что это? Ярость? Аж желваки заходили.       — Тебе нужно расслабиться. Я сделаю. А потом ты поспишь.       — Договорились, — Энджел весело усмехается, пока Хаск снимает с него обувь. Бережно. Хах, это просто невероятно! Он такой забавный, такой забавный. Нихрена не понимает. Противно станет потом. Пока он еще не осознает. И оттого его реакция умиляет. Энджел спрашивает, чтобы удостовериться: — Слушай, а ты точно не смотрел мои ролики?       Хаск отвечает, пожимая плечами:       — Нет. Нахрена?       — Ну не знаю. Подрочить? — Энджел смотрит в потолок, его глаза будто пеленой подернуты. Соображает совсем туго, но бедра болят уже заранее.       — Делать мне больше нечего, — о, это уморительно. — Давай, расслабься. Я все сделаю быстро. Только не ори.       — Когда девственности лишаешь, так же говоришь? — Энджел не удерживается, а Хаск недовольно хмурится, игнорируя дурацкую шутку. Понимает, что Энджел не со зла и даже не из вредности. Это всего лишь нервы. Сейчас — так точно.       Приходится заткнуться, хоть и не просили. По крайней мере, не прямым текстом. Приходится зажмуриться, чтобы не видеть. Хаск сам сводит Энджелу ноги, держа за колени, ходит вокруг да около, наверняка потерянно чешет голову. Энджел представляет этот пиздец со стороны и хочет провалиться сквозь землю. Что там, ниже Ада? Кто-нибудь здесь знает? Там хуже или там заветное ничто? Если ничто, Энджел его выбирает, он первый пойдет прыгать в бездну с разбега. Достало все, если честно, и нет никаких сил терпеть. Отель плохо влияет на него, заставляет вспоминать прошлое и задумываться о том, что все могло бы быть по-другому.       Нет, правда. А если бы тогда Энджел не спутался с Валентино? Бросил бы неблагодарную сестру на произвол судьбы? О нет, он бы не смог. Сердобольный мальчишка. Все сложилось так, как должно было. Живи, расплачиваясь за выборы, которые сделал. Лежи беспомощный перед единственным человеком, который хоть немножечко понял и принял, разочаровывай его дальше. Он ведь поверил в тебя, смотрел с огнем в глазах. Типа: «Ты можешь, Энджел!» А Энджел, оказывается, не может, вот так неожиданность! Обстоятельства сильнее него и это даже не удобное оправдание. Если бы можно было расторгнуть контракт так просто… Хаск бы и сам это сделал — ему ведь тоже не нравится прислуживать Аластору. Но Хаск понимает. Понимает как никто. Оба попавшие, да только вот один — это буквально грязь, которую хочется оттереть, о которой хочется забыть. В общем, не «если», а «когда» Хаск посмотрит с ним порно (о, Хаск точно это сделает после вопроса), он станет брезговать не то, что прикасаться к Энджелу, но вообще говорить с ним. А было классно. Вместе. Нет, правда, этот противный недотрога ведь сам в конце концов протянул Энджелу руку. Это было чем-то вроде маленького таинства. Да, на заблеванной улочке Хаск тихо мурлыкал милую песенку, даже на танец пригласил, умудрился вызвать улыбку и поддержать. Просил не лезть, не трогать — до этого — но не потому, что было противно, а потому, что время тогда не пришло. Личные границы… О, Хаску так повезло, ведь они у него есть. И он даже имеет право их отстаивать. На Аластора порыкивает, хотя это может быть чревато. Вряд ли Хаска можно назвать счастливчиком, но Энджел просто рад, что того не ебут толпой каждый вечер.       По правде говоря, уже абсолютно плевать, что будет дальше. Черные точки перед глазами складываются в картину. Надо же, лицо Вэла. Тот шепчет: «Не забывай, кто ты есть». Энджел лишь закатывает глаза. Точнее, у него глаза закатываются. Конечно, он помнит, кто он есть и для чего служит. Конечно, он помнит, чей он. Так будет всегда и все такое… «Зато ты никогда не останешься брошенный и ничей», — много лет назад это звучало красиво. Красиво для восемнадцатилетнего зеленого паренька, влюбленного по уши в конченного ублюдка. Может, было бы проще, если бы Энджел до сих пор любил его? Тонул в зависимости и все-все прощал, позволяя себя обманывать, надеясь на то, что дальше будет лучше, что Вэла получится исправить. На самом деле он добрый, просто запутался, ага. Энджел хочет рассмеяться от этих глупостей, но когда открывает рот, давится воздухом. Его буквально подбрасывает на кровати. Такое ощущение, что кипятком окатили.       — БЛЯДЬ!       Хаск откидывает штаны в сторону и с нескрываемым ужасом смотрит на то, как шелковая простынь пропитывается хлынувшей кровью. И водой. Между прочим, комнатной температуры — Хаск всего лишь полил ему раны, чтобы ткань отлипла.       — Блядь, блядь, блядь, сука, как же больно, как больно… — Энджел сворачивается калачиком, вцепляясь в одеяло, и пытается нащупать Наггетса рядом, но тот так испугался дикого крика, что теперь прячется под кроватью. — Эй, ты где?.. Как же больно, — Энджела начинает лихорадить с удвоенной силой, он уже ничего не видит, просто водит руками перед собой, такой жалкий, наверное. Хаск, выудив Наггетса, впихивает его в руки Энджелу, ни слова не говоря. Только прижав к себе своего друга, Энджел затыкается. Ненадолго, правда.       Хаск прижимает кошачьи уши, когда тот начинает тихо скулить, уткнувшись носом в спину Наггетса. Но ничего нельзя сделать. Только ждать. Попытки дозваться ни к чему не приводят, Энджел уже где-то не здесь. Хаск вынуждает его лечь на спину и хоть немного раздвинуть ноги, ведь раны не должны друг о друга тереться, подкладывает под задницу первые попавшиеся в шкафу тряпки, чтобы не было мокро.       Садится рядом, накидывает на Энджела одеяло. Кладет ему руки на бедра и направляет энергию, лечит, чтобы хоть немного облегчить страдания. Смотрит хмуро, будто бы заново узнает. Если бы Энджел сейчас увидел эти глаза, он бы явно понял что-то не то. Хаск чувствует слишком много, но говорить не умеет. Слова не спасают, когда человек напротив не готов их услышать. Хаск может подготовиться, написать красивую речь о том, как ему жаль и как он хочет помочь, как переживает, да только вот Энджел никогда ему не поверит. Никогда, ведь Валентино говорил обратное слишком часто. Это Хаск толстокожий, его сложнее обидеть, задеть, а Энджел… Такой уж он, Энджел. Ранимый и одинокий, старается не быть, а казаться, лишь бы стало полегче. А оно не становится. Хаск хотел бы забрать его боль. Но боли Энджела очень нравится свой носитель. Боль Энджела другого не хочет, ведь другой никогда не подарит ей столько отдачи.       Энджел постепенно засыпает. Или, может быть, вырубается. Хаск остается рядом. И руки убирает только тогда, когда раны, полностью высохнув, зарубцовываются, когда рассасываются синие пятна и кровоподтеки. Но не уходит, хотя Чарли хотела бы видеть его внизу, выполняющего свою работу. Как тут уйдешь — оставить Энджела страшно, хотя в Аду умереть невозможно, как ни старайся. Если только броситься под ангельское копье, но чистка не завтра. Планировал ли Энджел когда-нибудь самоубийство? Отчего-то сейчас страшно об этом думать. Хаск чувствует, что все изменилось. Что внутри что-то перевернулось и как прежде уже не будет. Старого Энджела, привычного Энджела, они уже потеряли. И Хаск морщится от понимания, что приложил к этому руку. Сделал ли он лучше? Нет, правда: сделал ли лучше, учитывая контракт? Учитывая собственное бессилие? Какая разница, изменится Энджел или нет, если Валентино все равно будет иметь над ним власть? Если бы не Аластор с его цепями, Хаск бы убил Валентино прямо сейчас. Но его максимум — это немного ускорить регенерацию. Небольшой расход сил — а состояние уже так себе. Предобморочное как будто. О, как же паршиво. Как же паршиво все складывается.       Хаск никогда не был сильнее всех, но он действительно многое мог. А теперь все пришло к тому, к чему пришло, и он не может даже помочь своему… Ладно. Они с Энджелом друг другу никто и Хаск ничем ему не обязан, но почему же тогда так больно? Почему же тогда так сердце щемит от несправедливости мира? Как будто мир хоть когда-нибудь был справедлив… Доброму сердцу в несправедливом мире несдобровать. Энджел пытается ожесточиться, а Хаск… давно уже сдался. Он заведомо проигравший. Картежник — заведомо проигравший, и не важно, сколько было побед. Одно поражение меняет все. Так было с Аластором. И теперь… Энджел тоже кажется поражением. Только куда более масштабным. Доброе сердце всегда проигрывает. Хаск привык. Впрочем, поражений он уже не боится. Когда думаешь, что случилось самое страшное, мир заботливо напоминает о том, что всегда есть исход еще хуже. Хаск тоже привык к бесконечному «хуево», но сейчас безумно хочется, чтобы все наладилось. Для Энджела — в первую очередь. Звучит утопично, не так ли?       Когда Энджел открывает глаза, он видит Хаска. Тот так и остался сидеть рядом, пялясь в стену с абсолютно нечитаемым выражением лица. По крайней мере, Энджел не может понять, о чем тот думает. Это Валентино — открытая книга. Конечно, они так долго «вместе» (какое же ядовитое это «вместе»), и если бы не удалось научиться понимать его, чувствовать и предвидеть возможные срывы, Энджел вряд ли имел бы возможность легко отделываться в некоторых ситуациях. Да, когда Вэл просто пиздит его и трахает с особой жестокостью — это «легко». Хуже — когда он открывает список с категориями порно и рандомно выбирает, что снимать дальше. Обязательно выпадает какая-нибудь максимально неадекватная хуйня.       Энджел боится спросить, о чем Хаск думает. Боится отвлечь его. Разозлить. Чувствует себя виноватым. Он слишком давно не просил помощи, ведь за помощь надо платить. А у Энджела абсолютно ничего нет. Только деньги — но какой с них толк? Хаск не попросит платы. Но а вдруг попросит? Почти все люди на первый взгляд кажутся нормальными. Хаск вроде и правда нормальный, но Энджел по природе своей всегда будет насторожен. Лучше не позволять никому подходить слишком близко. Валентино ревнует к каждому столбу. Все клиенты Энджела, которых Вэл выбрал сам, но которые показались ему «неправильными», были убиты.       Энджел слишком тяжело вздыхает. Хаск дергает ухом и поворачивает голову в его сторону. Грустный-грустный взгляд, каким на Энджела никто и никогда не смотрел, выбивает из колеи.       Проще всего уйти в агрессию. Даже в ярость. На Энджела Даста смотрят либо с вожделением, либо с желанием убить.       — Ну, чего?!       Не стоило так.       Конечно, не стоило.       Надо было упасть на колени и говорить: «Спасибо, папочка». Вэл так всегда хочет. Никогда не дает оклематься, даже если все совсем плохо. Все совсем плохо всегда по вине Энджела. Это не истина, но главное правило их игры. «Вещь нужна лишь пока пригодна». Если Энджел не будет улыбаться и изображать бесконечное счастье даже после самой ебанутой порнухи, Вэл решит, что он сломался. Сдохнуть, конечно, это довольно неплохая перспектива, вот только не в муках и только не от его рук. Тихая смерть в темном уголке — звучит как спасение, но вот когда Вэл обещает разорвать душу голыми руками, запихнуть в глотку и заставить — как он там говорил?.. Не суть. Энджел верит. Не потому, что боится и от страха плохо соображает. Нет-нет. Он просто слишком хорошо знает хозяина. Тот слов на ветер не бросает. Не было еще ни одной угрозы, о которой бы Вэл позабыл.       — Тебе лучше?.. — Хаск игнорирует истерический выкрик и кладет ему руку на плечо. Энджел знает, что он в долгу. Ему это не нравится. «Давай разберемся с этим по-быстрому? Я тебя отсосу или дам себя выебать — как хочешь, можем и то, и другое, и разойдемся». Друзей в Аду не бывает. Одно дело — ничего не просить и мило общаться на равных, другое — использовать свой поганый рот не для дела, а для бессмысленных разговоров.       — Все охуительно, котик. Лучше некуда. Спасибо, — Энджел натягивает игривую маску и, взяв пригревшегося у груди Наггетса, пихает его Хаску в руки. — Отнеси его принцессе и приходи. Я тебя отблагодарю. А ты взамен никому ничего не скажешь, — он улыбается так, будто память отшибло. Будто ничего не было в тот вечер, ни песни, ни сближения, будто все-все приснилось.       Хаск выглядит почти уязвленным. Или Энджелу просто так кажется.       — Я и так никому ничего не скажу, — он укладывает сонного Наггетса на свободную подушку у изголовья кровати и несмело придвигается к Энджелу. Но все еще остается на расстоянии. Это безумно злит. «Почему ты такой придурок?! Что тебе надо?! Тебе же точно что-то от меня надо, не бывает иначе!» Если бы Энджелу было лучше и физически, и морально, он бы подумал о том, что ведет себя отвратительно и закрылся бы ото всех на пару недель. Ходил бы по ночам к Валентино, наслаждаясь наказаниями, ведь за отвратительное поведение они полагаются, а в остальное время просто отсыпался. Чарли и Вэгги, конечно, проблема, но не мирового масштаба. Но Энджелу непередаваемо хуево и все, на что он способен, это… истерика. — Тебя отпустило?       — Да, отпустило. Я в здравом уме, неужели не видно? — Хаск не реагирует на провокацию, но реагирует на неудачную попытку Энджела изменить положение. Тот запутывается в одеяле и остается беспомощно лежать, сердито глядя перед собой.       — Хочешь сесть?       — Да.       Хаск молча поднимает его, получше закутывая в одеяло. Хочется накуриться и набухаться, но нельзя. Чарли не простит, если Энджел не выйдет, и может выгнать. Ну а Хаск… Энджел и так уже достаточно опозорился перед ним. Разочаровал его достаточно. Пожалуй, окончательно. Поэтому, похуй.       — Ну? Так и будешь сидеть тут?       — Буду. До тех пор, пока не пойму, что тебе стало лучше. Пока не поверю в то, что ты не наделаешь глупостей, — Хаск устало вздыхает. Не спал, что ли? Он всегда мало спит, а тут еще и такая дурацкая ситуация. — Тебе нужно поесть и помыться. Давай. Вот, я принес тебе кое-что.       Он кивает на тумбочку, там стоит тарелка с яичницей и куском мяса.       — Сам готовил, а, котик? — Энджел выглядит хуже некуда и продолжает себя закапывать. Хотя, Хаску плевать на пустую болтовню. Он не Валентино, но Энджел слишком привык хреново жить.       — Сам. Между прочим, я не так плох в этом, как кажется.       — Не переживай, мне ничего не кажется, — Энджел нехотя тянется к тарелке. Вообще-то, от вида еды его тошнит, но он знает, что нужно срочно привести себя в порядок. Мало ли, когда Вэл вызовет. Потасканным Энджела видеть никто не хочет. Он пробует яичницу и кисло улыбается. — Супер, котик. Просто супер, — на самом деле, он не чувствует вкуса.       — Нужно что-то решать с твоей ситуацией, — Хаск начинает сразу. Плавная подводочка не нужна. — Ты читал контракт? Может, там есть моменты, за которые можно зацепиться?       — О, — Энджел хохочет, давясь мясом. Нет, правда, ему искренне становится весело. Вот так, значит, заговорили? Все вокруг только пиздеть и горазды. Но в итоге благородное: «Я спасу тебя» превращается в «Отсоси мне». Хаск и ебля — как будто бы вещи несовместимые, но Хаск такой же человек, как и все. Ему явно есть, о чем попросить. И, честно говоря, о тьме его души Энджел не особо-то хочет знать. Потому что разочаровываться больно. Особенно когда уже привык к этому душевному, настоящему, доброму и охуительному… ну вот. И правда, разочаровываться будет больно. — Решил поиграть в спасателя? Тебе оно на кой черт?       — Угадай, — грубо выплевывает Хаск, уставая от происходящего. Еще немного — и уйдет. Еще немного, и Энджел заставит его. Так будет лучше. «Ну же, Хаски, посмотри, какая я мразота, разочаруйся во мне первым и отъебись».       — Скажешь, тебе не похуй?       — Мне не похуй, ясно? И я не буду десять раз это повторять. Просто ответь.       — Не за что там цепляться. Нет там никаких лазеек. Все четко и ясно. Да и знаешь, Вэл меня слишком любит. Обожает даже. Он помешан, пойми. Он тебе уши отрежет и крылья, если позаришься. Так что, котик, брысь. Не твоя территория, — Энджел продолжает посмеиваться. Ждет реакции. Пинка, тычка и обиды.       Хаск устало трет переносицу.       — Ты не территория, блядь. Ты человек.       Человек? В самом деле?       — Ты кажешься таким славным. Недосягаемая мечта идиота, — Энджел улыбается. Идиот — это, конечно, Энтони. — Не утруждайся. У каждого из нас своя судьба. Ты ведь не попер бы против Аластора, не так ли? Вот и против Вэла переть не стоит. Да и было бы, ради чего.       «Кого» он даже произносить не хочет.       «Демонов моих ты увидишь сразу, ангелов — может, чуть погодя. Если как следует постараешься. Впрочем, тебе и стараться не надо. Такой добрый и понимающий, что к тебе за бесплатно в койку хочется прыгнуть. Хочется что-то отдать, да мне кроме тела отдать нечего. Это у вас у всех богатое духовное наполнение. Я не такой. Я пустой. Последнего человека на своей выжженной земле показывать не хочу. Да и, по правде говоря, я сам не знаю, где он».