Воспоминания

Цзин Юаню снится сон. Снова и снова, словно заевшая на древнем проигрывателе виниловая пластинка, словно день сурка, из которого нет выхода. Как только он освобождается от своих генеральских дел и снимает устало генеральский костюм вместе с ленивой улыбкой, потрепав перед сном мягкую гриву Мими, как только он ложится в слишком большую для одного человека постель и закрывает глаза, он оказывается в месте, столь далеком, столь недостижимом ныне для него. Нечто знакомое, но такое старое, затесавшееся мимоходом в уголках его памяти; что-то, о чем забываешь, пока не вспомнишь, вроде цвета неба в предрассветный час или вкус маминой выпечки. Он помнит эти золотые поля степного ковыля, колышущегося на ветру, точно конская грива, он помнит эту сладостную горечь диких, опаленных солнцем трав на губах, он помнит его. Того самого человека, стоящего где-то под золотистой кроной одинокого дерева. Каждую ночь он является ему во снах, манит к себе серебром глаз и мягкой, нежной улыбкой. Человек кажется до боли знакомым, и, хоть Юаню тяжело вспомнить, тяжело позвать по имени, он доверчиво ступает прямо к нему в теплые объятия, падает прямо в раскрытые руки. Человек щурит свои похожие на звездный свет глаза, отчего в уголках появляются очаровательные морщинки, и ласковым голосом шепчет что-то Юаню на ухо, и ему сложно разобрать слова, но это совсем не важно. Его лицо обхватывают две горячие, покрытые мозолями от постоянной тяжелой работы ладони, и гладят, гладят, гладят. Проводят кончиками пальцев вдоль щеки, ласково разглаживают залегшие под глазами синяки, мягко касаются губ. Руки грубые, местами покрыты рубцами, но их касание ощущается нежнее птичьего крыла. Прикосновение отзывается в груди, и Юань тянется ближе, кладет голову на чужое плечо, руками обхватывая чужую талию, прижимаясь котенком, и, кажется, из груди доносится низкий смех. Человек гладит его по голове, как не гладила его даже родная мать, и пальцами хватает за подбородок, заставляя его посмотреть вверх. Серебристые глаза смешливо щурятся, а губы растягиваются в кроткой улыбке. Носы их ласково сталкиваются кончиками, а в груди у Юаня разгорается пожар, угрожающий сжечь его до тла. Чужие губы осторожно и медленно тянутся к нему, словно боясь спугнуть, развеять то, что есть сейчас. Но он ни за что не сбежит, и тянется в ответ, сокращая оставшиеся оставшиеся сантиметры между ними. Поцелуй отдает вкусом терпкого вина и сладостью долгожданной встречи. Юань, кажется, тонет, теряется в крепких объятиях, хватается за чужие одежды, точно утопающий за соломинку, будто человек в его руках - его истинное спасение. Поцелуй углубляется, и Юань чувствует, как стремительно хмелеет без браги, как едва слышно стонет, ладони кладет на поясницу. Мягкий укус нижней губы, переплетение языков - все это кажется чем-то родным, но давно забытым. Чужие руки забираются к нему под рабочую форму, гладят чуть выше поясницы, отчего у Юаня совершенно позорно кончается воздух. Неохотно разрывая поцелуй, они горячо дышат, едва касаясь губ, делят один воздух на двоих. Он чувствует, как спустя долгое время наконец оказался дома. У его Дома грубые, но ласковые руки, почти до хрипотцы низкий голос, белые, будто свет луны, волосы и самые яркие, отливающие серебром глаза, такие ни за что не перепутаешь. Юань хочет их запомнить, записать где-то на подкорке мозга, выбить клеймом в подсознании. На грани с грубостью он хватает своего возлюбленного за одежду и целует еще раз. Целует в этот раз отчаянно, сталкиваясь зубами, хватаясь за все, что можно, кусает до крови, словно голодный зверь, руками обхватывает чужую шею, желая никогда, никогда не отпускать. Но его мягко прерывают, и в груди кошкой начинает скрести досада. Чужая улыбка кажется почти печальной, и наконец ему удается разобрать слова. - Я соскучился, А-Юань. . . . Просыпается Цзин Юань теперь в мокрых от пота простынях. Дыхание сбитое, грудная клетка сумасшедше вздымается, волосы разметались по постели. Едва дрожа, он садится на край постели, одиноко обхватывая себя руками. Новый день начинается стремительно, безжалостно, и с тяжелым сердцем, но легкой улыбкой генералу придется и дальше вершить свои генеральские дела, неся в мир спокойствие и справедливость. Он - опора для сяньчжоуцев, гарант стабильности. Он должен быть непоколебим и бесстрашно стоять на защите корабля, не страшась вступить в схватку ни с адептами Санктус Медикус, ни даже с самим Яоши. По-другому быть просто не может. Да-да, генерал, ты ни в коем случае не должен оплошать, ведь на тебя надеется множество людей. Кто если не ты? Но как б он ни пытался вразумить себя, перед глазами вновь и вновь стоят чужой нежный взгляд и мягкая улыбка. Он помнит эти глаза, он помнит эти губы, и всегда их будет помнить. Видение, не отпускающее больше сотни лет. Цзин Юаню кажется, что скоро он сойдет с ума. Он раз за разом, из ночи в ночь возвращается в прошлое, и, сколько бы он ни пытался, оно его не отпускает, топит в безнадежных желаниях и горьком разочаровании. Или, быть может, он сам не хотел с ним прощаться? Как же он смешон. Юань лишь роняет лицо в ладони. Он давно разучился плакать - генералу плакать не положено. Но, может в краткий миг, всего на секунду, он позволит себе обронить слезу.