Холст нашей любви

— Я целовался с Джереми вчера вечером. Голос Жана в трубке звучит глухо. Может, потому что он на другом конце страны. Может — из-за того, как у Кевина шумит в ушах. Кевин дышит в динамик и пытается выбрать ответ. Ответ, который не покажет всю его боль и удушающую ревность, который не покажет, насколько он сейчас разбит, хотя пока сам не осознает, который не сделает больно Жану, но покажет, что он натворил. «Рад за вас»? Конечно, блять, нет. «И кто из нас целуется лучше?» — Кевина передергивает. Какой бы ответ он ни выбрал, это не будет иметь значения, потому что Жан в солнечной Южной Калифорнии с солнечным Джереми Ноксом, а Кевин — в блядском Пальметто. — Зачем… — голос Кевина слишком хриплый, и он прочищает горло, — зачем ты мне об этом говоришь? — Хочу, чтобы ты знал. — Кевин слышит, как что-то шуршит на фоне: кажется, Жан двигается на кровати. Как скоро в ней окажется Джереми? Как скоро Джереми… — А я хочу это знать? — вопрос риторический. — Я думаю, это лучше, чем если бы я не рассказывал тебе совсем, — голос Жана становится холоднее. — Это ты поцеловал его или он тебя? — Кевин почти заставляет себя спросить. Из всех вопросов, что крутятся в голове, этот — самый безобидный. Кевин не хочет знать, понравилось ли ему. Не хочет знать, что теперь между ними. — Он, — и снова: глухо. Шум в ушах или тревога? — А я не сказал ему «нет». — А хотел? Кевин не знает, какой ответ он хочет услышать, и даже не знает, о чем именно спрашивает. «Хотел сказать «нет»?» Кевин не готов услышать «да», его это разобьет — вдребезги. Потому что это будет значить, что Жан так и не научился противостоять и отказывать, потому что все еще боится, потому что Джереми-этот-мудак-Нокс не уточнил, не убедился, а просто поддался своим желаниям. Кевин знает Джереми и не представляет, чтобы он мог так сделать, но — справедливости ради, вряд ли Кевин в красках представлял себе его поцелуи с Жаном. Ревность и боль вскипают в венах, разъедают кожу изнутри, огнём несутся по артериям и сжигают лёгкие, перекрывая доступ к кислороду. Все время их разговора Кевин, кажется, не дышит. Ему давно не было так больно — и он вообще не знал, что организм может испытывать такую боль и не умереть от болевого шока в то же мгновение. Или «хотел поцеловать»? И здесь «да» станет убийственным для Кевина. В самое сердце. Острым осколком стекла, наточенным лезвием. Жан молчит дольше, чем Кевин ожидает. — Вчера я этого хотел. Не знаю, как сейчас, но… Кевин, я скучаю. Никаких «да», ответ на второй вопрос — и все-таки внутри Кевина что-то ломается и рушится с громким хрустом. Как левая рука. Снова. Кевин снова теряет то, что у него есть — и это снова отбирают другие люди. Точнее, отбирают они, но виноват-то сам Кевин? Если бы Кевина было достаточно, Жан вряд ли бы так сделал. Если бы Кевин мог справиться с Жаном, его темнотой и его травмами. Кевин думал, что справляется. А потом Жан звонит и говорит, что целовался с Джереми. — Извини, Кев, — вдруг слышится хриплое, и Кевин готов взвыть. Как он может его извинить — и в то же время, как он может вообще винить его в чем-то? Судорожный вздох. Ладонь пробегает сквозь волосы. Кевину Дэю больно, потому что он снова теряет то, что стало смыслом его жизни.