а диагноз мой был простым: неизлечимая, больная зависимость.

      — Пошёл ты нахуй, — лениво сплевывает кровь Стив, поднимая свой, теперь уже кривой, профиль к небу. — Нахуй... — повторяет хрипло, сбивчиво, точно молится всем выдуманным Богам его больного сознания избавить, оторвать от блядского, невыносимого Билли Харгроува.       Небо чистое. Ни намёка на облако. Ни намёка на шторм и грозу. Весь шторм сейчас сосредоточился у Стива где-то в груди, под рёбрами. И ныл теперь там, бился о стенки грудной клетки, как заведённый крутился, как листья осенью в сильный ветер. То-ли от недавнего удара под дых, то-ли от... то-ли...       Харгроув дышит шумно.       Или Стив настолько сошёл с ума, что только его слышать теперь и может? Хочется оторвать себе уши, проткнуть барабанные перепонки, ведь лучше уж нахуй оглохнуть, чем слышать только... его.       — Нахуй? — как из-под толщи воды. — Да что с тобой не так, Харрингтон?       О, Стив и сам бы хотел знать. Сам, блять, хотел бы получить ответ на этот назойливый, въевшийся под корку вопрос. Он неправильный. Пиздецки неправильный, теперь вот ещё и кривой, избитый... больной. Он больной на голову, неизлечимо. Без-на-деж-ный.       Билли Харгроув.       Билли.

Бил-

      -ли.       — Отъебись, — выдыхает еле слышно, соскальзывая вниз, прям на землю, на холодный асфальт. А хочется соскользнуть ещё ниже: в саму преисподнюю, в самое адское, смертельное пекло. Сбежать из одного ада в другой.       — Мне кажется, ты что-то конкретно путаешь, — чиркает зажигалка, Билли затягивается уже до тошноты заебавшими Стива «Мальборо». — Ты бормочешь мне какую-то хуйню, выводя из себя, зовёшь сюда после уроков. А теперь требуешь отъебаться, как будто я все это и начал.       Слышно скрип тяжёлых харгроувских ботинок. Через мгновение видно, его серьезное лицо напротив. Билли опускается на корточки перед ним, задумчиво крутит в руках сигарету.       — Чего ты, блять, добиваешься? Нравится получать пизды?       — Пошёл нахуй.       Билли грубо хватает его за воротник, притягивает почти вплотную. Стив глупо сглатывает, чувствует, как сигарета прожигает тонкую ткань ветровки, почти касается шеи.       — Ты не попугай, Стиви. Так и не надо повторять одно и то же, — Харгроув внешне как всегда, блять, до зубного скрепета спокоен. А Харрингтону всё равно нравится думать, что в голове у того шторм, подобный тому, что у Стива в груди.       Харрингтон носом шмыгает, чувствуя, как по скуле тянется кровь, нахально, как может вызывающе, ухмыляется, смакующе выдаёт:       — Пошёл нахуй.       Билли молчит. Губы поджимает, кивая, видно, как ноздри у него расширяются, с шумом вбирая морозный воздух.       — Да ты просто больной.       Да. Да, да, да, он страшно больной, он совсем неизлечим и недуг его вот сидит напротив, затягиваясь сигаретой. Стив глазами прослеживает, как пальцы Харгроува поднимаются к губам; как эти самые губы нервно обхватывают сигарету; как дёргается кадык. Билли сейчас невыносимо, болезненно близок и одновременно далёк, как издёвкой моргающие на небе звёзды.       О как. На какие метафоры он способен в таком состоянии.       — Больной ублюдок, — в голосе у Харгроува слышится разочарование, в глазах чудится немой упрёк.       А у Стива всё: шарики за ролики, мозги набекрень. Он ухмылку давить продолжает, ещё ближе наклоняется, как будто делить с Билли один воздух уже недостаточно. Вдруг чувствует себя самым смелым, самым отбитым на Земле человеком. Ему вдруг кажется, что у него Билли приручить выйдет, каким бы диким животным тот бы ни был.       Ему вдруг думается, что он очень не прочь побыть принцессой Белль в этой поломанной версии «Красавицы и Чудовища».       — Пошёл нахуй, — шепчет сбивчиво, дрожаще улыбается. И кажется — умрёт прям щас, если прекратит провоцировать Билли на откровенный конфликт, если прекратит так унизительно, так очевидно пытаться привлечь его внимание, вызвать реакцию, отличную от безразличия, холодным блеском сверкающим в харгроувских глазах.       — Хватит, — сквозь зубы предупреждает Билли.       — Нет. Пошёл нахуй.       — Я выбью тебе челюсть...       — Пошёл нахуй.       — ...и переломаю ноги...       — Пошёл...       Стива хватают за шею и вот он уже морально и физически готовится встретиться лицом с коленом Билли.       А встречается с губами. С губами Билли.       И так, блять, становится хорошо. Так легко, как в тот вечер, когда он впервые накурился. Так свободно, как в первое утро без мудака Томми и его сучки Кэрол. Так... тактактактактак...       Билли больно кусает его за разбитые губы; он на вкус — мерзотный, тошнотворный табак, а ещё кровь и что-то неописуемо невъебенное, отправляющее Стива сначала в адово пекло, затем к Билли прямо под кожу, а оттуда и куда-то на небо. К тем далёким звёздам, высоко-высоко над грешной, обречённой Землёй.       Харгроув целует без всякой осторожности и нежности, грубо, будто бьёт.       Стив глупо хватается за плечо Билли. Стив глупо, такой же грешный и обреченный, как Земля, на которой он сидит, с отчаянием на поцелуй отвечает, будто лекарство от его неизлечимой болезни найдя.       Билли залезает к нему на колени, больно тянет за волосы.       О, никакое это не лекарство, — понимает Харрингтон. Ещё один яд, настоящий наркотик.       И он всё ещё неизлечимо, отвратительно больной.