ultraviolence

касания доктора раз за разом ломают ее, словно игрушку, оставляя на болезненно-молочном худосочном тельце новые, до ужаса прелестные гематомы и кровоподтеки. но в каждой ссадине, синяке, порезе и девичьей слезинке прослеживалась самая что ни на есть безудержная любовь. вот и сейчас он скользит фарфоровыми пальцами по нежной теплой коже собственного творения, ласково и трепетно убирает непослушную прядь голубых волос от столь очаровательного личика, любуясь и восхищаясь своим гением и мастерством. удивительно, как настолько многогранная личность может одаривать своим вниманием, а иногда даже и прикосновениями, такое заурядное и жалкое существо как ушко. масакрик вальяжно располагался на старом кожаном диване в гостиной, поглаживая по щеке лежащую у него на коленях девушку, которая наслаждалась блаженными секундами приступа ласки своего предмета обожания. — тебе приятно, милая?, — спрашивает он, окутывая бархатом и сладостью голоса, ушко. на такой внезапный вопрос она лишь может выдать нервное и растерянное «угу», сопровождающееся алым смущением, что словно капля крови в молоке отразилось на чудных щечках. высокомерный смешок масакрика не заставил себя долго ждать. доктор решил, что этого недостаточно, и, убрав ладонь от лица ушка, провел ею по выразительной женской ключице, которая маняще едва виднелась из под свитера. девушка лишь бросила на парня вопросительный взгляд. она еще не понимала, что он задумал. масакрик подарил подопытной очередную сахарную улыбку, одновременно с этим, очень медленно, переводя пальцы чуть ниже. они холодом струятся по чуть трепыхающейся шее, пока губы оставляют на ней вязкий соскабливающий сомнительное блаженство поцелуй. он ядовит как красота сгнившей розы. касания ее хозяина и прохлада от негреющих батарей пробуждают в ушке мурашки и заставляют ее соски затвердеть. мужчина уделяет внимание шелковистым ореолам, проходясь по каждому шву. может в следующий раз он воплотит свою очередную больную идею в жизнь и, наконец, распорет их ей без анестезии, а сразу после, лицезрея бесподобную картину, спустит на шрамированный животик, замарав при этом семенем еще и операционный стол. учащенное сердцебиение малышки возвращает его из чертовых приторных фантазий в реальность. — за то время, что я хожу в кабинет, ты должна до белья раздеться, чтобы доктор как следует осмотрел тебя, — просит масакрик перед тем, как оставить девушку покоиться на диване со льющимся по искусанным губам жалким поскуливанием, ласкающим его чуткий слух. мужчина возвращается весьма быстро, держа в руках все необходимое для его последующих действий. с каждым его шагом, c очередным глухим стуком каблуков туфель, колени ушко сводит все сильнее и сильнее; прикосновения и поцелуй ее возлюбленного, оставленные им ранее, ощущаются на коже словно щелочь, и от этого она неистово торчит. масакрик набирает через иглу флунитразепам из ампулы, а после вкалывает седативный препарат в ярко просвечивающую венку. от внезапной боли девушка не может сдержать слез, предательски выступивших в такой неподходящий момент. в конце концов доктор обычно с предельной аккуратностью относится к своей пациентке. однако не сегодня. заприметив влагу из полуоткрытых глаз, масакрик мгновенно нависает над лицом, что отражало сплошной экстаз от боли, и, обнажив соблазнительно белые клыки, проходится по бархатной мордашке своим языком-наждачкой. в шортах становится еще уже от очередного всхлипа раскинувшейся подле него жертвы. напоследок он слабо прикусывает щеку своего нерадивого котенка и отстраняется. смерть не только дышит в ее лицо, но и вязко сползает по нему кисло-горькой слюной. — ваша девочка течет из-за действий господина, — с робким заигрыванием надрывисто произносит девушка, ведя пальчиком от лица до рубца на яремной ямочке, распространяя влагу, в надежде увидеть на надменном лице каплю одобрения. ушко старается сильнее свести ножки вместе; поминутно импульс ползет по ее утомленному телу, проникая все глубже, в самые дальние ткани. ей становится все жарче и мокрее; в груди щемит от волнения, стыд и рогипнол растекаются по венам, а дыхание предательски исчезает. созерцая обнаженного питомца, парень размеренно натягивает хирургические перчатки — латекс крайне соблазнительно облегает его изящно-костлявые руки. — опустись на пол и встань на четвереньки, ушко, — приказывает он, пока тело девушки еще подвластно ее разуму. ползущие вверх уголки рта доктора и выразительные ямочки въедаются в радужку ее вырубающихся глаз, в слоу-мо разрезая ресницы, острием проникают в расширившиеся зрачки. масакрик впивается выступающими сквозь легкий синтетический материал ногтями в телесное полотно подопытной, неспеша обводит ими очертания ребер и впалого живота, c упоением наблюдает, как обмякает, слабеет ее тело от транквилизатора. под пеленой отчаянного наслаждения ушко еле-еле ощущает покалывание в разлагающихся кусками и липнувших к паркету коленях. — а тут у нас что, — мурлычет доктор, нарочито аккуратно проводя ладонью вдоль бедер. он отодвигает край полосатых трусиков и не может оторвать озорной взгляд от скрытых под ними прелестей своей малышки. — я не хочу, — умоляет ушко, кое-как произнося эти слова. дрожь от возбуждения пробивается не только в ее тельце, но в и голосе. она лжет. доктор, в ответ на такую наглость, одной рукой хватает ошейник, что всегда покоится на тонкой шейке девушки, тем самым натягивая ее на себя и заставляя выгнуть спинку, а второй размашисто шлепает ее по заднице. из горла ушко вырывается томный жалобный стон. дыхание обрывается. — разве тебя не учили быть хорошей девочкой и не врать своему хозяину?, — масакрик недовольно скалится — я весьма расстроен, что ты смеешь ослушаться меня. за это он не сдерживается и cо сжирающей его ожесточенностью резко вставляет в нее два пальца под смиренное молчание подчиненной. достав их, он не торопится разрывать тонкую ниточку смазки, почти эфемерно соединяющей их двоих. — уверен, теперь ты понимаешь степень моей любви к тебе, — хладнокровно произносит доктор перед тем, как попробовать на вкус соки ушка со своей перчатки. это было последней каплей. мужчине требуется злосчастные полминуты, чтобы сорвать с себя одежду и избавить свою пассию от сырых в абсолют трусов. затем он подхватывает ее и швырком переворачивает на спину, вдавливая девушку лопатками в дубовую древесину. масакрик без особых усилий скользит внутрь ее узкого девственного лона, растягивает тугие стенки, которые сам создавал, голодным опарышем копается в ее нутре. подумать только... первый раз с плодом своих трудов. это так мертвенно-волнительно, что все человечное, что могло затаиться в оставшихся тканях ампутированной души, все межреберное содрогается. наслаждение хрустом девичьих зубов отзывается из-под него. доктор маниакальными порывами вдалбливается в подопечную; едким шепотом в ее ухо срывается на рык, перемалывая злобу в стихотворное псевдолюбовное месиво. финальный толчок и вся пропитанная, словно марля, похотью фальш ошметками сползает по изувеченной груди, дурно клубничным вытекает с кровью из влагалиша, обволакивая теплом такой желанной спермы и согревая еле живое существо, находящееся весь процесс где-то за гранью сознания. с переслащенной истомой ушко закатывает глаза, пока внизу живота разливается благодать. еще несколько касаний масакрика, дабы довести ее до пика, и она скулит, в то время как ее тело после оргазма едва заметно подрагивает. по позвоночнику пробегает сковывающий душу холодок и она умоляет, умоляет, не замечая, как из горла вырываются слова: — пожалуйста… хозяин... прошу… мольбы вонзаются в горло девушки скальпелем и вся надломленность однородной блевотной массой извергается из ее ротика. масакрик с отвращением отстраняется от своего питомца и бросает ее разлагаться в его отсутствии, на прощание сняв и кинув на девушку латекс с приапических рук. не так уж ему и хочется лицезреть рвоту с бордовыми примесями. никакой ласки. никакой невинности. ни-че-го. дымка с глаз грязного оскверненного создания спадает. кажется, что завтра утром он подаст ушку ее собственное разъебанное сердце, крошевом брошенное в миску с остывшим омлетом.