От Индии до Пусана

Чанбин сидит на жёсткой траве подле старой сосны в одном из Сеульских парков. Зажав в зубах папиросу, он чиркает спичками, раз за разом выкидывая те на землю и прижимая остроносым мыском ботинка. Ветер сиюминутно задувает только появившийся огонёк и перебирает мягкие после сегодняшнего душа волосы. Им всем наконец удалось помыться спустя полторы недели, и Чанбину кажется, что он сбросил лишних пять килограмм. Солнце садится, светит ровно в глаза и выжигает сетчатку к чёртовой матери, стоя у самого края линии горизонта. Осенняя тоска только-только тронула кроны деревьев и подула с севера холодными ветрами, отчего Со, скривив губы, дёргает рукава кителя и вжимает голову в плечи. Он не был мерзляком, не привык почти к жару мотора в кабине самолёта. Но даже лето в Сеуле выдалось холодным, страшно подумать, что они будут делать зимой. В этом году всё по-другому. Всё даже хуже, чем раньше. В метрах трёх от него стоит лавка, на которую садиться было поздно, да и не хочется вовсе. Вероятно, его брюки даже если не грязные, то совершенно точно пыльные, с налипшими на них мелкими листочками с тонких веток. Здесь, прямо вековым деревом под возле птиц и белок, думается куда лучше. Думать есть о чём. О семье, юге, смерти, что каждый день гадко улыбается ему своей щербатой улыбкой, и вкусе пива в местных барах. Пиво, к слову, отвратительное. До того, как он уехал, было явно лучше. Не может он не думать и о своём самолёте. Он сейчас пылится на стояке километрах в двадцати отсюда. Слишком далеко. Слишком небезопасно для обоих. Чанбин вдавливает бычок в землю и поднимается с земли. Отряхивая штаны, оглядывается и морщит нос. Совершенно дурацкая привычка. Дёрнув шеей, он медленными короткими шагами направляется куда-то ближе к выходу. Не помнит даже, как далеко зашёл, пока бродил по аллее в раздумьях. Он проводит кончиками пальцев по растущим вдоль тропинки деревьям, вперив взгляд в землю и всё ещё находясь где-то в своих мирах. Чем ближе Чанбин приближается к выходу, тем больше людей становилось вокруг. За пределами парка мир будто выцвел для него, дышать даже становится сложнее. В кармане брюк шуршит коробок спичек, то и дело неприятно врезаясь в бедро. Он вышагивает ровно по прямоугольным серым плиточкам, стараясь не наступать на бордовые. Ещё одна странная привычка в его копилку. Чанбин даже не успевает их считать, хотя где-то дома, недалеко от Пусана, у него есть маленький чёрный блокнотик, куда он это всё записывает. Он вообще много чего записывал в подростковом возрасте, хотя упорно это отрицает. Чанбину почему-то кажется, что так делают люди важные или очень одинокие. Ему не хочется быть одиноким. У него есть достаточно кого-то вроде друзей, хороших знакомых и близких. Никого из них он не считает своим лучшим другом. Даже столь верного ему Ёнхёна он не причисляет к таковым — уважает безмерно, конечно, он ему благодарен за всё, что тот делает, но другом его не называет. Чанбин идёт куда-то вперёд, заглядывается на витрины магазинов, втягивает носом запах свежей выпечки из булочных, слышит звон вилок о тарелки в кафе и хочет туда. Хочет влиться в эту обычную человеческую жизнь, стать её частью, а не тенью на фотографиях странных реклам. Солнце закатывается всё дальше, а звёзды становятся всё виднее. Чанбин когда-то занимался астрономией, но с этим пришлось скоро покончить из-за нехватки сил и времени. Но он всё ещё может назвать штук семь созвездий и показать, где какая звезда. Он как-то резко, сам того не осознавая, вырывается из всей этой гудящей толпы и вновь оказывается совсем один. Воздух будто становится холоднее и чище, а всё вокруг тише раза в полтора. Солнце уже зашло, а на улицах разом загорелись жёлтые фонари, на которые слетаются мотыльки из щелей между бетонными стенами домов. А Со всё идёт, устремив взгляд на собственные лакированные берцы, вышагивающие по мощёной дороге. Тревога тянет в груди совсем немного, отчего он кусает щёки и грызет украденную сегодня из кафе зубочистку. Теперь уже проходя мимо знакомых ему с детства домов, ворот кладбища и детского сада, он думает о чём-то своём, в кои-то веки позабыв о небе. Он порой замедляется, задерживая свой взгляд на качелях в чьём-то дворе, стендах с газетами у киосков и время от времени пролетающих в небе самолётах. Родной город встретил его не лучшим образом. Ему дали пару выходных, и он понятия не имел, что ему делать в столице. Тут у него была пара знакомых, которые активно зазывали его во всякие клубы, а Чанбин отказывается, мол, отоспаться надо. Отоспался он за один день, но и сидеть в душной маленькой пустой квартире совсем не дело. Улица становится всё уже, а его воспоминания из этих мест более размытыми. Он будто был где-то здесь месяц или год назад, но помнит только длинную дорогу с трещинами и свет, туманом застелавший глаза. У горизонта собираются тучи, пока ещё светлые, маленькие. Но он знает свою погоду как никто другой, знает, что стоит час подождать и дождь забарабанит по крышам с запредельной силой. Тут до жути тихо, что аж дрожь берёт, а по спине табун мурашек зараз пробегает, голоса с главной улицы доносятся как сквозь вату. Где-то он слышит гомонящую компанию подростков. Подростков ли? Чанбин заворачивает за угол, оглядывает задние фасады домов и встаёт напротив грязных окон дешёвого бара, заглядывая внутрь. Раньше здесь было кафе, где на каждом столике стояли красивые разноцветные салфетки. Он почему-то помнит только их. Пальцы, пройдясь по бёдрам, нащупывают в кармане зажигалку и крепко сжимают. В голове яркой вспышкой загорается воспоминание о том, как он ещё совсем ребёнком приходил сюда с матерью попить чая с печеньем и послушать уличных музыкантов. Сейчас нет ни музыкантов, ни даже кружевных штор, которые он дёргал много лет назад. Тут теперь грязно, сыро и как-то до одури неуютно. Справа от него, в самом углу лежит бродячая собака, поглядывая на Чанбина боязливо, с долей опаски. Он подходит было её погладить, ступая по мелким камням, но тут же брезгливо одёргивает руку. Грязная же. Прислонившись спиной к холодной и влажной стене, он начинает бегать глазами от одного столика к другому. Народу не сказать, что много — какие-то полутрезвые парни и компания девушек с коктейлями, пара мужчин у двери. Но ночь ведь только начинается, верно? Он бездумно разглядывает народ, пока не замечает знакомое лицо кого-то, стоящего за барной стойкой. Со видел его где-то раньше, возможно, даже сегодня. Когда перед его глазами заиграл огонёк пламени, Чанбин отвлекается буквально на секунду, чтобы поджечь сигарету, а затем, когда вновь находит глазами стойку, резко натыкается на его пронзающий взгляд из окна бара. Заметил, что тот смотрел? Колкий стыд накрывает его в то же мгновенье, заставив отвернуться. Теперь он понимает. Этот же человек смотрел на него полчаса назад со страниц газеты. Выдыхая, Чанбин снова возвращает взгляд на него, того самого. Бан Чан пьяно улыбается и хмурит брови, обнимал за талию девушку возле него, но взгляд не отводит. Смотрит так, что Чанбин и предположить не может, о чём тот думает. Узнал ли или просто принял за мелкого мальчишку-фаната, восхищается ли или ненавидит, принимает ли за соперника или за пыль под ногами. Со улыбается и принимает эту игру, откидывая голову назад и вульгарно проходясь языком по фильтру. Он ненавидит себя за это и уже представляет насмешки сослуживцев, мол, как шлюха последняя себя ведёт и не стесняется. Но он стесняется, не так ведь воспитан, но и в этой игре проигрывать не собирается. Ни разу не проигрывал и тут не проиграет, ну потому что не в его это правилах. Бана зовут подтянувшиеся друзья, подливают ему тёмного пива в кружку, завлекают к себе, утягивая за руки. Он смеётся с ними, выпивает, отмахивается и о чём-то рассказывает, активно жестикулируя. Но глаза его всё ещё прожигают Чанбина насквозь. Бан Чан тоже настроен решительно. Фонарь с улицы начинает мигать быстро-быстро, привлекая внимание, а затем вновь загорается. Стоит ему на мгновенье повернуть голову, надеясь, что тот не заметит, как Бан Чан пропадает из поля зрения, не оставив и следа. Со прищуривается, выискивая его в пьяной толпе, но находит только одну из его сегодняшних подружек. Чанбин оценивает его незаметность по достоинству, а затем сам же пугается, когда Кристофер возникает прямо перед окнами бара. Опираясь ладонями на стекло, он всё смотрит и смотрит. Значит, это было не поражение, а лишь небольшой тайм-аут в их игре. Схватке, можно сказать. Они стояли так долго, смотрели прямо друг другу в глаза и где-то в мыслях одного из них — Чанбин уверен в Бан Чане, а тот думает совершенно наоборот — уже трахались в самых непристойных позах. И им обоим уже ничуть не стыдно. Со уже слишком устал, чтобы чего-то стыдиться, а Бан просто выпил. Хотя ему и так всё равно, они знают. Он начинает мерить ногами узкий переулок, повернув голову вправо. Шаги отдаются глухим эхом от стен, а в трубе тихо тарабанит вода. Дождя пока нет, но, судя по птицам, тот был уже на подходе. Бан Чан же опускает голову на руки, пьяно улыбаясь и время от времени посасывая какой-то ядрёно-красный коктейль, от которого он завтра не встанет с кровати. Бар закрывался примерно в три, но народ уже постепенно расходится, устало перебирая ватными ногами, а стрелка его часов рывками приближается к половине двенадцатого. Чанбин уже сполз по стене вниз, сложив руки и голову на коленях. Кристофера уже не видно из окна, возможно, он уже спит у себя дома, воспринимая Чанбина, как случайного прохожего. А Со всё смотрит. Смотрит даже тогда, когда свет в баре резко погасает, оставляя за собой лишь пятна перед его глазами от резкой вспышки. А потом тишина. Ни слышно больше ни старой весёлой музыки, ни тихих разговоров. Чанбин наконец закрывает глаза, внутри празднуя свою маленькую победу над Звездой Юга, которая даже официально не состоялась. Но раз Бан ушёл, ничего не сказав, значит ли это, что он проиграл и молча принял поражение какому-то мальчишке? Он очень на это надеется, пока не улавливает сзади себя скрип двери, а затем шаги. И голоса. Один, два, три. Со уже напрягается, опасаясь плохой компании, которой никакого дела не будет, как его зовут и кто он есть. Чанбин прислушивается, сжав кулаки на всякий случай. — Что-то ты сегодня сам не свой. Переживаешь? — Ну-ну, зачем? Всё обошлось, никто не умер. — Как знаешь, я бы на твоём месте из кожи вон лез, чтоб взашей не гнали. — Больно надо! Он выглядывает из-за угла, тут же поймав взгляд Бан Чана. Он тихо ойкает, дёрнувшись обратно и вжав голову в плечи. Его почему-то одолевает сильное стеснение. Тот ему, казалось, усмехается, но отводит взгляд, продолжая что-то говорить уже на несколько децибел ниже. Теперь Со не слышит, остаётся только догадываться, почему они смеются. Теперь выглядывать стало страшно — он точно знает, что Кристофер его видел. Они, правда, только что смотрели друг на друга. Чьи-то торопливые шаги отдаляются всё дальше от них, а Чанбин с Бан Чаном продолжают упорно делать вид, будто ничего не происходит. Делать вид Со не нравится совсем, сейчас бы он предпочёл завалиться спать дня на два, а потом, набравшись сил, вернуться к работе. — Ну? — наконец подаёт голос Бан, подходя ближе. За угол он заворачивать не спешит, будто боится. Но ему ли бояться? — Я, получается, проиграл? — Получается, ты мне теперь желание должен, — он теребит пальцами пуговицу на кителе и добавляет тихо: — Со Чанбин, двенадцатая. — Мы на желания играли? Бан Кристофер Чан, слышал, может, — он смущается не столько от самого вопроса, сколько от всей ситуации. Никогда в жизни он не вёл таких глупых диалогов, вот честно. — И что ты хочешь? — Спать? — спрашивает он даже не у Бана, даже не у самого себя. — Потрахаться. Ну, это уже что-то невообразимое сейчас. Так что да, поспать и поесть было бы неплохо. — У меня остались пирожные с завтрака, — замечает Кристофер, будто к слову. Будто и не предлагает, а просто информирует, — они сладкие такие, сахар аж на зубах скрепит. Ты ешь такое? — Я ем всё. — Тогда пошли, — он сам себя не узнаёт, не привык просто так случайных прохожих привечать, а сейчас сам по своей, наверное, воле зовёт. Да ещё и в таком позднем часу. Сегодня всё его существо рушится у всех на глазах. Бан Чан протянул Чанбину руку, помогая подняться. Они стоят молча секунд десять, пока тот вновь не начинает. — Я видел тебя в газете буквально сегодня, — он смущённо тупит взгляд, чувствуя себя глупым школьником. Возможно, в глазах Бана он таковым и является. — Не успел прочитать, если честно, что-то про самолёт твой. Интервью какое-то вроде. — Понятия не имею, — безразлично пожимает плечами Бан Чан, смотря на Со сверху вниз. — Не люблю новости про себя. И никаких интервью не давал. Чанбин приподнимает брови всего на секунду, а затем резко встаёт, пальцами ухватившись за угол стены. Неуклюже покачивается — нужно было поесть сегодня, а затем выпрямляется, всё ещё будучи Кристоферу по грудь. Он знает, что тот выше. Даже не так, он знает, что сам ниже кого-либо другого в нынешней эскадрилье, но всё равно обидно где-то на периферии сознания. Для лётчика это, может быть, и плюс — в кабине самолёта ему не то чтобы сидеть, ему лежать там очень даже комфортно, но вот среди сослуживцев он походит разве что на подлокотник для особо высоких. Вот так шагать с Бан Чаном по ночному городу будто даже безопасно, обычно он опасался таких одноразовых знакомств. Он чуть ли не каждый день летает на двадцатиметровой высоте, не всегда имея с собой парашют, а сейчас думает о безопасности. Со сменой суток действительно меняется и его отношение к жизни. Кристофер выстукивает каблуками берцев по асфальту что-то настолько изящное, что Чанбина подташнивать начинает. — А ты всё время в авиаторах ходишь? — он редко спрашивал что-то вот так бездумно. С Бан Чаном очень просто было молчать, но отчего-то не хотелось. — Я вот даже не помню, куда свои забросил. — Почему нет? — отвечает тот настолько безэмоционально, что Чанбин начинает сомневаться в своей тут надобности. — С одной стороны, удобно, с другой, многие принимают это за часть образа и считают привлекательным. Да и не теряются они так. Он наблюдает за Со боковым зрением и чуть покачивается. Разведённый чем-то сомнительным виски ударяет в голову только сейчас, а дурные мысли всё не уходят из головы. Зря только пил. — А правда, что ты карьеру завершить планировал? — спрашивает Чанбин, переходя дорогу вслед за ним. Машин нет, они даже не смотрят по сторонам. У него, кажется, даже ещё есть слух. Вот Чанбин слышит хуже и хуже не то что с каждым годом — с каждым месяцем. Где-то над головой гремят раскаты грома. — Ох, сейчас польёт ведь. — Читать всякую чушь меньше надо, Малыш, — кривит губы Бан Чан, называя его нелюбимым прозвищем. Из-за роста прозвали так, сначала просто в шутку, а потом уже именем его вторым стало. Его это, к слову, не радует вообще, — планировать я пока буду только на своём мальчике. А вот то, что из подразделения меня погнали — правда. Тяжело выдыхая через нос, Чанбин плетётся следом, разглядывая тусклые фонари и тёмное небо Сеула. Глаза Бана смотрят на него с плакатов и вывесок магазинов, его имя мелькает на страницах газет и мелким шрифтом пишется в бегущей строке на экранах телевизоров. И сейчас он идёт рядом с ним, пьяный и еле двигающий языком, такой настоящий и несерьёзный, что даже не верится, что он — человек, что будет защищать их Родину в случае чего. Сейчас он больше походит на одного из тех парней, кидающих наспор окурки кому-то в окна. Завернув за угол, Бан Чан хватает его под локоть и ведёт куда-то в сторону, куда-то по пустынной улице, где нет ни души. Кажется, тут даже мотыльков не слышно. Не живётся ведь таким людям в нормальных местах, лишь бы залезть куда подальше в какую-то безлюдную глушь. Но Чанбин всё почти понимал, оттого и молчал, крутя головой по сторонам. — Почему погнали? — он вновь пытается поймать нить диалога, вытирая потные ладони о брюки. — Вы же классный вроде. Всю страну на уши подняли. «Вроде», — про себя повторяет он и жмурится. — Паясничаю много сказали, — смеётся Кристофер то ли над Чанбином, то ли над самим собой. — «Недостаточно дисциплинированный, недостаточно опытный, недостаточно часто являешься». Вечно им всего недостаточно, придуркам этим. А люди поговорят да забудут. Сию же секунду выстрелит кто-то другой. Ты, например. Вон, как облака на части режешь. По телевизору как-то видел. Молодым талантом тебя назвали. Чанбин аж заливается краской от смущения. Его по телевизору? Молодой талант? Он пару раз видел себя на каких-то несерьёзных баннерах, вроде рекламы какого-то машинного масла или краски, но дело не доходило даже до журналов и газет. Он когда-то замечал бегающих по полю людей, но и подумать не мог что его снимали, возможно? — Я видел тебя, — снова начинает Бан, когда они выходят на аллею и идут по направлению к частному сектору. Там темно и тихо, как на кладбище. — Как ты узоры свои на самолёте рисовал у стоянки. Вот такой же ты, прям как я, лишь бы что отчебучить что-нибудь эдакое. Не наругали хоть за закорючки эти? — Не особо, — смущённо выдыхает Со через пару секунд. Врёт. Наругали. Ещё как наругали. Что пух и перья летели, как и он сам по отделению. Но стремление к творчеству всё же одобрили люди сверху и разрешили оставить даже на служебном самолёте. — Так, чутка. — Я ж под дверью стоял, пока тебя там как щенка отчитывали, — усмехается Бан Чан и толкает его в плечо, покачнувшись. Чанбин лишь смешно хмурится и надувает губы. — К главному твоему надо было. Классный, кстати, мужик мировой. Душевный такой. — Вы знакомы? — он чувствует себя ребёнком среди друзей отца. — А кто ж с ним не знаком? Конечно. Он меня за штурвал посадил и задницу мою прикрывал, когда я по девкам мотался, — то, как Бан любит противоположный пол знают если не все, то определённо многие. Они останавливаются у массивной резной двери, и Кристофер чуть не врезается в ту лбом. Он резким движением — со второго раза, но всё же — вставляет ключ в замочную скважину и проворачивает два раза вправо. Его дом такой тёплый, уютный, что Чанбину противно от этого — стало быть, с женой живёт. — Тут нет никого и не будет никогда, — тут же кричит ему уже прошедший в гостиную, наверное, Бан Чан. — Развёлся я. Можешь мусорить, кидать бумажки за диван и бить стаканы. — А ты, — «Вы» исправляет совесть, — хозяйничать, что ли, любите? — Когда я, когда мама, — он падает на диван и закидывает ногу на спинку. — Виски пьёшь или рано тебе ещё? — Пью, — он садится на подлокотник дизайнерского кресла и проводит языком по губам. — Я и покрепче что пью. Наливайте. — Ишь, как оживился. Они выпивают по одной, а потом ещё парочку. Под тихий стук дождя и бормотание радио Чанбина разморило слишком быстро. Уже через час китель с отпавшей медалью валялся у него в ногах, а сам он сполз вниз, головой упираясь Бан Чану в плечо. — В Индию скоро улетаю, — он зевает и хрустит шеей. — Прикончат меня к чёртовой матери. Хоть напьюсь напоследок. — А тут чем плохо? — Тут не то, — пожимает Бан плечами. Они перебираются в его спальню, и он включает телевизор, в руках вращая крышечку от газировки, Бан Чан думал о Чанбине и пиве, а тот валяется у него под боком, сбросив на пол тяжелые ботинки и что-то мямлит себе под нос. — Я ведь Вас любил всегда, — он потягивается и тянет на себя угол цветастого пледа. Такие же были у его мамы. — Прямо с того момента, как восемнадцатилетнего по телеку увидел. Вы там ещё с тупой такой причёской и шортах таких идиотских были. Кристофер только хмыкает в ответ. Чанбин жмётся доверительно к его груди, ластится, как кот. Ну потому что устал устал уже, устал выискивать моменты, чтобы улизнуть с работы домой, чтобы посидеть в тишине на родной кухне и попить неумело сваренный своими силами кофе. В последнее время даже полетать на служебном почти не получалось — всё подай-принеси, а о планере своём он и думать забыл. — Как же тебе ласки хочется, — Бан Чан путает пальцы в его волосах и переворачивается к нему лицом. — Гоняют? — Да только и делаю, что самолёты готовлю, — недовольно фыркает Чанбин и чувствует его дыхание где-то на макушке. Бан Чан водит ладонью по его спине, пальцами забираясь под футболку и пересчитывая выступающие позвонки. Со хватается за его плечо и жмурится от ощущения тепла его тела. Ему хочется спать. — Ты человек хороший, Малыш, — говорит он и втягивает в поцелуй. Такой отчаянный и мягкий, что у Чанбина в груди что-то взрывается тысячей фейерверков от волнения и затапливающей нежности. Кристофер прижимается пахом к его, сжимает зубы и дёргает замок на ширинке. Чанбин стонет сдавленно и улыбается нахально, холодными руками забираясь ему под футболку. Бан Чан упирается запотевшими стёклами авиаторов ему в лоб и целует в дёсна — грубо и больно. — Крис, — шепчет Чанбин куда-то ему в губы, кусает за нижнюю, когда Бан рукой обхватывает сразу два члена. Он наваливается сверху и зубами прихватывает кожу на шее. Это его «Крис» набатом бьёт где-то в висках и отдаётся чем-то горячим и нежным в груди. Они дышат прерывисто, бьются зубами во время коротких поцелуев и стонут так, что голова начинает болеть. Кристофер двигает рукой всё быстрее и резче, а Чанбин пытается вскидывать бёдра и кричит ему в шею. Они кончают одновременно, вцепившись друг в друга и выгнувшись в спинах. У Бан Чана сводит ноги в оргазменных конвульсиях, и он падает на Чанбина, носом утыкаясь ему в грудь. — Я, — Со руками ведёт по его мокрой спине и чуть скребёт ногтями. — Вы прекрасный, правда. Охуенный прям. — Не ругайся, — хлопает Бан Чан его по бедру и прихватывает зубами сосок, слыша громкий полустон-полувздох. — Приличный ведь парень. Он только цокает языком на это и шарит рукой по карману брюк в поисках сигарет. Они курят одну на двоих и кутаются в пледы и одеяла, потому что Бан Чан не закрывал окна. Он бережно массирует Чанбину голову и перебирает пальцами волосы, слушая бьющий в окно рваными порывами ветер. Тот морщит нос и выдыхает дым ему в лицо, подводя сигарету к чужим губам. Бан пахнет хвоей, бензином и уютом. Чанбин засыпает у него в объятиях минут через семь, сопит смешно, хватает его за руки во сне и дёргает одеяло. Кристофер прижимает его к себе крепко-крепко и целует в макушку. Скоро в Индию, а Чанбину возвращаться Пусан. Завтра он уйдёт из его дома, громко хлопнув дверью. Они, возможно, обменяются адресами и в перерывах, сидя в кабине собственных самолётов, будут строчить друг другу огромные письма со всякими глупыми признаниями. От Пусана до Нью-Дели пять тысяч километров. Письма будут идти долго.