фейерверк в ночь перед рождеством

— опять тонька от господ получает.. — перешептывались уже давно немолодые служанки, складывая свежее бельё. увитые морщинами лица жмурились всякий раз, как за стеной слышался девичий крик. — за дело и получает. — вмешивается в разговор «старуха» (так они её между собой назвали; на деле же - старшая служанка). — строго же вы, ефросинья алексеевна, со своей воспитанницей! — восклицает прошка, конюх, чья рыжая кудрявая голова торчит из оконной рамы; его юношеский пушок над губой покрыт тонким слоем инея, больше похожий на усы, оставленные глотком кефира. — это не я.. её учила хозяевам перечить. — хмыкнув, изгибая тонкие брови в презрении, бросает старуха в ответ, размеренным шагом удаляясь в сторону доносящегося господского гнева. ефросинья алексеевна уже тридцать лет как служит преображенским. посеребренные годами волосы всегда идеально собраны, одежда выглажена; кажется, будто каждая пуговичка её скромного платья ходит по струнке. едва ли хоть что-то ускользнет от её взгляда, едва ли хоть кто-то не слышал её имени в этом поместье. конечно, так было не всегда. восемнадцатилетняя фрося была отдана своим господам для того, чтобы возместить часть долга отца. надо сказать, для тех времен она стоила довольно дорого - целых десять копеек. — молю простить, батюшка наш! это всё моя вина! — едва ли переступив порог кабинета василия ивановича преображенского, она падает на пол, уткнувшись лбом в холодные доски. — ты чего стоишь, дура? быстро проси прощения! — приподняв голову, не крича, а лишь цедя сквозь зубы, говорит ефросинья девушке, глотающей слёзы. — что ж ты, фрося, хватку-то свою ослабила? — офицер в отставке, хозяин дома, заставляет своим тяжелым тоном голоса кровь застыть в жилах. старуха слегка привстает, да только за тем, чтобы ударить длинной, тонкой палочкой ученицу по икрам. от боли та приседает, а после и вовсе обрушивается наземь, лишившись сознания. — смилуйтесь, василий иваныч, — мягко поглаживая мужа по плечу, подаёт голос любовь николаевна. молодая, нежная, ласковая. всё её естество напоминало птичку - такой лёгкой она казалась. тощая фигурка, одетая по обычаю в неброское платье, в этот раз особенно отличалась на фоне грузного тела мужа. женские пальчики, скользящие по рукавам мужиного платья, заставили ефросинью сжать губы. руки служанки, обветренные, с кривыми ногтями, морщинистые, вызывали лишь отвращение. — девушка чуть дух не испустила от ваших криков. да и к чему ефросинье алексеевне унижаться? встаньте, милочка, прошу вас. — она, словно плывя по воздуху, подходит к женщине, приподнимая её. — что вы, матушка, какое ж это унижение? разве что.. разве что вот оно, унижение-то моё, — указывает ефросинья на тоню, — а это всё - пустяки. благодарю за вашу милость. — чуть ли не плача, улыбается старуха. — люба, душа твоя добрая.. с холопами, с ними же как надо? чтобы боялись. будут бояться - будут уважать..эх ты! — вздыхает, — ладно, что уж.. фрося, оставляю наказание на тебя. выпори девчонку как следует, чтобы место своё знала. — тут мужчина делает паузу, окидывая многозначительным взглядом служанку. — храни господь вас, василий иванович.. храни господь за ваше милосердие! клянусь, я её выучу.. выучу, богом клянусь! — она бросается к хозяину, подобно собаке прикладываясь к жилистой руке и целуя её, как целовала бы родного ребенка. насытившись моментом, преображенский отнимает запястье у старухи, преисполненный гордостью за себя. крохотная комнатка с еле пробивающимся из окошка светом. на краю дешёвенькой, неопрятно заправленной постели сидит тоня. покрасневшие белки глаз, надутая нижняя губка, ссадины на ногах и коленях, а главное - ни капли раскаяния, - вот что отличало её от остальных служанок. и даже так она была прелестна. вьющиеся, длинные русые волосы, словно ручейки стекающие по спине; янтарные очи, поблескивающие от слёз; округлые бёдра и вздымающаяся, горячая грудь.. один только взмах её пушистых ресниц мог бы свести с ума самого императора. — сколько ещё мне тебе говорить? — вздохнув и насупившись, прорезает тишину ефросинья, — радуйся, стыдоба, что хозяйка за тебя заступилась! — ей было хочется замахнуться на девушку, но неведомая сила одергивает руку. — я.. устала я здесь, ефросинья а..алексеевна! — заикаясь, тоня падает на колени, прижимая лицо к подолу женской юбки. — я.. я.. к маме хочу.. я! да я.. да я если не сбегу, то руки на себя наложу! — сжимая в кулаках ткань, с большей силой принимается она за рыдания. — совсем что ли из ума выжила, девка?! — отпихивая от себя ученицу, с ужасом вскрикивает старуха, — посиди-ка лучше здесь, да подумай хорошенько! — хлопнувшая за спиной наставницы дверь больше похожа на объявление смертного приговора. тихие всхлипы ещё не один час будут слышны из комнаты тони.. тёмно-синее небо сверкает безвинными звёздами. смолк шум двора и всех придворных. заснули собаки, заснули лошади; прошка, закончивший убирать конюшни, разгребает сено и заваливается поудобнее, укрывшись полушубком. василий иваныч с любовь николавной, обнявшись, давно уже видят не первый сон. поскрипывают половицы у служаночьих спален. ещё недавно со злостью захлопнутая дверь легонько приотворяется, впуская нежданную гостью. — тонька.. антонина! вставай. — шепчет грозно женщина, потряхивая девушку за плечо. — что..? е.. ефросинья алексеевна? — еле разлепив заспанные веки, спрашивает тоня. — быстрее, одевайся. пойдем со мной. — старуха кидает тёплую шаль и отходит к двери, проверяя, нет ли кого в коридоре. «ну.. наверное сейчас.. придёт наказанье моё.» — проговаривает про себя тоня, плетясь вслед за наставницей. босые ноги еле успевают за внезапно быстрым шагом ефросиньи, из-за чего девушка врезается в её спину, когда та вдруг останавливается. — гляди! большие глаза устремляются в указанное направление. «бах! бах! бах!» — вспыхивают огоньки, узорами покрывая небесное полотно. искры летят в разные стороны, отражаясь в девичьих зрачках. как щеночек она переводит взгляд то на фейерверки, то на ефросинью алексеевну, проверяя, смотрит ли она. — ефросинья алексеевна, что же это.. что это такое?.. — руки тони с трудом придерживают на плечах шаль, готовую вот вот свалиться. и холод в ногах совершенно не чувствуется, и мороз не бьёт по лицу. — с наступающим рождеством, антонина. — мягко говорит старуха, а губы расплываются в доброй, материнской улыбке. треплет девушку по голове, укутывает посильнее, недовольно цокнув на отсутствие обуви. «живи, девочка моя. сохрани в себе этот пыл и пронеси его на долгие.. долгие года. да.. будь.. уж лучше будь такой, чем проживи жизнь как я, как цепная собака. а мне, старой суке, оставь всю эту грязь.» — читалось в этой улыбке. наступил 1861 год. кажется, скоро грядут перемены.