Одиночество возвращается в цзиньши

Смахнув со лба непослушную прядь, Вэй Усянь закрывает тушечницу. Вытирает руки. Промывает и откладывает кисть на подставку, а пару новых талисманов — сохнуть на край стола. С чувством удовлетворения потягивается, прислушиваясь к звукам ночи. После отбоя Облачные Глубины всегда напоминают кладбище. Тишина, густая и плотная, обволакивает всё призрачным лёгким туманом, в котором даже стрекот цикад и шелест ветра кажутся нереальными. И ни единого отголоска человеческой жизни: ни скрипа окон, ни эха голосов. Только... Вэй Усянь настороженно замирает. Какой-то новый звук, чужеродный в этой гробовой тишине, привлекает внимание и тут же растворяется в лунном свете, словно пугливый дух. Возвращается снова, стоит палочке благовоний догореть до половины. Прислушавшись, Вэй Усянь с удивлением понимает, что тревожные звуки доносятся со стороны постели. А присмотревшись, замирает, словно окаченный ледяной водой. Обычно спокойный, Лань Ванцзи мечется во сне. Хмурится. Комкает края одеяла, дышит тяжело и рвано: будто от боли. Почти беззвучно стонет что-то неразборчивое, судорожно глотает воздух — сжатая в пальцах ткань трещит, не выдерживая. Словно встревоженный слишком громким звуком, Лань Ванцзи напряжённо замирает, напоминая покойника. Волосы разметались по постели, прилипли к взмокшему лбу и вискам. Одинокая — явно не первая — слеза стекает по бледной щеке, впитывается в потемневший от влаги ворот чжунъи. И это первый раз, когда Вэй Усянь видит своего спящего мужа таким. Хмурится, не желая гадать, кто или что стало причиной кошмаров. Потому что правильный ответ наверняка слишком... Слишком. Вэй Усянь выдыхает и тихо-тихо встаёт. Неслышно подходит к кровати, на всякий случай оглядывается: Бичэнь стоит на подставке у дальней стены. Значит, на мгновение больше, чтобы увернуться, если что-то пойдёт не так. Лань Ванцзи неожиданно вздрагивает: резко, всем телом, как от удара. Рвано выдыхает сквозь стиснутые зубы и сдавленно стонет. Так, как Вэй Усянь не слышал от него ни разу в жизни: тихо, но отчаянно и горько. Словно неупокоенный дух на заброшенном кладбище. — А-Чжань. — Испачканные тушью пальцы касаются мокрого лба. Но Лань Ванцзи не просыпается. Только резко дёргает головой, сбрасывая руку, и сильнее хмурится, комкая истерзанный край одеяла. — А-Чжань! — Громче и ближе, мягко обнимая за плечи. — Просыпайся, А-Чжань! Ничего не меняется. Снова. Только дыхание становится заметно тише и реже, а сведённые напряжением пальцы разжимаются. Вэй Усянь встряхивает Лань Ванцзи за плечи, и тот, наконец, открывает глаза. — А-Чжань, просы... — договорить не получается. Ледяные пальцы крепко, почти до боли смыкаются на запястьях, а в мутном потерянном взгляде нет ни тени узнавания. Словно, даже проснувшись, Лань Ванцзи всё ещё видит кошмар. На мгновение испугавшись, Вэй Усянь вздрагивает, но рук не вырывает. Запоздало радуется, что не успел погасить лампу: слишком жутким кажется сейчас неподвижно-бледное лицо. — Лань Чжань! Это я! Всё хорошо, я с тобой, — бормочет он, наклоняясь ближе. Гладит плечи — уверенно, нежно. Чувствует, как медленно слабеют чуть-чуть потеплевшие пальцы. Видит, как взгляд наполняется осмысленностью, как разглаживается жёсткая складка между бровей. — Вэй Ин...? — голос Лань Ванцзи звучит хрипло и так удивлённо, словно тот не до конца верит своим глазам. Почти согревшиеся пальцы разжимаются, соскальзывают, а во взгляде оседает вина. — Прости. Вэй Усянь потирает запястья, но улыбается. Пытается скрыть беспокойство, цепко сжавшее рёбра. И ложится рядом, забираясь под одеяло. Тянет мужа в объятия. — Не за что извиняться, А-Чжань. Это ведь был плохой сон? — Очень. — Лань Ванцзи упирается всё ещё горячим лбом в плечо и мягко обнимает в ответ. Нежно и невесомо, едва касаясь, но Вэй Усянь всё равно чувствует, как дрожат его руки. В привычно ёмком ответе слышит шёпот кошмара, осевшего тёмных углах спальни. — Расскажешь, что тебя так напугало? — Нет. — Голос Лань Ванцзи звучит совсем тихо и глухо, а сам он крепче прижимает к себе, и в этом жесте намного больше, чем в тысяче слов. — А-Чжань, — укоризненно выдыхает Вэй Усянь, касаясь губами виска. Устраивая ладонь напротив беспокойно-шумного сердца. Чувствуя, как медленно, удар за ударом, оно успокаивается. Тишина туманом вползает в приоткрытые окна, стелется по полу, наполняет спальню иллюзорным покоем. Несколько долгих минут — пепел осыпается с догоревшей палочки благовоний — не слышно ничего, кроме эха ночных птиц и мерного дыхания, теплом оседающего на коже. Тяжесть головы на плече успокаивает, и кажется, что Лань Ванцзи заснул, утомлённый кошмаром, но... — Не могу спать без тебя. — Лань Ванцзи говорит тихо, и его дыхание щекотно касается шеи. Мурашками разбегается по плечам, чувством вины першит в горле. Вэй Усянь на несколько секунд прикрывает глаза. Пытается дышать ровно — не выдать, что одних этих слов хватило, чтобы окончательно понять, кто и что навещает Лань Ванцзи во снах. — А-Чжань... — Не хочу спать без тебя. Снова. — Я здесь, любовь моя. С тобой. Прости меня, — голос всё-таки дрожит. — Простил. Давно. — Тёплые ладони мягко гладят спину и плечи, а нежный поцелуй касается ключицы. Борясь с горечью — виной — Вэй Усянь кусает губы. Упирается лбом в лоб и несколько минут молчит, безуспешно прогоняя предательские слёзы. И, наконец, тихо просит: — Расскажешь потом? Когда будешь готов. — Расскажу.