— Знаешь, Гэб, у меня к Курилке только один вопрос… Зачем он Зонтику всё это высказывать-то стал? Мы же его теперь два часа не успокоим.
— Возмутился Вару.— Ну, я попробую его успокоить, может, у меня получиться…
— Сказал кареглазый, немного сомневаясь.— Так у тебя же уши чувствительные? — Я могу их закрыть. — Ну, попробуй…
— Сказал Вару, зная, что ушастика всё равно уже не остановить.***
— Зонтик, ну не плачь, всё будет хорошо, вы помиритесь. — Сказал кареглазый, обняв Зонтика, пытаясь его успокоить. — Н-не будет… — Сказал Зонтик, заливаясь слезами, но всё-таки пока более-менее держа себя в руках. — Почему ты думаешь, что не будет? — П-потому ч-что о-он с-сказал, ч-что я-я самый худший на свете в-валет. — Ответил голубоглазый, глотая прозрачные слёзы. — И ещё п-потому что я-я п-понимаю, что это правда. — Добавил голубоглазый. — Зонтик, это не правда.-возразил кареглазый. — Нет, я знаю, что это правда. Пожалуйста, уйди. — Но. — Я же сказал — уй-ди. И Габриэль ушёл. Ушёл, зная, что успокоить Зонтика уже не получится. Ушёл, понимая, что Зонтик Куромаку уже, скорее всего, не простит. Ушёл к невошедшим и Вару. Чтобы спросить у них, где находится снотворное, чтобы хоть как-то успокоить это голубого, в двух смыслах, гения без ни, почему-то решившего, что Куромаку его теперь ненавидит.