under the masks.

— Я не ваш сын, генерал. Голос юного лейтенанта почти дрожит — не так важно, волнение то или же тягучее предвкушение, но Яньцина искренне хочется успокоить. Это противоречивое чувство клокочет в груди, разрастается колючим кустом и не дает покоя. Уделив ему лишь жалкое мгновение — в его долгой жизни таких миллиарды, — Цзин Юань добровольно просовывает шею в петлю. Это ловушка, отделяющая его от столь важного момента в реальности. Отделяющая от Яньцина настоящего и возвращающая его к Яньцину более молодому, мнительному перед картиной окружения и слушков за спиной. Их положение слишком завидное, чтобы отвлекаться, но генерал Лофу грешит. И видит его Эон Охоты, он искренне пытается понять, в чем конкретно он грешен и как к этому пришел. Никто ранее не мог предположить, к чему приведут близкие отношения двух мужчин. Учитель и ученик, казалось бы, почти отец и сын — по крайней мере, так считали окружающие. Быть может, в том-то и была загвоздка, так долго и мучительно сверлившая дыру в голове. Быть может, было бы легче, если бы они были на более почтительном расстоянии друг от друга, еще же лучше — не имели тех чинов и званий, что громогласно звучат перед собственными именами. Поздно понимая, остается лишь сожалеть о том, в чем они были неосмотрительны. Цзин Юань действительно был с Яньцином не только всю его сознательную жизнь, но и значительную часть детства. Он был тем, кто вкладывал в это юное дарование наибольший процент знаний и оказывал сильнейшее из возможных влияний. Наблюдал за тем, как светловолосый мальчуган взрослеет и становится все более талантливым, лелеет в такой же светлой душе мечту о звании Мастера Меча, в отдельные моменты и вовсе задумывался о возможности наследования Яньцином отдельных отраслей из-под своего руководства. И все же… Пока в этом всем остальные видели родительскую опеку, подготовку того самого, вероятно тайно кровного родственника, Цзин Юань не видел в нем сына. Яньцин никогда не был ему сыном. Яньцин был вверенным на воспитание, был будущим учеником, действующий учеником, всевозможным подручным, но никак не сыном. Нет, — это было бы отвратительно, — ребенком он не вызывал у генерала чувств более теплых, чем должен был. Это была теплая гордость, наставническое волнение, дружеская радость. И видит его любое Божество, Цзин Юань пропустил тот момент, когда Яньцин так повзрослел. Повзрослел настолько, что уже даже не становился тем самым легкомысленным ребенком, что взбунтовывался сразу же, как только с ним начинали говорить, как со взрослым. Это осознание заставляло учеником любоваться — и каждая секунда подобного любования приближала Цзин Юаня к неизбежному пониманию. В мыслях Яньцина творился хаос — совсем молодой, стремительный и уверенный в себе, он неминуемо столкнулся с тем, в чем не был уверен. В его отличной подготовке и блестящих умениях не было ничего из того, что помогло бы ему справиться с чем-то настолько личным и противоречивым. Разве что… «Могу ли я вызвать генерала на дуэль и в случае своей победы потребовать от него... Решить ситуацию?» В какой-то момент эта мысль казалась ему настолько отличной, что он почти решился. Развернулся перед самым входом в Обитель, покидая поле мысленного боя с самим собой. Цзин Юань… Действительно был с ним с детства. И тогда, еще будучи малышом, Яньцин провожал любопытным взглядом гуляющие семьи, примеряя на них с наставником те самые роли отца и сына. И пусть в отношении генерала к нему никогда не мелькала жестокость, способная уничтожить эти мысли, они просто пропали сами по себе. Становясь все более призрачными, они укрепляли в сознании взрослеющего юноши совсем иное. Цзин Юань — генерал, наставник, друг и соратник. Пример для подражания, что никогда не испарится, запечатлится на подкорке сознания, станет чем-то незыблемым. Не отец. Именно тогда появилось что-то еще. Что-то, что заставляло Яньцина задирать нос, быть еще упрямее и энергичнее, отвлекая себя самого от позорной мысли о том, что при виде генерала он краснеет, подобно девчонке. Это что-то было таким же теплым и ласковым, но опаляло совершенно неожиданно. Нож в спину от собственного воспаленного сознания. Все было бы решено намного раньше, если бы они не были такими же примерами подражания для существ из народа Лофу. Те, кто с самого начала наблюдал за взрослением Яньцина и их отношениями с генералом, издавна придумали слух о внебрачном ребенке. И даже если злые языки осекались, а при нужде и их обладатели преследовались, то общий семейный образ этих уз лишь обрастал искренней верой. Яньцин понимал, что это не объяснить и не оправдать. Слова не могут достигнуть душ тех, кто не готов принять холодную правду о некой нейтральности их чувств и отношений, и тем более не готов сломать образ великодушного генерала Лофу. Это и было страшнее всего. Сложившееся мнение, невольно созданный образ и с трудом достигнутые вершины — все сложилось против. Будто бы все было определено, даровано кем-то свыше. Кто бы мог подумать, что генерал и его ученик откажутся от столь щедрого дара, подобно целому Лофу, воспротивившемуся подарку Яоши. Будучи самыми близкими существами друг для друга, они не говорили о чем-то столь важном — лишь мрачно отмалчивались, прятали волнующие взгляды, кусали губы, шепчущие о любви. Взрощенной через тернии, вдали от людского взора, хрупкой в своей ложной запрещенности. Теряя сон, Цзин Юань размышлял над всеми возможными исходами. Роняя меч, Яньцин изводил себя мыслями. И словно их связь была невидима, они оба знали, что их волнует. Яньцин, видящий смысл своей жизни в совершенствовании искусства меча, был готов променять это на одну единственную возможность узнать, что же их ждет. И если бы Фу Сюань могла бы дать точный ответ, кто знает, быть может, она уже была бы генералом Лофу. И вот, наконец вырываясь из плена мыслей, можно ясно понять — те самые предсказания ни к чему. Зная наперед, они бы не оказались так близко друг к другу — впервые, близко настолько, что Яньцин мог ловить губами чужое дыхание. Только этим он и был занят, погруженный в мучительное ожидание, пока последняя черта в сознании генерала была пройдена. Столь способный ученик достоин учительской гордости. Решив все для себя, по-обыденному спонтанно, он оставил учителя позади, лишь толкнув на этот непростой шаг — следовать лишь собственным убеждениям, закрывая глаза на приевшуюся необходимость думать в первую очередь о всем Лофу, и лишь после — о себе. Цзин Юань не был и не собирался быть тем, кто станет выставлять стены. Только в одном он был уверен — его тактикой должно быть ожидание. Каким бы долгим оно ни было, он мог пойти навстречу только тогда, когда Яньцин почувствует в нем необходимость. Когда будет готов. — Ты уверен? Светлые брови резко дёргает вверх. На лице Яньцина застывает смесь удивления и испуга. Он в секунду неуверенно мнется, сжимает пальцами крепкие плечи и отклоняется назад. — В том, что я не ваш сын? — он даже хмурится, пряча разыгрывающееся волнение. Довольно ясным ответом служит хорошо знакомый юноше смех. У Цзин Юаня он теплый, бархатистый, как мурлыканье крупной кошки, и вместе с тем раскатистый настолько, что Яньцин невольно вспоминает громовую мощь, скрытую в теле учителя. Он смеётся несколько мгновений, прежде чем между ними произойдет первое смелое касание — руки генерала успокаивающе гладят неизменно узкие бедра. — Было бы вернее спросить, уверен ли ты в своих чувствах, Яньцин, — Цзин Юань щурится так, как может только он. Не может быть в одном движении столько лени и хитрости вперемешку. — И хорошо ли ты подумал. — Я очень долго думал об этом, генерал! — заверяюще шепчет Яньцин, так громко и горячо, что генерал неконтролируемо видит, что юношеские привычки от него не уходят. Но один этот ответ заставляет мягко улыбаться, оставляя первый, почти невинный поцелуй на чужой щеке. Цзин Юань задерживает это касание губами, ждёт, пока Яньцин отдышится — и только после касается своими губами его губ. Дрожащие от волнения, тонкие и еле теплые, губы Яньцина нерешительно сжимаются в первые несколько мгновений, но стоит лишь Цзин Юаню податься назад, как Яньцин наоборот, слепо тычется ими, целует неопытно и порывисто, хватаясь пальцами за светлые пряди непослушных волос учителя. Все оказалось так же просто, как тяжело им придется в будущем. Но пока они, дорвавшись друг до друга, разделяют первый невинный поцелуй, это не важно.