Эрстоун

      Шум в театральном зале был прекрасно слышен даже в закрытой ложе. Герцог Алва подцепил унизанными кольцами пальцами край занавески и бросил краткий взгляд на происходящее в партере. Люди толпились, рассаживаясь на свои места, спорили или же громко предвкушали грядущее зрелище. Ворон болезненно свёл чёрные брови и выпустил плотную ткань из рук. Он уважал искусство, искренне любил музыку, восхищался великими живописцами и архитекторами, никогда не отказывал себе в удовольствии потанцевать, неважно на королевском приёме или же народном гулянии, но театр никогда не относился к области его интересов. Он не видел смысла в лицедействе и глупых историях, разыгрываемых актёрами на сцене.       Между тем от стоящего вокруг гула у герцога Алва возвращалась мучившая его уже несколько дней головная боль. Изящные пальцы прикрыли глаза и, несильно надавливая, скользнули к вискам, чуть зарываясь в смолянисто-чёрные волосы.       – Герцог! Вы всё-таки пришли!       Алва обернулся, встречаясь с совершенно одухотворённым лицом Марселя Валме.       – Да, виконт, хотя до сих пор не понимаю зачем, – нехотя ответил Алва, наблюдая за размахивающим биноклем знакомым.       – Ох, доверьтесь моему изысканному вкусу, скоро вы поймёте всю прелесть спектаклей Эрстоуна, – усаживаясь в соседнее кресло, проворковал Валме. Руки его чуть ли не подрагивали от нетерпения.       И пусть Алва и не мог назвать себя ценителем театра, всё же ему не было чуждо любопытство. Взгляд его лениво скользнул по чёрно-белому олларовскому занавесу, скрывающему пространство сцены.       – Дядюшка приводил сюда фельпских послов и рассказывал, что они пытались переманить нашего театрального гения. Предлагали ему просто немыслимые деньги, лишь бы он писал и ставил свои пьесы в их, погрязшем в мистериях, театрике… Но Эрстоун был твёрд в своём решении остаться! Представляете? Какая прелесть, гений, ещё и патриот!       – Напомните мне, что мы будем лицезреть сегодня? – краем уха слушая болтовню Марселя, лениво поинтересовался Алва.       – Сегодня труппа играет его трагедию «Оруженосец Маршала». Поверьте мне, эта история настолько душещипательна, что заставит рыдать даже гальтарскую статую! Лично я буду смотреть её уже в пятый раз, и, признаться честно, не было ни одного раза, чтобы я вышел из театра с сухими глазами.       Валме отложил на подлокотник кресла бинокль, вынул шёлковый платок и промокнул им глаза, будто бы расчувствовавшись от одних лишь воспоминаний.       – А вот прекрасная Марианна предпочитает комедии, особенно очаровательна «Вдова капитана, или Любовь Выходца», – продолжал рассказывать Марсель, не обращая никакого внимания на молчаливость собеседника. – Но вам, я думаю, больше придутся по вкусу его хроники, очень советую вам посмотреть «Последний день Талигойи».       – Звучит интригующе, – отозвался Алва, не думая так на самом деле.       А ведь даже король частенько захаживал в театр со своей супругой. Разумеется, никто их не видел, так как сидели они в закрытой королевской ложе, но Первому маршалу не раз доводилось слышать восторги мало чем интересовавшегося в этой жизни Фердинанда.       Наконец раздался третий звонок и в зале постепенно начали гасить основной свет, что оказалось для Рокэ полной неожиданностью. Не показывая своего удивления Алва чуть повернул голову в сторону Валме.       – Отсутствие света в зале всецело приковывает зрителя к происходящему на сцене, – тут же, наклоняясь почти к самому уху маршала, зашептал Марсель. – Это тоже задумка Эрстоуна.       А между тем занавес поднялся, открывая сцену выглядящую как парадная зала в каком-нибудь замке, Алву удивили высокие колонны, словно бы выточенные из камня, а также витраж изображающий рыцаря периода начала круга, словно подсвеченный с обратной стороны и полное отсутствие расписанного художником задника.       По сцене торопливо, не замечая зрителей шагали одетые в военную форму артисты. Они уносили со сцены реквизит. Алва в удивлении приподнял бровь, военные утаскивали дорогие на вид кресла, подсвечники, книги… Двое из них стояли на авансцене: один переписывал уносимые со сцены ценности, другой диктовал.       Вместе с выполнением работы они обсуждали восстание и по-глупости поднявшего мятеж герцога, в чьём замке они сейчас находятся. Алва поёжился, слишком уж свежи были воспоминания о Восстании Эгмонта Окделла, хоть и прошло с него не меньше десяти лет. Из диалога военных Рокэ узнал, что у убитого герцога остались сын и жена.       Наконец, когда сцена окончательно опустела и стало нечего выносить военные удалились. Зазвучала музыка, надрывное соло скрипки напоминало горестные стоны.       «Не решили же они после одной сцены устроить антракт?» – фыркнул про себя Алва.       Ответ последовал незамедлительно – нет, не решили. На опустевшую сцену вышла аскетично одетая женщина с покрытой головой, в тонких, напоминающих птичьи лапы, руках она сжимала чётки. Алва еле сдержался, чтобы не закатить глаза, вот только проповедей ему в театре не хватало.       Резкие и будто бы нервные движения женщины контрастировали с её набожным обликом. Выйдя на середину сцены она опустилась на колени лицом к витражу и начала беззвучно молиться.       Отовсюду послышались удивлённые вздохи, Алва и сам не ожидал подобного.       «Актриса и повернулась спиной к зрителю, что за вздор!»       Алва уже было вновь повернулся к Марселю, как вдруг женщина заговорила. Голос её звонко разнёсся по всему залу. В своей речи, пламенной, почти фанатичной, она обращалась к создателю умоляя его о спасении души своего мужа, погибшего на дуэли, и не просто дуэли! Её муж из-за давнишней травмы хромал и потому сражался на линии. Рокэ усмехнулся. Если верить словам этой вдовы, то её муж был чуть ли не святым при жизни, при том эсператистом, что было не менее любопытно, ведь дуэль на линии считается эсператистами одним из тяжелейших грехов…       Герцогиня неловко поднялась с колен, вдовья шаль сползла с головы на плечи, она медленно повернулась и продолжила монолог, но уже с другой интонацией. Она была напугана. Искренне напугана тем, что Создатель покарает её супруга за проклятую дуэль, а также что его грех падёт на их сына, и она не знала, чья кара окажется страшнее, Создателя или Короля… Простоволосая, она опустила голову, чуть ли не шептала, но так, что слышно было всему залу.       Рокэ скосил глаза на Марселя, тот сидел прижав сцепленные руки к груди и напряжённо следил за её монологом.       Вдруг, герцогиня подняла голову, глаза её уже горели праведным гневом. Она воздела руки к небу, проклиная убийцу мужа:       – Да предан будет он, как был мой муж союзниками предан, да смерть придёт к его любимым, как пришла в наш дом!       Но тут, совершенно незаметно на сцену вышел юноша, совершенно неприметный и какой-то… не живой. Некоторое время он молча слушал проклятия, произносимые женщиной, стоя в самом углу, а после медленно прошёл к витражу и стоило юноше поравняться с ним, как Рокэ тут же заметил его сходство с изображённым на нем рыцарем.       «А вот и юный герцог»       Заметив появление сына, герцогиня накинула на голову вдовий платок совсем позабытый ею в момент скорби. Вместе с шалью вернулось и её холодное, почти равнодушное выражение лица. Пустыми глазами она посмотрела на сына.       – Солдаты короля покинули наш замок, – почтительно склонив голову перед матерью произнёс юноша глубоким низким голосом и Рокэ подумал, что должно быть актёр играющий сына мятежного герцога старше своего героя, конечно старше, но с его неловкими, почти неуверенными движениями, чуть сгорбленными, под давлением скорби и тяжёлым взглядом матери, плечами он выглядел шестнадцатилетним юнцом.       Актёр играющий сына герцогини был высокий, стройный и широкоплечий, с по-юношески растрёпанными русыми вихрами, лицо его – сплошные прямые линии, точно выточенные из камня, а пронзительные глаза – цвета грозового неба.       «Да, с такой внешностью только герцогов, да королей и играть» – подумал Рокэ.       Герцогиня до этого так страстно волновавшаяся за судьбу сына холодно кивнула ему и сообщила, что юный герцог вскоре тоже покинет отчий дом. Вместе с оружием отца посланники короля принесли приглашение в Лаик.       Услышав мать, юноша будто бы сделался ещё меньше, словно ему с трудом удавалось держаться на ногах.       Эти актёры играли так странно. У Рокэ создавалось впечатление, будто бы он смотрел на живых людей с их тревогами и переживаниями, а не на лицедеев, просто читающих нараспев монологи. Ощущение было невероятное.       Между тем новоявленный герцог попытался противостоять решению матери отправить его в школу оруженосцев, утверждая, что он нужен в родных землях, разорённых войной, но мать была непреклонна.       – Я не наследник более, но герцог, – твёрдо произнёс он, разом пресекая все возражения матери. – Мой долг как герцога отныне в защите родовых земель и благополучье моих граждан!       – А о сыновьем долге вы забыли? Простить сумели убийцу мужа моего и вашего отца? – резко бросила ему герцогиня. Диалог матери и сына до странности напоминал Рокэ поединок, вот только герцогиня лишь нападала, а юный герцог лишь защищался.       – Забыть о нём не смею, – тихо, смиренно склонив голову, ответил герцог. – При первой же возможности бесчестному убийце я брошу вызов…       И только в этот момент Рокэ осознал, что юноша не знает о том, что поединок отца и его убийцы был честным… А мать и не спешит сообщить ему об этом, лишь подпитывая его ненависть к маршалу.       И вот, мать говорит, что отправившись в Лаик, а после на службу оруженосцем у него будет больше шансов добраться до убийцы отца и отомстить.       Юноша ещё не ответил, но по его взгляду направленному прямиком в зрительный зал Рокэ уже понял, что решение было принято. Герцог отправится в Лаик. Объявив о своём окончательном решении, он быстрым шагом покинул сцену, герцогиня вознеся последнюю молитву о том, чтобы рука сына не дрогнула над убийцей тоже ушла за кулисы.       Рокэ ожидал закрытия занавеса, ведь место действия явно должно перемениться, вот только вместо этого произошло кое-что более интересное. Витраж изображающий рыцаря прошлого круга внезапно начал подниматься пока окончательно не исчез с глаз зрителя. Как оказалось, витраж скрывал за собой ряд кресел, на которых сидели Лучшие люди.       – Это всё архитектор, которого выписали из Паоны по предложению Эрстоуна, – наклонясь к уху Рокэ произнёс Валме. – Говорят он перестроил всё закулисье сцены, а ещё установил машинерию собственного изобретения для смены декораций. Также я слышал, что следующим его проектом будет постройка нового летнего королевского дворца.       – Этот Эрстоун… Откуда он вообще взялся? – наблюдая за тем как на сцену выходят актёры в унарской форме тихо поинтересовался Рокэ, осознавая, что ему действительно интересно узнать больше о личности загадочного драматурга… Да и чего скрывать, спектакль тоже представлял из себя весьма любопытное зрелище, подобного которому Рокэ никогда в своей жизни не видел.       – Его личность окутана тайной, – томно вздохнув ответил Валме. – Артисты театра и другие работники немы точно скалы и ни за какие деньги не выдают своего гения… Даже как он выглядит большой секрет. Хотя Эрстоун встречался с Его Высокопреосвященством, по крайней мере так говорят.       – Вот как? – приподнял бровь Рокэ, выцепливая из толпы юношей сына мятежного герцога, вытянутого в струнку. Любопытно, сейчас Лучшие люди будут выбирать себе оруженосцев, а актёров играющих королевскую чету на сцене не было, впрочем, это не стало для Рокэ неожиданностью. В конце концов цензура запрещала изображать королевскую династию Олларов на сцене.       – Обожаю этот момент! – тихонько взвизгнул Валме.       Между тем оруженосцев на сцене разбирали как горячие пирожки ровно до тех пор, пока сын мятежного герцога не остался в полном одиночестве. Лучшие люди сидя в креслах обсуждали происходящее, никто из них не желал брать в оруженосцы сына человека развязавшего в их стране гражданскую войну. Глашатай уже было приготовился отправить юного герцога в родовые земли. Как вдруг из закулисья сцены раздался голос, назвавший юного герцога по имени. Вскоре на сцену вышел и его обладатель, статный, высокий и темноволосый, было в его тёмном, тяжёлом взгляде что-то мрачное, Рокэ сразу же почувствовал в нём актёра трагика. По тому как заволновались Лучшие люди и сам юноша Рокэ догадался, что это был тот самый маршал убивший отца мальчишки.       – Хм… – действие маршала заставило Рокэ задуматься, а как бы он сам поступил в подобной ситуации.       – Позор юнцу уж не грозит, теперь он с гордостью отправиться домой сумеет, отказ свой дав служить отца убийце, – глядя в зал, произнёс маршал, объясняя свой поступок.       – Вот это благородство, – вновь вздохнул рядом Марсель.       – И правда, – удивлённо согласился Рокэ. Поступок маршала действительно давал юноше сохранить свою гордость и с честью отправиться в родовые земли. Вот только юноша поступил совсем не так как ожидал сам маршал и зрители в том числе.       – Служить отца убийце – страшно, о сыновьем долге помня, страшнее только государству не служить… – в сторону, точно про себя произнёс юноша и обернулся к избравшему его в оруженосцы маршалу. – Что ж, даю я клятву и благодарен вечно герцогу за жребий вытянутый мной! – юноша подошёл ближе и преклонил колено перед своим будущим монсеньором, а затем, не поднимая головы тихо прошептал. – Быть может искупить грехи отца служеньем мне удасться, а если нет, то кровью я своей их смою!       Юный герцог дал клятву убийце отца, потому что считал, что отказ служить маршалу будет являться отказом служить своему королю и государству. Это было… весьма любопытно, если смотреть с такой точки зрения. На этом закончился первый акт, чёрно-белый занавес вновь скрыл пространство сцены.       – Ну как вам? – чуть ли не подпрыгивая на месте поинтересовался Марсель.       – На удивление занятно, – сильно преуменьшив свои впечатления от спектакля, ответил Рокэ.       – Ах, это лишь начало, дальше будет самое интересное, – довольно усмехнулся Марсель.       И Марсель не обманул. Дальнейшее действие развивалось стремительно. Впервые очутившегося в столице юношу преследовали неприятности одна за другой, из которых его неизменно вытаскивал убийца отца, которого будто бы забавляли злоключения его оруженосца. Юноша, в свою очередь, будто бы разрывался изнутри между благодарностью перед маршалом и ни на миг не отпускающей его жаждой мести.       Затем пришла любовь. «Ну куда же в театре без любви?» – с благосклонной усмешкой подумал Алва. Юноша влюбился в прекрасную, удивительную девушку… Светловолосая и ясноглазая она слишком уж напомнила Рокэ Эмильенну, его даже передёрнуло от мысленно проведённой параллели. Красавицей же, в свою очередь, со слов знакомого юноше генерала, был увлечён его монсеньор, страстно, по словам того же генерала, желающий заполучить её себе в жёны. Девушка, конечно же влюбляется в оруженосца в ответ, и единственной преградой их счастью является маршал.       Вот только сам юноша никакого особенного интереса своего монсеньора к этой девице не замечает, но разве может его возлюбленная лгать?       И вновь юношу терзают противоречия. На одной чаше весов любовь к девушке, на другой уважение к монсеньору… С трудом, но юноша выбирает, к удивлению Рокэ, свой долг оруженосца и принимает решение отступить.       – Вот же олух! – нервно крутя отцовское кольцо на пальце, прошипел Рокэ после монолога юноши.       «Трус не желающий бороться за свою любовь вовсе её не заслуживает!» – презрительно поджал губы Алва.       – Подождите, герцог, – до омерзения приторным тоном прошептал Валме. – Это ещё не конец.       Когда юноша пришёл на последнюю встречу со своей любимой, с целью объявить ей о своём решении, он встретил её в расстроенных чувствах. Она поведала ему о коварстве и жестокости его монсеньора. Девушка отказалась стать его женой, за что тот надругался над ней, а после объявил, что после такого у неё не будет иного выхода, кроме как выйти за него. Девушка стенала и плакала, цепляясь за окаменевшего от ужаса оруженосца. Он никак не мог поверить в то, что его монсеньор способен на такое злодеяние… Но разве были у его возлюбленной причины лгать? В какой-то момент, юноша сумел собраться и решительно отстранив от себя возлюбленную попросил её ни о чём не волноваться и поклялся, что злодей поплатиться за своё преступление.       К сожалению, добраться до своего монсеньора и вызвать его на честную дуэль юнец с горячей головой не успел. По дороге в особняк маршала он встретил своего знакомого генерала, да по юношеской дурости, считая его своим другом, выложил тому всё, что было на душе…       – Кольцо с ядом! – неистовствовал в антракте Алва. – Да он издевается!? Отравить своего монсеньора ядом по совету своего подозрительного дружка, который слишком часто находится в компании его благоверной!? То же мне Беатриса Борраска! Его же очевиднейшим образом использовали!       Валме смотрел на Ворона круглыми, точно блюдца, глазами. Видеть Алву, не скучающим, не насмешливым, а таким… увлечённым было ужасно непривычно. Да, он злился, но это была не та холодная, плещущаяся в глубине сапфировых глаз, ярость, напротив, впервые Марсель видел лежащие на поверхности эмоции Алвы. Он горячился, то и дело возмущённо взмахивая ладонью почти перед носом самого Валме.       – Как вы догадались, что юношу обманули? – до сих пор находясь под впечатлением от восклицаний Алвы, осторожно поинтересовался Марсель.       – Эрстоун по всему спектаклю разбросал намёки, помимо этого дружок нашего оруженосца и его якобы возлюбленная практически говорят словами друг друга. Иногда чуть ли не дословно повторяя реплики, – возвращаясь в привычное состояние ответил Алва, а затем, вскинув на Марселя брови, добавил. – Это же очевидно.       В первый просмотр спектакля Марсель всех этих деталей даже не заметил, настолько увлечён он был происходящим на сцене, настолько переживал за главного героя, что верил насквозь лживым словам его возлюбленной и друга, как сам оруженосец. Придя на спектакль во второй, третий и последующие разы он, разумеется, заметил все подмеченные Алвой детали. Получается, спектакль настолько увлёк Рокэ, что он вслушивался в каждое слово, не отвлекаясь…       В третьем и последнем акте, действие происходило спустя пару недель со смерти маршала. Его оруженосца не уличили в его смерти. В своё первое появление на сцене юноша выглядел не лучше выходца, ходил по сцене, как привидение, отвечал на чужие реплики невпопад… И сам не осознавал причины своей скорби. В монологе он признаётся в том, что скорбит по своему монсеньору, а в ушах его до сих пор звенит его смех…       – Разум мне твердит, что он убийца и насильник, так почему же сердце, обливаясь кровью, с головою не согласно?.. – падая на колени, держась за сердце, спрашивает юноша, направляя свой взор ввысь, точно обращаясь к Создателю.       Вскоре, как Рокэ и полагал, выясняется, что девушка выходит замуж за того самого генерала, которому смерть маршала принесла продвижение по службе… А из письма, полученного от матери, юноша выясняет, что его отец и маршал сошлись в честном поединке… Раз уж маршал мёртв, герцогиня не видела смысла скрывать этот факт от сына.       И вот тогда юноша осознаёт, как жестоко был обманут и какая чудовищная вина лежит на нём… Тогда он решает убить девушку и её жениха.       – Ведь я не человек больше, а зверь, бездушный и жестокий, я крови жажду их обоих, за две души загубленные мною. Жалею только об одном, что в ночь темнейшую из всех, яд был лишь в одном бокале. Вернуть назад, я выпил бы отраву с наслажденьем…       В этот момент актёр казался Рокэ по-настоящему страшным и восхитительным. Переход от гнетущей скорби к казалось бы нечеловеческой ярости ощущался в каждом его движении, в каждом взгляде. Разве способен человек за четыре часа прожить больше, нежели многие и за всю жизнь не проживают? А затем, на следующий вечер пережить всё это снова и так день за днём…       Первым юноша убил генерала, вызвав его на дуэль якобы за сердце той девушки. А после убийства он сказал, что победа его была настоящим чудом, точно Леворукий направлял его руку… Забавно, но Алва сказал бы, что всё-таки это было скорее мастерство юноши. Наблюдая за сценическим боем на бутафорских шпагах он с удивлением отметил в разы превосходящие «соперника» навыки обращения со шпагой бывшего оруженосца маршала. Весь бой был построен на его движениях, генерал лишь осторожно отмахивался от него. Юноша явно владел реальными навыками фехтования, хоть и судить об уровне его мастерства было невозможно, потому что бой был от и до постановочный. Второй актёр, хотя и очень старался, явно ощущал себя со шпагой в руках не в своей тарелке.       К девушке он пришёл сразу после, перед ней он играл дурака совсем потерявшего голову от любви, падал в ноги и звал замуж, уговаривал, что он лучше, чем её убитый им жених, ведь он герцог, а тот был всего лишь барон, намеренно пестря кровавыми подробностями и любовными признаниями на грани одержимости. А когда девушке вдруг поплохело, он кинулся принести ей воды. Когда она начала задыхаться он изображая ужас позвал слуг, сказав, что барышне стало плохо от известия о смерти её жениха на дуэли. Он отравил её тем же ядом, что и своего монсеньора.       В предпоследней же сцене он заколол себя на ступенях склепа своего монсеньора. Потом, в сцене похорон самого юноши, священник скажет, что с гибелью юноши замкнулся круг убийств начатый его отцом, поднявшим восстание. В конце своего пути юный герцог показал себя человеком преданным своему государству и монсеньору, сойдя в могилу вслед за ним, как делали оруженосцы в древние времена.       Сидящий рядом Марсель обливался слезами, тихонько всхлипывая в кружевной платок. Алва же чувствовал странное онемение и тела и души… Ему было больно и в какой-то степени обидно, за юношу. Хотелось немедленно оказаться в своём особняке, чтобы до рассвета просидеть взаперти в своём кабинете распивая вино и распевая песни.       Не хотелось смотреть на поклоны артистов, не хотелось осознавать, что это всего лишь театр, всего лишь лицедейство… Отчего-то от одной лишь мысли назвать произошедшее сегодня на сцене лицедейством Алва почувствовал острое недовольство собой. Лицедейство – это притворство, но актёры на сцене не притворялись, они играли… Играли своими телами, голосами и чувствами также, как Алва сам играл на гитаре.       Зал взорвался аплодисментами. Люди кричали, плакали и хлопали так громко, что уши закладывало от шума. Они вызывали актёров на поклоны. И артисты начали выходить на их зов, один за другим, а Рокэ всё выглядывал в толпе одного единственного актёра, того самого юношу.       Он вышел на сцену последним. Явно усталый, но с прямой и гордой осанкой он двигался по сцене уверенно и даже немного властно, точно владел ею, и это было воистину так. С его появлением аплодисменты стали ещё громче, хотя Рокэ даже подумать не мог, что такое вообще возможно. Даже другие артисты, уже стоящие вдоль края сцены, заметив его появление начали дружно хлопать.       – Как его имя? – поинтересовался Рокэ у Валме, не сводя взгляда с благодарно склонённой русоволосой головы актёра.       – Оруженосца? – зачем-то переспросил Марсель. – Рик Делл, он ведущий актёр во всех спектаклях Эрстоуна и главная звезда Королевского театра. Кто только не пытался его переманить, и Гайифа и Фельп, по слухам даже дриксенский посол к нему таскался…       – А он что? – наблюдая за тем, как Рик Делл наклонившись у самого края сцены собирает протянутые ему цветочные букеты… И это за пару дней до месяца Зимних Скал, где, во имя Астрапа, люди вообще умудрились найти столько цветов?       – Говорит, что он останется в Королевском театре покуда будет в нём Эрстоун, – Марсель томно вздохнул. – Это так правильно! Я не могу себе даже представить хотя бы один спектакль Эрстоуна без его участия. Ах, а видели бы вы его в спектаклях по Дидериху! Кстати говоря, там тоже без руки Эрстоуна не обошлось…       Отчего-то при упоминании Дидериха Рокэ даже не захотелось поморщиться, напротив, ему действительно захотелось посмотреть, как будут звучать всю жизнь казавшиеся ему такими пафосными и надуманными реплики Дидериха в устах живого и такого настоящего Рика Делла.       – Когда в следующий раз соберётесь в театр, – не отрывая взгляда от с трудом удерживающего охапку цветов актёра вплоть до самого закрытия занавеса, произнёс Рокэ. – Не забудьте позвать меня с собой, виконт.