1
Размокшая земля хлюпает под ногами. Снег и проталины — тёмные пятна ещё без зелени жизни. Жарко в нагретой солнцем куртке, а без неё ветер пробирает до судорог. Она нарочно идёт там, где нет тропы или чьих-либо следов. Она не на охоте или тренировке, скорее в добровольном изгнании. Стоит отцу вернуться, она превращается в его послушницу. В принеси-подай и не мешайся под ногами. Ей доверяют настолько, что оставляют за главную, когда его нет. Но когда он возвращается… Ева пинает сугроб — тот разлетается мокрой крошкой. Она шагает дальше, оставляя после себя глубокие серые лунки, пока что-то под снегом не щёлкает. Едва слышно, механически. Она приподнимает ногу, не обращая внимания ни на что земное, и капкан срабатывает, разрезая сначала кожу сапога, потом её — собственную. Тронутые ржавчиной зубы впиваются в плоть, холодный снег окрашивается горячей кровью. Ева вскрикивает. Пёс замирает перед ней, широко расставив лапы — проскочил. Если бы Арго попал в капкан, он бы остался хромым на всю жизнь. Визжал бы и дёргался, мешая себя вытащить. Ева не собака, со страхом и болью мирится быстро. Мыслить трезво помогает тот факт, что рассчитывать ей не на кого. Не сможет освободиться — истечёт кровью или замерзнет в лесу насмерть. Она раскапывает снег, чтобы найти ушки капкана. Пальцы немеют мгновенно, следующий порыв ветра остро проходится по мокрым рукам. Подтаявший снег становится твёрдым. Мелкая ледяная крошка кусает кожу при прикосновении и медленно тает, делая ушки капкана скользкими и неподатливыми. У неё не получается. Пальцы коченеют и не слушаются. Она пытается помочь себе свободной ногой, но, перенося опору, только получает новую порцию боли. Пёс лает. Ева говорит ему: — Цыц, Арго! Умолкни. Она заваливается на бок и оказывается на несколько дюймов в сугробе. Пытается под снегом отыскать палку или камень, чтоб разжать капкан или доломать его окончательно. Арго оказывается рядом, топчется ей по ладони. — Сволочь, я сказала «брысь»! Он отскакивает. Ева находит в снегу что-то твёрдое и тянет. Это оказывается палка — разбухшая, но ещё достаточно крепкая, чтобы раздвинуть челюсти капкана. — Чёрт. Она высвобождает ногу. Рвёт носовой платок, чтобы перевязать чуть выше колена — кровь залила всю штанину и продолжает стекать по рваным краям ботинка вниз. — Чёрт-чёрт-чёрт, — бормочет Ева. Если на запах придёт демон, ей не сдобровать. Она поднимает голову, чтобы узнать, куда отскочила собака, но её нигде нет. — Арго? — зовёт она негромко. Не верит, что пёс мог далеко убежать. На её клич никто не отзывается. — Твою мать, — ругается она, поднимаясь, используя остаток палки в качестве опоры. Собака — это глаза и уши охотника, более совершенные, надёжные, чем его собственные. В лесу по реакциям пса гораздо проще ориентироваться. Он улавливает настроение чащи, лучше вписывается в её дикий, неприступный антураж. Волк внутри охотничьей собаки подсказывает ей, как вести себя в опасной ситуации. Волк являет собой безупречно отточенные природой инстинкты, устройство хищника, которое его родословная долго и усердно совершенствовала. Внутри Евы волка нет. Есть сознание — мысли, мечущиеся в голове, выдумывающие причину и продолжение каждому лесному шороху, а в его отсутствии — тишине. Есть привязанность, которая заставляет её время от времени звать Арго в надежде, что тот не убежал далеко. Не зверь и не хищник. Только потерявшийся человек с ружьём. Выше по склону разносится треск. Ева замирает, рассчитывая вес идущего и направление, в котором он движется. Это может быть олень или кабан. Ева оставляет палку, используя ближайшее дерево в качестве укрытия и опоры, садится вниз. Заряжает ружьё. Она не сможет убежать, поэтому единственное, что ей остаётся — защищаться. Идущий приближается. Надежда, что это человек, исчезает быстро — слишком быстро и вместе с тем тихо он перемещается. Может, рысь? Рысь она если не пристрелит, то испугает грохотом точно. Поэтому, когда в поле зрения появляется что-то новое, Ева тут же вскидывает ружьё, целясь. Затылок приклада плотно лежит в выемке плеча, мокрые пальцы сжимают пусковую скобу. Они встречаются глазами, и на мгновение Ева забывает, где она и кто. — Опять? — спрашивает Спарда с насмешкой. — Всё ещё мне не доверяешь? Ева опускает ружьё, не сдерживая облегчённого вздоха. — Будешь так красться — точно однажды получишь пулю в лоб. Спарда кивает так, будто ему это совсем не страшно. И едва Ева успевает расслабиться, как из кустов с лаем вылетает Арго. Её неспокойное сердце делает кульбит заново, и как бы она ни радовалась, что собака нашлась, в это мгновение она её ненавидит. — Твой пёс очень настойчиво просил меня прийти, — говорит Спарда и не совсем ясно, в шутку он это или всерьёз. — Бездна. Что с твоей ногой? — продолжает он уже взволнованно. — В капкан попала, — отвечает Ева. Она знает, что ей нужно встать. Снег медленно тает, брюки мокнут, и она непременно простынет, если продолжит сидеть в таком положении. — Я думал, охотники помечают места, в которых их ставят. — У этого метки не было. Спарда хрустит снегом, приближаясь к ней. Ева не выпускает ружьё из рук — не то чтобы на это имелась объективная причина, но с ним она чувствует себя спокойней. — Выглядит серьёзно. Вероятно, придётся шить, — замечает Спарда. Он рассматривает её рану с любопытством ребёнка, дотянувшегося до чего-то, что было раньше ему недоступно. Леон так смотрел на новорожденных котят — с осторожностью, будто может навредить им взглядом, и вниманием, будто если он этот взгляд отведёт, то они пропадут. — Поможешь мне спуститься? — спрашивает Ева с неохотой, поскольку совершенно очевидно — передвигаться самостоятельно в таком состоянии она не сможет. — Вообще-то, я хотел предложить тебе подняться, — говорит Спарда. — Мой дом ближе, чем ваш. И я умею врачевать людей. Он произносит это уверительно, с гордостью за свои навыки, и Ева не может не проникнуться к его затее симпатией, хоть и понимает, что та в высшей степени сомнительна — идти в дом демона, будучи раненным, ни один здравомыслящий охотник бы не стал. — А кто-нибудь из наших уже был у тебя? — спрашивает она мимоходом, поднимаясь на ноги. — Нет, — отвечает Спарда, спешно подавая ей руку, и Ева крепко берётся за его узкую ладонь. — Я не отмечал новоселье. Честно говоря, моё нынешнее жилище довольно скромное, чтобы звать гостей. Надеюсь, его внешний вид тебя не оскорбит. Ева улыбается. За спиной устало-рассерженное выражение лица отца, «во что ты опять вляпалась» и снисходительно опущенный взгляд гувернантки, которая бы непременно следила за соблюдением постельного режима. «Не вставайте, мисс Кеннеди, я принесу». А впереди — стесняющийся необжитой хижины демон, крепко держащий её за руку, и пёс, ходящий вокруг них беспокойными кругами. — Я могу взять тебя на руки? — спрашивает Спарда. — А у тебя получится? — сомневается Ева. Спарда неширок в плечах и выше её всего на полголовы. Она почти уверена, что и весят они почти одинаково. Пока демон не подхватывает её на руки с такой лёгкостью, с которой Турин носит на руках Леона. — Не позволяй своим глазам себя обманывать, — негромко напоминает Спарда. ///2
Огонь прожуёт и проглотит. Спальню с видом на сад, в котором её муж воюет с силой природы и из раза в раз терпит поражение. Гостиную, с купленными на уличной распродаже картинами и свежими цветами в белой китайской вазе. Кухню, любимые чашки, ложки, с которых она давала близнецам их первый прикорм. Ева стоит под чёрным небом. Перед ней пепелище. Перерытый двор — прибежавшие на шум соседи набирают в вёдра землю и выбрасывают её комьями на горящие стены. Обмениваются командами пожарные, длинный шланг тянется от их машины к окну второго этажа. Вода бьётся об стену огня, закипает от жара, белые клубья пара смешиваются с чёрным дымом. Пахнет костром.— Песнь о Солнце правдивее всех песен, известных тебе.
На её родине большие костры жгут в дни кельтских праздников. Во всех домах выключается свет, и люди дружной толпой собираются на площади, чтобы петь гимны предков и прыгать через языки пламени, норовящие с жаром облизать ботинки.— Пора нам расстаться, но встретимся снова с тобой мы в судный день.
Укутанные в тряпьё старухи водят между костров больных коз и делают венки из рябины. Укутанные в тряпьё старухи молятся Богу — через одного сразу всем.— Господи, дай усопшим покой, живым — подари свою милость!
— Господи, — шепчет Ева, не зная, к кому обращается и о чём просит. Её дети в порядке. Перепуганные огнём и демонами, но относительно целые. Сидят сейчас в подвале в доме Джонсонов вместе с Нисой и её четырёхмесячным младенцем, под охраной двух коричневых лабрадоров — компания не лучшая, но какая была. — Бросьте лопаты! — кричит она, перебивая треск пламени или шорох работы. — Нужно прочесать лес — иначе демоны разбредутся по окрестностям. — Но… — хочет поспорить перемазанный землёй Кёртис. — Дальше поместья огонь всё равно уже не уйдет, — категорически решает Ева. Ей плевать на дом. На то, что она раньше звала домом — безопасно теперь в этом месте она чувствовать себя точно не будет. Если даже знаки, начертанные Спардой, не спасли их, значит… Держать оборону не имеет никакого смысла. Она делит людей на группы, задаёт им направления. Проверяет, чтобы у каждого было достаточное количество патронов и бензина для фонарей. Спокойней было бы дождаться утра, но с наступлением света твари разбредутся по укромным местам, да так, что на их выслеживание и отлов уйдут недели. — Вглубь чащи не уходите, держитесь знакомых троп. Если демонов будет много — не геройствуете, бегите, зовите на помощь. Соседи смотрят на неё со смесью смущения и детского, безропотного послушания. Мужчины с ружьями не привыкли слушать женщину. Мужчины с ружьями не привыкли стрелять во что-то, опаснее кабана. — Молитвы знаете? — интересуется Ева. — Только протестантские… — смущённо отвечает суховатый француз с конца улицы. — Без разницы, читайте, — чуть погодя добавляет: — Да упасёт нас Господь. Она идёт вместе с Кёртисом и братьями Уокерами — младший их них ещё совсем мальчишка, фонарь в его руке подрагивает, из-за чего тени перед глазами скачут, создают иллюзию движения. Ева с лёгким раздражением следит за тем, чтобы он шёл в середине. Старший Уокер, обросший негустой каштановой бородой, кажется спокойней, но, если присмотреться, идёт неуклюже, как будто ноги его одеревенели и перестали гнуться. — Собака бы сейчас пригодилась, — замечает Кёртис, не привыкший охотиться в одиночку. — Мисс Кеннеди, разве у вас не было легавой? — уточняет младший Уокер. Еве хочется стукнуть его по голове, но по какой-то неясной причине она всё равно отвечает. — Была. До сегодняшнего вечера. Она идёт впереди. По обе стороны от неё — высокие кусты цветущего боярышника, белые лепестки как горсти ещё не сошедшего снега. Она заглядывает под их негустые кроны, нотки сладковатого запаха щекочут нос. — Что случилось? — спрашивает Кёртис. «То, что рано или поздно случается со всеми, — хочет ответить Ева, — смерть». Справа от неё что-то шуршит — мелкое, ёж или белка, — Кёртис даже не оборачивается, а вот младший Уокер выписывает целый финт фонарём. — Арго выбежал с нами: со мной и Данте. Вергилий был на улице, когда всё началось — мы нашли его на детской площадке в окружении тварей. Он был напуган и плакал. Арго бросился ему на помощь вперёд меня. Спустя пару шагов она вынужденно останавливается — Кёртис кладёт ей руку на плечо и с выражением, полным скорби, заглядывает в её глаза. Разумеется, он знает, что для охотника означает потерять своего поводыря. — Мальчики видели? — Как его разорвали? — уточняет Ева. — Думаю, нет, — «надеюсь, что нет». — Там было темно. Они молча смотрят друг на друга, и Ева внезапно испытывает благодарность за то, что Кёртис не высказывает соболезнования сразу. В это мгновение она разрешает себе осознать траур — не только по Арго. — Мне очень жаль, — произносит Кёртис наконец. Ева кивает. Справа вновь раздаётся шорох, но уже куда более подозрительный, чем прежде. Продолжив путь, они натыкаются на небольшую группу Жнецов — Ева не может знать точно, те ли это демоны, что пытались атаковать её сына, но она рада, что они встретили именно эту форму, а не другую. Выстрел в лоб. Ещё один. Череп с горящими внутри глазниц светлячками расходится пылью, словно песчаный. Каждую поднятую косу и каждое взведённое ружьё Ева старается держать под присмотром — как оказывается, не зря, потому что вскоре младший Уокер запинается и падает. Последний оставшийся Жнец медленно шагает к нему, перебирая по сырой земле обглоданными костями. Ева стреляет в него, Кёртис добивает, и после того, как от демона остаётся только воспоминание, младший Укоре, не поднимаясь с земли, начинает истерично вопить: — Смерть нам! Смерть нам, грешным, отвернувшимся от Бога… Его голос быстро гаснет в бессвязном бормотании. Ева слышала, что мать их, овдовев, стала очень набожной. И что их скромная сельская церковь могла бы существовать на одни её пожертвования. Она наклоняется к молодому человеку, пока его старший брат так и стоив, замерев, не зная, что ему говорить или делать. — Посмотри на меня, — просит Ева. — Разве я не жива, потому что Господь позволил мне спастись? «Хрена-с два, — думает она про себя, — это не Господь принёс в мой дом дробовик, и не по Евангелие я училась стрелять — дабы познать на земле путь Его, во всех народах спасение Его». Младший Уокер резко качает головой. А потом, морщась со внезапно сильной злобой, выдаёт: — Жена Дьявола, — обращается он к Еве, — не жди милости. Тебя ещё покарают. ///3
Кушетка, на которой она сидит, хорошо освещена лучами дневного солнца. В остальной хижине полумрак. Мебель с наваленными на неё вещами сливается в единые силуэты. Сложно рассмотреть что-то в отдельности, хотя Ева отчаянно пытается. Она замечается полку, заваленную свечами разных цветов, приоткрытую дверцу шкафа, из которой вывалились бумажные свитки, стену печи, изрисованную углём — среди отдалённо знакомых ей символов теснится что-то, напоминающее текст, но со своего места Ева ничего прочесть не может. У Спарды в руках нитка с иглой. Швы он накладывает и вправду умело, руки не дрожат, стежки выходят ровные, как у опытной портнихи. — Разве ты не должен реагировать на человеческую кровь? — Что ты имеешь в виду? — переспрашивает он, не отвлекаясь от дела. Ева понимает, что мысль будет звучать грубо, как её не заверни. Поэтому говорит прямо. — Что ты ни разу не облизнулся. Спарда откладывает иглу и долго смотрит ей в глаза, не моргая. Его волосы убраны в низкий хвост, лицо подставлено свету. Его чуть сведённые к переносице светлые брови и напряжённые обветренные губы складываются в тихое выражение «какого чёрта». Какого чёрта, наверное, думает Спарда, я притащил этого раненного человека в свой уютный маленький домик в лесу, а он выпендривается тем, что его ещё не съели? Их зрительный контакт разрывается, когда Спарда тяжело вздыхает. Ева собирается сказать, что это была шутка, что она не имела в виду ничего такого, что… Спарда снова ловит её взгляд — у него это поразительно ловко выходит, будто мгновенно попадаешь под гипноз, — и поднимает ладонь. Руки у него, разумеется, перемазаны кровью Евы: подсохшие разводы покрылись трещинами пор, и только на кончиках пальцев блестит ещё свежая влага. Он подносит ладонь к губам, и, упрямо продолжая смотреть Еве в глаза, проходит языком вдоль фаланги. Пропущенный вдох изнутри давит на рёбра. Ева не может оставить происходящее безобразие ни движением, ни словом. Скованная, она лишь наблюдает за тем, как под чужим языком размазывается след её крови, как этот язык исчезает у Спарды во рту, окрашивая уголки розовых губ в красный цвет. Как Спарда показательно двигает челюстью, будто пытаясь опознать вкус, катая его во рту, и как он, наконец, облизывается, видимо, намереваясь довести Еву до обморока. — Теперь довольна? — спрашивает он, закончив. — Во имя Дьявола… — О, вот только давай без этого. Спарда поднимается, беря с собой грязные бинты и куски испорченной штанины. К спокойствию Евы, он отправляет мусор в печь, а затем подходит к миске с водой и тщательно намыливает руки. — Какого чёрта? — спрашивает она, когда оцепенение, наконец сходит. — Нет, правда. Зачем ты это сделал? Спарда не отвечает. Он возвращается к ней с чистыми бинтами, чтобы перевязать шов и тем самым защитить его от грязи, но Ева принципиально отодвигает ногу, не позволяя вернуться к ране. — Я задала вопрос. — Ответ на который ты знаешь, — с раздражением произносит Спарда. — Ты ждала, что кровь превратит меня в настоящего демона. Что я перестану быть похожим на человека и попытаюсь напасть на тебя, — он делает короткую паузу, стараясь сбавить пыл. — Надеюсь, теперь, когда твои ожидания не оправдались, ты стала… Ева не хочет слышать от него «доверять мне больше». Доверие — это не про градацию, а про «да» или «нет». Ты либо подставляешь спину, либо наводишь прицел — воевать или охотиться нельзя полубоком. — Если б я видела в тебе угрозу, меня бы здесь не было, — перебивает Ева. — Я ранена, — она приподнимает ногу, красуясь швом. — И ружьё у стены оставила, если ты не заметил. Спарда, вслед словам, растерянно смотрит сначала на рану, будто не он её зашивал, а затем на ружьё, будто не он помогал его снять. — Тогда… — сомневаясь, произносит он. — Почему ты спросила про кровь? — Потому что, как бы ты ни был похож на человека, ты демон. И можешь иногда реагировать не как человек, а как демон. В образовавшейся тишине слышно, как в печи ворочаются поленья. Шёрх-шёрх. Крепкое брёвнышко с мягким треском раскалывается, позволяя пламени пройтись по своим жилам. А ещё у Спарды водятся мыши — Ева почти уверена, что боковым зрением заметила, как одна из них только что пробежала вдоль стены и юркнула в щель деревянного пола. — Спросила про кровь из интереса. Если бы ты вцепился мне в ногу, это была бы наша общая проблема: враждовать бы из-за этого я с тобой не стала, но жизнь бы это значительно усложнило. — О. Озарение. Человек дружит со мной не потому что я похож на других людей. Я могу быть рогатым, крылатым, хвостатым, с кожей сиреневого оттенка и горящими в темноте глазами — а он будет доверять мне всё так же. Будет позволять младшему человеку учить меня стрелять, будет звать вместе отмечать свои праздники и давать раны на перевязку, потому что его товарищество дорого стоит, и если ты его заслужил, то просто так теперь не потеряешь. Ева не знает, о чём именно думает Спарда. Ей хочется думать, что об этом. — Спасибо. — Эй, — она напускно хмурит брови, делая очень серьёзное лицо — такая функция, видит Бог, появилась у неё благодаря Леону. — Это ты меня спас, разве нет? Кто кому ещё «спасибо» говорить должен. Спарда опускает взгляд и мягко улыбается в ответ. — Всё равно. ///4
— С ними что-то не так. Геометрия обоев закручивается коричневыми шестиугольниками в свете оставленного у колыбели ночника. Младенец недовольно кряхтит и вот-вот проснётся, когда Ева наклоняется над ним. В складках одеяльца она находит брошенную пустышку и возвращает её хозяину. Младенец, не открывая глаз, тут же принимается жевать каучук. — И ты туда же… — вздыхает Кёртис. — Нахваталась у соседей суеверий. — Ты когда-нибудь видел у детей такие белые волосы? А их отец? Этот чудак. — Ниса, прекрати. Мистер Кеннеди… — Где мистер Кеннеди? Его уже полгода не видно! — не унимается та. — Как она в одиночку детей из пожара вытащила? Как от монстров защитила? Ты ведь видел, на мальчиках ни царапины! «На мальчиках ни царапины, зато сама вся в бинтах, — с горьковатой усмешкой думает Ева, — люди такие не хрупкие». Самая свежая рана красуется у неё на ладони — укус от младшего сына. Наверное, другая, более здравомыслящая мать не повела бы их так скоро на пепелище и не стала показывать труп любимой собаки. Но прятать детей от жизни, когда та так настойчиво стучится в двери, Ева сочла неправильным и строить иллюзии отказалась. Да, дом сгорел, потому что всё, что строят люди, имеет свойство рано или поздно разрушаться. Да, Арго погиб, потому что хотел защитить нас. Нет, я не знаю, где папа, и да, ждать его здесь мы не станем. Она обрушила на них правду, попыталась утешить — вышло с переменным успехом. Данте в истерике укусил её за руку и сбежал в лес, а потом они его дружно, всей улицей, полдня искали. — А ты слышал, что про Данте говорят? — шепчет тем временем Ниса. — Ни одна легавая его след взять не смогла. И как они нашли его в итоге? Правильно, Вергилий привёл. Про тварей вот тоже говорят, что они друг друга на расстоянии чувствуют. — Да мало ли, что… Ева забирает оставленную для неё ночную рубаху и идёт в коридор, чтобы прервать разговор, который не должна была слышать. — Спасибо, что приютили нас, — обращается она к хозяевам дома. — Знаю, вам пришлось нелегко: в тех краях, откуда я родом, нападения демонов на человеческие дома было обычным делом. Но здесь… я надеялась, мальчикам удастся избежать того, что пережила я. Ниса опускает глаза, избегая её взгляда. Ева не винит её. Только недавно родившая, она, как и любая мать, в первую очередь беспокоится о безопасности собственного ребёнка. Ей не нужны чужаки в доме. И не нужны окрестности, полные демонов. — Как думаешь, — спрашивает Кёртис у Евы, вероятно, ещё видящий в ней авторитет. — Это повторится? — Надеюсь, что нет, — отвечает она без возможности уточнить почему это случилось или почему дом Джонсонов в относительной безопасности. — Как бы то ни было, нам придётся уехать. Кёртис, я буду очень благодарна, если ты завтра отвезёшь меня с детьми в город. У меня остались некоторые сбережения в банке — их должно хватить на дорогу до моего брата. — Да, разумеется. В выделенной для них комнате уже полчаса как должны крепко спать близнецы. Но, разумеется, когда Ева заходит в комнату, на кровати происходит складное вошканье, а затем одеяло застывает, словно находиться под ним должны коробки с вещами, а не мирно сопящие восьмилетки. — Отставить сцену, — говорит Ева. Нехотя одеяло, которым близнецы накрылись с головой, сползает вниз, и к Еве обращается две пары виноватых голубых глаз. — Нам не спится, — канючит один. — Здесь страшно, — подхватывает второй. Выражение лиц у них при этом настолько несчастное, что Ева, за последние сутки не сомкнувшая глаз и мечтающая забыться в постели, не находит сил злиться. С тяжёлым вздохом она залезает в кровать к близнецам, садится между ними, чтобы одновременно прижать к себе обоих. Сказка на ночь раньше всегда была уделом Спарды. Это он может из ничего развернуть историю, достойную стать мировым шедевром. Это его голос богат на интонации, и вызывает симпатию у каждого, кому довелось его слышать. У Евы ораторские навыки куда менее развиты. Тем не менее, гладя близнецов по головам, она ясно осознаёт — нужно их чем-нибудь отвлечь. Они слишком малы, чтобы переживать все события за один раз, им нужно время. Ей самой, если честно, тоже. — Хотите расскажу историю, — говорит Ева, — о том, как охотник подружился с лесным чудовищем?