Темные воды чужой жизни

Она писала олимпиаду по математике. Время поджимало, но шансы уложиться всё еще были. Оставалась последняя задача — конус, равнобедренная пирамида. Они разбирали её на дополнительном, кажется. У Ани в голове определенно был алгоритм решения. Она ненавязчиво оглянулась на Сашу в соседнем ряду. Та сидела, низко склонившись над листком, её брови были сдвинуты, губы беззвучно шевелились. Саша будто разговаривала с примерами и задачами на каком-то только ей известном языке. Такая сосредоточенная, что это было даже мило. И Аня тихо отложила ручку в сторону. Потому что всё это ничего не значило — математика — какой в ней смысл? А в живом человеке, в Саше, в её жизни и будущем смысл определенно был. Аня подавила желание повернуться и дальше разглядывать Сашу, дальше наблюдать за тем, как она, покусывая кончик карандаша, делает какие-то пометки в черновике. Вместо этого пришлось подпереть голову и уставиться на большие часы в аудитории, которые показывали, что время, выделенное на задачи, истечет через двенадцать минут. Двенадцать минут, в которые Аня добровольно расстанется со своей мечтой просто потому, что появилось что-то намного важнее. Кто-то. Да и мечты меняются. *** В мерцающих гирляндах, в оживленной болтовне с одноклассниками, в предвкушении бала, банкета и красоты, кажется, можно было раствориться. Десятые и одиннадцатые классы стояли в широком гулком коридоре у входа в актовый зал, ожидая приглашения. От буйства цветов и разнообразия платьев рябило в глазах. Вокруг Алины столпился целый рой, включая учеников из параллельных классов. Ее розовое платье было самым пышным, и блестело так, будто было расшито бриллиантами. Аня и Камила приоткрыли двери в зал, осторожно заглянув внутрь. Большая елка до потолка светилась, как в сказке. На сцене музыканты настраивали инструменты для живого концерта. С учителями и директором разговаривали важного вида мужчины в костюмах — приглашенные гости. Для них был накрыт отдельный стол, уже сервированный с целым рядом бутылок роскошного шампанского и вина. Для учеников — чуть поодаль в несколько рядов тоже стояли длинные столы, накрытые скатертями — с пирамидами каких-то разноцветных угощений. — А нам без алкоголя… — раздосадованно протянула Ками, прикрыв двери. — Да ладно я всё решу, да ладно, не кипишуй, — сказал Мориси нараспев. — Украдешь бутылку с чужого стола? — Камилёк-Камилёк, ты мыслишь мелко. У меня есть план. Саша и Марк валяли дурака — то ли щекотали друг друга, то ли играли в какую-то странную игру, где нужно было ущипнуть другого, не дав ущипнуть себя. Как дети. В конце концов, они нечаянно сбили со стены приклеенные снежинки. Аня невольно улыбнулась, наблюдая, как смущенная Саша пытается незаметно для других приладить снежинки обратно. От нее было почти невозможно оторваться. Как будто они были магнитами с разноименными полюсами. Аня засмотрелась на спортивную фигуру Саши, еще не женскую, немного угловатую. На бедра, которые обтягивала ярко-красная ткань. Она нервно сглотнула, вспоминая, что всего несколько часов назад могла свободно касаться этого тела под одеялом в тишине ночи. И вся шумная толпа вокруг ничего не знает. И никогда не узнает, как эта яркая девочка с невозможными рыжими волосами целовала её, настолько требовательно и глубоко, вжимая в подушку, что от этого тепло разливалось по телу и… Алина подошла к ним, шурша пышным платьем, и это заставило Аню вынырнуть из своих мыслей. Мыслей, от которых ей стало жарко. От которых ноги и низ живота приятно заныли. — С тобой всё хорошо, эй? — Алина помахала рукой перед глазами Ани. — Говорят там будет какой-то декан из МГУ, возможно, с матфака. Тебе надо с ним познакомиться! — А то как же, — хмыкнула Аня. — Можно подумать без него не поступлю. — Ой, Щербакова, социальный капитал — новое золото. Слышала о таком? Ане не хотелось говорить о математике. Вообще о чем-либо серьезном. Она вновь украдкой глянула на Сашу. На этот раз Саша поймала её взгляд и тут же зажглась улыбкой. Кажется, это заметил Марк, и Аня поспешила отвернуться в другую сторону. Она заинтересовала её сразу, в первый же день — новенькая зеленоглазая девочка, скромно, но с улыбкой, отвечающая на вопросы одноклассников. Она была необычной, но по-своему красивой. И главное, Саша чем-то неуловимо отличалась от всех остальных. В ней не было лоска, обилия косметики, идеального сочетания цветов в одежде. Только что-то хаотичное и от этого очень настоящее. В желании смотреть на нее чаще, чем на других, Аня видела нечто иррациональное, ненормальное, даже опасное. От этого включались все внутренние защиты: не подходи, убьёт. Впрочем, возможно, она бы позже смогла распутать этот клубок эмоций, если бы не чертова математика. Потому что Сашины способности молниеносно решать задачи совершенно рушили всё, рушили ту единственную Анину идентичность, за которую она так крепко держалась. Когда однажды Аня поняла, что способна усваивать материал по математике быстрее остальных, это стало для нее не просто приятным открытием. Она решила сделать всё, чтобы хоть в чем-то преуспеть. По-настоящему. Чтобы быть в этой жизни Кем-то. Кем-то еще, кроме «вечно болеющего ребенка». Ведь это почти унизительно. Особенно в дни, когда в доме за большим столом собирались приехавшие многочисленные дальние и близкие родственники и друзья семьи. И всегда, абсолютно всегда оживленные разговоры доходили до хвастовства успехами и достижениями детей. Аня старалась сбежать в свою комнату в такие моменты, но, увы, не всегда успевала. В конечном итоге всё сводилось к тому, что Аниному отцу было нечего сказать. Кроме того, что главное и единственное достижение его старшей дочери в том, что она до сих пор не отбросила коньки. Ей недостаточно было просто хорошо учиться или быть начитанной — нет, люди почему-то продолжали видеть её только через призму этой чертовой инвалидности — «больной ребенок несчастных героических родителей». Будто она не была человеком, а всего лишь иконкой человека на чужом рабочем столе. Оставалось сжимать кулаки под столом и, краснея, смотреть перед собой в тарелку, пока среди родственников повисала неловкая тишина. И хорошо, если кто-нибудь — обычно недалекая двоюродная тетка Наташа — не пускался в этот момент в диванную философию. — А я Нюточку моему Коле всегда в пример привожу. Говорю «Посмотри, ты лоб здоровый, а ленишься и школу прогуливаешь, а вот Аня…» И кто-то с другого конца стола глубокомысленно добавлял еще большую пресность. — Да… Что такое наши проблемы, если подумать… Мелочи. И стыдно становится, что жалуемся. Наверняка они думали, что говорят что-то хорошее или поддерживающее, но это было не так, совсем. Это заставляло Аню краснеть еще гуще и мечтать провалиться сквозь землю. Потому что она была здесь не для того, чтобы мотивировать каких-то лоботрясов ходить в школу. И не для того, чтобы случайный Иван Иваныч вдохновлялся и в тайне радовался, что его проблемы не такие уж и серьезные. В конце концов, Аня была просто подростком — со своими интересами, мечтами, страхами, желаниями. Но все эти разговоры будто расчеловечивали и сводили её до объекта, об который люди могли почесать свое эго. Ане казалось, если однажды она выиграет Всерос по математике или даже что-то на международном уровне, то эта новая идентичность перекроет наконец прежнюю. Ведь даже Хокинга чаще всего в быту называют ученым-инвалидом, а не наоборот — инвалидом, который что-то там открыл. И в этом порядке слов вроде незначительная, но в то же время огромная разница. Ну а Саша… Саша одним своим появлением и сияющим талантом будто обрезала крылья у всех надежд разом, точно говоря «и даже в математике ты никто, просто зубрила» *** В актовом зале играла приятная живая музыка, но не громко, а едва уловимо, чтобы не мешать общению. Пробираясь к столам, приходилось лавировать между смеющимися компашками. Мориси и Дима уже были возле угощений, когда к ним подошли Аня, Камила и Алина. Мальчишки выглядели до неприличия довольными жизнью. Аня не была голодной, поэтому подошла только чтобы налить из графина немного гранатового сока. Не разгуливать же по залу с пустыми руками. Сок показался каким-то странным, будто забродил, и Аня вернула бокал на стол. Саша и Марк наоборот, похоже, были довольны напитком, выпив первую порцию залпом. Они смеялись, плеснули в бокалы еще — и умчались общаться куда-то в сторону важных мужчин в пиджаках. Алина закинула в рот красивую маленькую тарталетку. — Пошли найдем твоего седого математика. — Чего это сразу моего? — Аня закатила глаза. Ками, кажется, тоже не хотела никуда уходить — к столу как раз подошел Андрей из параллельного, и она сверлила его взглядом. — Идем, — Алина обняла их за плечи. — Знаете кто там еще? Какой-то продюсер с ТНТ! — Вот оно что, так бы и сказала. А то «математик-математик»… — Социальный капитал — новое золото! По пути Камила все-таки улизнула от них, зато присоединился Семененко — в строгом черном костюме и с аккуратно уложенными волосами. — А я помню, как ты в первом классе была на Новый год снежинкой, — сказал он Ане. — Снежинкой без двух передних молочных зубов, да. А ты кем был? Что-то не припомню. — Рыцарем ночи. Точнее родители тогда просто забыли про утренник, — Женя ухмыльнулся. — В последний момент отец купил где-то первую попавшуюся черную мантию и сказал «Всё, ты теперь этот, ээээ… рыцарь ночи» Подошедший с широкой благостной улыбкой директор, поймал их компанию и посчитал своим долгом представить своих «важных гостей». Это было утомительно. — Хрен Хренов — владелец того-то… Пуп Пупкин — министр сего-то… Ане это напоминало скучнейшие мероприятия у отца на работе, куда иногда приходилось ходить. Где всем в общем и целом до лампочки, кто ты и откуда, но нужно вежливо улыбаться, будто нет большей радости в жизни, чем лицезреть очередного гостя. — Ах, добро пожаловать… Очень приятно… Рада знакомству… Польщена… Алина осталась кокетничать с продюсером, встречи с которым искала. А Аня и Женя устроились на стульях рядом с деловитой сухой седой женщиной в строгом костюме. Она выглядела одновременно и как чья-то бабушка, и как добрая ведьма. Старушка меж тем оказалась профессором философии, и с ней по крайней мере было интересно поговорить. — Наблюдаемая картина мира вне всякого сомнения является иллюзией… — Но это же какой-то солипсизм, — парировал Семененко. — Нет, молодой человек, я сейчас не утверждаю, что ваше индивидуальное сознание является единственной несомненной реальностью, а объективного мира не существует. Увы, это и в самом деле звучит не очень правдоподобно. Мир почти наверняка абсолютно реален и объективно существует, вопрос лишь в том, что нам никогда не узнать, как он выглядит на самом деле, ведь мы воспринимаем лишь то и лишь так, как нам позволяют наши органы чувств и мозг. А мозг большой генератор иллюзий, знаете ли… Аня снова нашла глазами Сашу, и слушать профессора внимательно стало намного сложнее. Саша и Марк разговаривали с каким-то мужчиной в очках неподалеку от елки. Вероятно, это был тот самый декан-математик. Аня поняла это по Сашиному лицу — так сосредоточенно и живо она что-то говорила ему, вдумчиво, погруженно, как во время написания олимпиады. Если бы только она знала, насколько обаятельна в такие моменты. Или это всего лишь Анин мозг создавал такую иллюзию, но почему-то ей казалось, что все вокруг видят то же самое. Не могут не видеть, какая Саша удивительная. Ане было совершенно не важно, что не она общается с математиком из МГУ. Потому что с Сашей она без всяких достижений чувствовала себя намного больше человеком, чем со всеми родственниками вместе взятыми. Сашу не интересовали грамоты и оценки. Для нее Аня была просто Аней, просто человеком — не объектом, который нужно жалеть, которым можно гордиться, хвастаться или вдохновляться, не ролью. Аней. И это было ново и приятно вот так впервые видеть собственное отражение в глазах другого. Свое настоящее отражение, а не чужие ярлыки. В ту ночь в больнице, когда они смущаясь и робея впервые пытались поговорить не как старые враги, а как люди, узнавшие друг о друге много сложной правды, Аня назвала Сашу мастером по выживанию. И Саша на это хмуро ответила что-то вроде «только обойдемся без жалостей, разговоров о моей невероятной стойкости, силе духа и так далее» В тот момент Аня слёту сообразила, что Саша более чем понимает, как это быть объектом, в котором видят не личность, а только обстоятельства, при чем не самые веселые. Саша точно так же не хотела этого — ярлыков. Быть «пробивной девочкой, поднявшейся с низов, которая несмотря на трудное детство…» и так далее. Она хотела быть замеченой миром как человек — особенный, не похожий на других. И Аня заметила. Заметила красивую сильную юную девушку, которая до ужаса боялась показаться слабой и уязвимой (ох, как Аня это понимала!). Заметила этого почти ребенка внутри, который грубил и ощетинивался, как дикий зверек, в ответ на сближение. И, конечно, заметила доброту — не напускную, не с елейной улыбочкой — нет. Вот эту простую и робкую, которая тем не менее пробивалась сквозь все защитные механизмы психики и находила выход — даже если через сарказм, черный юмор и дурацкие шутки. Во влюбленности в Сашу всё было прекрасно, пока Аня считала её своей личной проблемой. Точнее это даже не было проблемой. Чувством самим по себе можно было просто наслаждаться. Благодаря ему сама жизнь будто стала ярче, а цвета — насыщеннее. Влюбленность без мыслей о взаимности ничего не требовала, не обещала и не спрашивала. Из нее произрастало только кристально чистое и искреннее желание иногда быть рядом с Сашей, не обладать, не присваивать, а всего лишь смотреть. Как человек любуется редким краснокнижным цветком, не желая его срывать и ставить в вазу у себя дома. И хотелось сделать что-то. Не для себя, не для того, чтобы вызвать ответные чувства, а просто — для счастья другого человека. Аня была уверена, что преуспеет. Не выдаст своих эмоций — это у нее всегда неплохо получалось. Не смутит и не напугает Сашу таким запрещенным по многим причинам чувством. Если бы только не оказалось, что Саша вовсе не собиралась пугаться… Это случилось в ту пятницу, когда Аня и Глейх увидели Сашу мерзнущую на остановке и решили подбросить до больницы. В их поездке и небольшой прогулке после Аня сначала не видела ничего необычного. Разве что Саша казалась немного притихшей, но это можно было списать на холод, отвратительную погоду и усталость к концу учебной недели. Но в холле, когда из-за сущей нелепости они случайно обнялись — по-дурацки, смешно — Аня что-то почувствовала. Она не знала, какой черт дернул её за язык и вынудил пошутить про искусственное дыхание. Это не должно было вызвать ничего кроме смеха. Но Саша не рассмеялась, а только резко покраснела. Ее глаза стали на секунду какими-то расфокусированными, точно с пеленой. Ане показалось, что Саша смотрит на её губы и вот-вот поцелует. Этого не произошло, но видеть такую растерянность, такую суету и замешательство со стороны Саши было странно. И тогда какое-то невероятное волнение и надежда охватили Аню. Вместе со страхом и досадой. После столь неловкого прощания она шла по коридору, не зная, как успокоить дыхание и стук сердца, который буквально отдавался в ушах. И когда медсестра, померяв давление, надела ей на палец пульсоксиметр, Аня ни разу не удивилась, что показатели зашкалили. Оказалось, что совсем не влюбленность была той эмоцией, которую Аня не могла в себя вместить. Возможная взаимность — вот, что было намного больше нее и вызывало почти панику. Она сидела на ненавистной кожаной кушетке, уставившись на собственные стопы в белых носках, и пыталась вспомнить все глупости, о которых когда-либо болтала с Алиной и Ками. Они шутили и про секс втроем, и про то, что женятся друг на друге однажды, потому что все парни — козлы. Но никто при этом не смущался и не краснел. Не из-за чего было краснеть просто. Выходит, Саше всё же было из-за чего? Она заслуживала любви, безусловно заслуживала. И Аня бы отдала Саше всю. Всю, что у нее была. Но как она могла гарантировать, что это не кончится плохо? Аня паниковала от нового знания и хотела понять, что тут можно сделать. Она перебирала в голове варианты, стараясь не обращать внимания на медсестру рядом, которая пыталась (уже который раз?) попасть ей в вену. Но не обращать внимание было тоже совсем не просто — игнорировать такой морской бой на собственной руке: опять мимо? Да черт возьми. И оставалось только сжимать пальцы на ногах, надеясь, что следующая попытка будет удачнее. Проблема была в том, что Саша не знала _этой_ её реальности. И хорошо, что не знала. Она, конечно, не относилась к Ане как к убогой, разумеется, нет. Но разве понимала ситуацию целиком? Что Аня при всем желании не сможет дать ей ничего в обычном смысле — отношений, обещаний, «долго и счастливо». Что она привязана — буквально — этими иголками и трубочками к аппарату, чуду техники, без которого давно бы загнулась. Привязана к семье, которая всё это оплачивает. Не свободна и абсолютно зависима от приколов собственного тела, которое может в любой момент выкинуть что-то, из-за чего… Словом, всё это определенно не похоже на отношения мечты. Когда первая иголка была наконец закреплена пластырем, оставалась еще вторая. Только Аню это почти не беспокоило уже. От избытка эмоций за последний час в уголках её глаз скопились слезы и нос покраснел. Это напугало медсестру, которая обеспокоено произнесла. — Ну потерпи, малыш, еще немного. Аня не знала, как объяснить ей, что дело вообще не в физической боли. «Малыш»… Она не была ребенком, боже. Всего лишь невысокого роста, всего лишь с недостатком веса, но всё же девушка, почти совершеннолетняя, со взрослыми чувствами и невозможным желанием поцеловать собственную одноклассницу. А еще ворохом чертовых противоречий в голове. *** В бесконечных светских беседах ученики, кажется, начинали скучать. Некоторые уже продвигались в сторону танцпола, как бы намекая, что пора отпустить тихий милозвучный оркестр на отдых и включить на всю громкость колонки с нормальной музыкой. Аня наблюдала, как Морис на танцполе флиртует с десятиклассницами и параллельно слушала спор Алины и Ками, которые обсуждали, где лучше встать, чтобы самые красивые парни их заметили. Ее внезапно отвлек шум сзади. Марк тащил Сашу за руку и, подведя к столу, почти насильно усадил её на стул рядом. — Эй! — Саша явно была возмущена. — Да в чем дело?! Запыхавшийся и слегка взъерошенный Марк окинул взглядом ребят, задержав глаза на Жене. — Вы можете за ней проследить?! — сказал он, — Мне нужно отойти и чтобы за это время она не натворила херни! — Что-о-о? — нахмурился Женя. Аня тоже сдвинула брови. — Он шутит, — хохотнула Саша. — Я не шучу, — Марк активно жестикулировал. — Она сошла с ума! Сейчас чуть не поскандалила с каким-то важным хреном из ДепЗдрава московского. — Наглая ложь. Клевета, — Саша смотрела на Марка недовольно. — Ага конечно. Если бы я её вовремя не утащил оттуда, вообще не знаю, что бы было! Начала бы хамить человеку. Алина скривилась. — Трусова, ты в своем уме? — В своем я уме, — Саша отмахнулись. — И ничего я не скандалила. Просто у нас была… содержательная дискуссия! — Это ты называешь дискуссией?! Сбитая с толку Аня обеспокоено всматривалась в Сашино лицо. С ней явно было что-то не так: слишком алые щеки, слишком задорные горящие глаза. — Ну а что такого-то? — Саша развела руками. — Я просто хотела спросить, какого ху… в смысле ПОЧЕМУ при таком-то бардаке и нехватке денег примерно на всё, бюджетные миллионы сейчас пролетают в небе над… — САША! — прозвучало сразу несколько голосов. В одном из них Аня узнала свой собственный. Марк стоял с лицом «Я же говорил». Алина цокнула языком. — Трусова, тебе сколько лет? Слишком умная что ли? Думаешь доросла, чтобы серьезным знающим людям рассказывать, как надо и как не надо департаментами управлять? — Погодите, успокойтесь все, — сказала, наконец, Аня примирительно. Она подвинула свободный стул и села рядом с Сашей, заглянув ей в глаза. В эти родные зеленые глаза, в которых сейчас будто плясали какие-то почти бесовские огоньки. Опустив взгляд ниже, Аня заметила, что Сашины пальцы до сих пор сжимают бокал с остатками сока на донышке. И до нее стало медленно доходить… — Кветилашвилли! — крикнула она, обернувшись на танцпол. Разгоряченный Мориси с довольной миной подошел к ребятам. Аня глянула на него строго. — Что. Добавлено. В чертовы. Графины. С соком? Мориси будто удивился вопросу. — Дык вермут! А что? — Да совсем ничего! — Аня прикрыла глаза, чтобы совладать с эмоциями. — Просто может о таком надо предупреждать? — В каком смысле? — Мориси улыбался. — Ты что, сама не учуяла, Анико? Загитова прочистила горло и смущенно влезла в диалог. — Эм… Ну, я вообще-то сразу поняла, что там алкашка. Мориси же обещал решить вопросик… Аня подняла на подругу удивленный взгляд. — Я тоже понял, — Марк почесал нос. — В смысле я думал это очевидно и не стал Сане говорить, потому что… типа. Очевидно. — Ну да, — подтвердил Семененко. — Ань, у тебя после ковида обаняние что ли отшибло? Аня немного растерялась. — Мне вкус показался странным, но… — она не стала договаривать, дабы не пришлось объяснять, что ее отношения с алкоголем закончились даже не начавшись. Откуда ей было знать? — А в чем собственно проблема? — спросил Мориси. — Там не так уж много намешано. — Не так уж много для тех, кто сливачит каждые выходные, — вздохнула Аня и перевела взгляд на Сашу. — А тех, кто не пьет, как видим, развезло… Саша подняла брови. — В смысле вы все что хотите сказать? Что я пьяная? — она шумно выдохнула и зажмурила глаза. — Пиздец… Мориси и остальные рассмеялись. — А я то думала это свежевыжатый гранат так пасёт странно… Пиз-дец, — Саша обреченно матюкнулась по слогам. — Но тот хер моржовый из ДепЗдрава всё равно не прав. Ань, ты б слышала, че он нёс. Тебя бы тоже выбесило. — Меня сложно выбесить, — Аня мягко улыбнулась. Краем глаза она видела, что Алина и Ками шепотом переговариваются, бросая на них с Сашей странные взгляды. Разумеется им было совершенно не ясно, с чего вдруг Аня так заботилась о «чертовой Трусовой». Это наверняка выглядело из ряда вон — всю прошлую неделю и особенно сегодня они вели себя друг с другом совсем не так, как раньше. Аня знала, что будут вопросы, но это когда-нибудь в далеком «завтра». Сейчас же её волновала только Саша. Милозвучный оркестр закончил выступление, и музыканты принялись собирать свои инструменты. Предчувствуя скорое веселье, многие хлынули в сторону танцпола. Аня аккуратно забрала у Саши из рук пустой бокал. Взяла со стола одну из стеклянных бутылок «Боржоми», открыла и вручила ей. — Попей, скоро станет полегче. Семененко присвистнул. — А знаешь, как в народе говорят? Поздно пить Боржоми, когда почки отвалились. Саша на этой фразе аж хрюкнула от смеха — да так, что часть минералки вылилась через нос. Зажмурив глаза, она продолжала беззвучно смеяться. А Аня не знала, улыбаться или сочувствовать, видя такую — нетрезвую, смешную Сашу. — Держи, по ходу тебе нужнее, — сказала Саша ей на ухо, одновременно протягивая бутылку «Боржоми» и глупо хихикая. Аня тоже склонилась к Сашиному уху. — Так поздно ведь. — сказала она. — Уже отвалились. Саша продолжала смеяться куда-то ей в плечо. Аня слегка обняла её одной рукой и посмотрела на одноклассников, пытаясь одним взглядом сказать: «Не берите в голову. Всё окей» Наконец, погасили верхний свет. Со стороны уже опустевшей сцены загорелись цветные прожекторы, а из колонок хлынула быстрая музыка, заставив весь зал содрогнуться от дружного «Е-е-е-е». Ребята ринулись танцевать. Ками и Алина, уходя, все еще бросали через плечо тревожные взгляды. Последним удалился Семененко, будто не теряя надежды, что Аня и Саша вот-вот присоединятся к танцам. Когда рядом с ними никого не осталось, Аня мягко погладила Сашу по плечу, прижав к себе чуть сильнее. — Блин, это ужасно, — пробормотала Саша. — Никогда не буду пить. — Эй, всё хорошо. Там и правда вроде совсем немного вермута. Скоро отпустит. Аня смотрела на мигающие цветные огни, которые смешивались с нарядами танцующих старшеклассников в какую-то безумную палитру. Как же наивно было с её стороны думать, что несколько недель назад в торговом центре они могут _просто_ поцеловаться. Всего лишь уталить желание, такое телесное, физиологическое, а дальше общаться без обязательств. Иногда в губы общаться, но все еще без громких обещаний. Будто это что-то меняло, господи боже. Будто каждый новый шаг друг к другу мог остаться только на уровне тела, не укрепляя привязанности. Как же самонадеянно было так считать! И теперь, сидя в новогоднем актовом зале школы и ероша Сашины волосы, Аня расплачивалась за эту самонадеянность, медленно понимая, что совершенно пропала. Она всегда будет любить «чертову Трусову», она всегда будет за нее волноваться. И, увы, она всегда будет бояться того дня, когда Саша захочет уйти. После третьей или четвертной песни Алина, Камила, Мориси и Женя вернулись, запыхавшиеся и раскрасневшиеся. Они разобрали минералку со стола и принялись жадно пить. Саша к этому времени немного пришла в себя. По крайней мере она вполне трезво начала расспрашивать Мориси о том, как именно он протащил бутылки вермута в актовый зал. После небольшой паузы заиграла какая-то нежная мелодия, с первых аккордов пробивая до мурашек. Мориси тут же вальсирующей походкой отправился к группке десятиклассниц неподалеку. Камила почти захныкала. — Медляк… — она вытянула шею. Аня проследила за взглядом Ками. Ее вожделенный Андрей уже танцевал с какой-то девочкой на противоположном конце зала. Марк вернулся сутулый и понурый. Видимо, тоже хотел кого-то пригласить, но попытка не увенчалась успехом. Камила подошла к нему. — Пошли, Маркуш, я тебя приглашаю, раз нам сегодня разбили сердца, — сказала она. Марк немного оживился и они отправились танцевать. Алину увёл высокий брюнет из «Б» класса. Оставался Женя. Даже не глядя на него, Аня понимала, что тот собирается пригласить на танец её. И отказать будет неловко - ведь это всего лишь танец. Ситуация казалась дурацкой и безвыходной, пока Саша вдруг не встала со своего места и не взяла Аню за руку. — Пофиг, короче, идем, — сказала она, утягивая Аню за собой к переминающимся под музыку парочкам на танцполе. И Аня не стала ни сопротивляться, ни думать о том, как это выглядит со стороны. Всё это было не важно — только Саша имела значение. Аня положила руки ей на плечи. — Кажется, у кого-то еще не прошел алкогольный кураж? Саша сомкнула руки на Аниной талии. — Неправда, — её глаза больше не светились дерзостью, взгляд стал обычным, сосредоточенным, таким Сашиным-Сашиным. — Просто я хочу танцевать только с тобой. — Я тоже хочу танцевать только с тобой, — повторила за ней Аня. — Всегда или здесь и сейчас? — Саша как-то невесело и немного криво улыбнулась. Они медленно раскачивались, танцуя, как пятиклассники на дискотеке в летнем лагере — соблюдая дистанцию почти полностью вытянутых рук. Аня не ответила, просто притянула Сашу чуть ближе. Ей хотелось сказать «Всегда», но это было слишком сильное и опрометчивое слово. — На самом деле, — продолжила Саша после паузы, — Ты ничего мне не должна. Отношений там. — ей явно было тяжело подбирать слова.— Фиг с ним, правда. Я соглашусь на всё, потому что… потому что бог знает что ты со мной делаешь, Щербакова, вот почему! Господи, я просто… — Саш… — Подожди ты, не перебивай, — Саша даже остановилась, чтобы спокойно выдохнуть, — Просто я хотела бы, чтоб ты знала, что я не боюсь. — Чего ты не боишься? — Ничего. — А конкретнее? — А конкретнее не будет, понимай, как хочешь, — Саша сдвинула брови и уперла взгляд куда-то вниз. На её лице читалась какая-то мука, будто она уже и так выдавила из себя максимум слов. Аня понимала это состояние и не требовала большего. Она просто притянула Сашу еще ближе. — Хорошо. Ну а чего ты хочешь здесь и сейчас? Аня смотрела в зеленые глаза напротив. Разноцветные лучи прожекторов пробегали по ним и уносились дальше по залу, а затем снова возвращались. Когда они на миг ослепляли, казалось, что всё вокруг бесконечное и белое. — Тебя, — ответила Саша. Аня мягко повела её за собой к темному краю танцпола, в слепую зону, куда не доставали вездесущие прожектора и случайные взгляды. Она остановилась и накрыла Сашины тонкие губы своими так, точно мечтала об этом не просто с утра, а с момента рождения вселенной. Всегда. Но Саше об этом знать было не обязательно.