His Greatest Honor

      Золотой свет ударил его, а затем мир взорвался. Перед глазами Умина промелькнули тысячи разрозненных образов, которые медленно складывались в единое целое, пока он восстанавливал свою физическую форму у подножия горы Тунлу. Он чувствовал резец в своей руке и кровь на пальцах, когда сражался, истекал кровью и высекал статуи своего бога, выражая свою преданность единственным доступным ему способом. Он видел людей, оказавшихся в ловушке на горе Тунлу, и хотя они ему были совершенно безразличны, он думал о своем боге, о том, что его бог хотел бы, чтобы он сделал.       Боль вспыхнула в его ненавистном глазе, когда он вырвал его, чтобы выковать грозное оружие Эмин. Это было больно, но, черт возьми, он все равно никогда не хотел этот глаз. Внезапно, после этого действия, он был охвачен небесным бедствием, и, прежде чем он осознал это, он уже стоял в облаках, стоял в столице мечты каждого смертного, стоял в месте, которое отвергло Се Ляня. Какого черта он вообще захотел бы быть там? Он спрыгнул обратно вниз, вниз, вниз, в печь, и когда он вырвался, то вырвалась и сила.       Первое, что он сделал, так это выследил это оскорбление для крови его бога, Ци Жуна, и отплатил ему за все неуважение, которое он когда-либо проявлял к Се Ляню. Второе, что он сделал — это бросил вызов тем 33 так называемым богам, которые насмехались и принижали его высочество, смеялись над ним и втоптали в грязь. Он позаботился о том, чтобы загнать их в грязь, так глубоко, чтобы они никогда больше не смогли выбраться, а когда они все еще отказывались признать свое поражение, он сжег все их храмы дотла.       Он основал Призрачный город, вступил в союз с Черноводом, обезопасил свою территорию, мучил этих отвратительных предателей Фэн Синя и Му Цина при каждом удобном случае и неизменно искал своего бога.       И неизменно он приходил слишком поздно.       Он пришел в Юнань только для того, чтобы услышать, как его Советник Фан Синь вырезал большую часть королевской семьи и провел 100 лет в ужасном заточении в гробу. Столетия спустя он пришел к месту, пересекающемуся с пустыней, и узнал, как некий генерал Хуа был добр к людям и был очень любим ими, и как он умер, растоптанный до смерти их ногами. Он искал и искал, ему было больно, и он кричал, и вот однажды в его личной сети духовного общения раздался голос Черновода. Черновод сказал ему, что бог, о котором он продолжал расспрашивать, снова вознесся и взял на себя миссию на небесах.       Наконец, спустя 800 лет, он снова нашел своего бога, и на этот раз ему было позволено остаться рядом с ним. Каждое прикосновение и каждая ласка были благословением, которого он не заслуживал. Он чувствовал тепло губ Се Ляня на своих губах, чувствовал, как руки его бога обхватывали его, чувствовал, как сила прожигает его насквозь, все сильнее и сильнее, пока ненавистные канги не разбились под ее тяжестью, чувствовал, как его собственное сознание угасает, видел слезы боли в глазах своего бога и слезы радости, сменившие их, когда они снова встретились.       Он чувствовал, как его сознание расширяется, пытаясь осознать ту радость, о которой он даже не подозревал, годы, прошедшие после его возвращения, тепло Се Ляня, смех Се Ляня, звук его голоса, ощущение его тела, его улыбку, его красоту, его всего.       Он был всем, и кто-то пытался отнять это у него.       Умин закрыл глаза, а открыл их уже Хуа Чэн.       Бабочки вырвались наружу со всей яростью адского пламени. Они вбивали кровавую черту за чертой в плоть тех глупцов, которые осмелились попытаться разлучить Хуа Чэна и его бога.       — Сань Лан, — этот крик радости прорвался сквозь ярость Князя Демонов, затем теплые руки обхватили его, и теплые губы оказались на его губах, и к черту богов. Хуа Чэн на мгновение забыл обо всем, когда обнял Се Ляня и крепко поцеловал своего мужа.       К тому времени, как они отстранились, Се Лянь тихо тяжело дышал, а оба вражеских бога свернулись калачиком и стонали на земле под роем разъяренных гневных бабочек. И все же, с удивлением подумал Хуа Чэн, ему действительно было нечего делать. Се Лянь уже почти все закончил даже без его помощи.       Его бог действительно был удивительным.       Се Лянь мягко отстранился, и Хуа Чэн неохотно отпустил его. В его голове все еще шумело, пока он боролся с тем, чтобы справиться со всем что произошло, и он хотел продолжать обнимать своего мужа, пока все снова не обретет смысл, но, к сожалению, с этим мусором все еще нужно было разобраться. Он был бы рад разобраться с ними по-простому, но это, вероятно, только усложнило бы ситуацию для его мужа, поэтому он просто стоял в стороне и наблюдал, как Се Лянь тихо разговаривает по сети духовной связи.       Несколько минут спустя Линвэнь спустилась и вручила ему три оковы, которые он, должно быть, просил. Пан Нуань стойко принял свои особые оковы. Сначала Люй Бувэй отнесся к этому на удивление спокойно, но затем Се Лянь объяснил назначение вторых оков, и этот кусок дерьма начал умолять. Хуа Чэн мог видеть по его глазам, что Бог Литературы верил, что для него не составит труда обеспечить себе комфортную и престижную жизнь в мире смертных и снова обрести власть, но это было до того, как он узнал, что вторая канга отнимет у него удачу. С одной рукой и без своей силы или удачи ему пришлось бы несладко в мире смертных.       Хуа Чэн ухмыльнулся и сделал мысленную заметку послать в его сторону нескольких призраков и, возможно, также нескольких бабочек, просто чтобы он мог понаблюдать.       Только когда они возвращались в свою комнату, Хуа Чэн и Се Лянь, наконец, получили возможность поговорить. Пока они шли, Се Лянь крепко держал Хуа Чэна за руку, переплетя пальцы, но его глаза были опущены, а выражение лица меланхолично.       — Гэгэ? В чем дело?       Се Лянь быстро посмотрел на него, и выражение его лица потеплело, как будто одного лишь взгляда на Хуа Чэна было достаточно, чтобы осветить его мир. Это была реакция, в которую Хуа Чэну все еще было трудно поверить, даже после стольких лет брака.       — Ах, ничего, просто я никогда раньше не надевал проклятые канги на другого бога. Я никогда не думал, что это то, что я на самом деле сделаю...       Хуа Чэн ободряюще сжал руку своего мужа.       — Ты хорошо справился, и кроме того, ты спас их жизни.       — Ох? А ты планировал убить их? —тон Се Ляня смягчился.       — А ты нет? — ответ Хуа Чэна был дразнящим, — Я думал, ты сказал, что никто не выживет, если попытается отнять меня у тебя.       — М-м, — Се Лянь кивнул, выражение его лица снова на мгновение стало суровым, — Я думал об этом, и если бы к тебе действительно не вернулись воспоминания, я бы, вероятно, сделал это.       Глаза Хуа Чэна расширились. Се Лянь не любил убивать, он знал, насколько Се Лянь не любил убивать, и все же он был серьезен. Затем Хуа Чэн вспомнил о культиваторе в пещере, чье тело разбилось о стену после того, как он пронзил Хуа Чена ножом, и он вспомнил… Он многое вспомнил.       Ощущение призрачного жара, поднимающегося к его щекам, становилось странно знакомым.       Се Лянь удивленно посмотрел на него.       — Сань Лан?       — Прости, Гэгэ, этот Сань Лан просто вспомнил кое-что из того, что он сегодня сказал.       Выражение лица Се Ляна смягчилось, став озорным.       — Например?       Теперь настала очередь Хуа Чэна моргать.       — ...Я действительно провел весь день, ревнуя тебя к самому себе?       Се Лянь тихо рассмеялся.       — Так ты действительно ревновал?       — Как я мог не ревновать, когда Гэгэ дразнил меня его дорогим человеком?       Выражение лица его мужа стало самодовольным.       — Теперь ты знаешь, каково мне было, когда ты так долго меня дразнил.       На мгновение Хуа Чэн был сбит с толку, а затем он понял.       — Гэгэ, ты тогда … Ревновал?       — Да.       Хуа Чэн усмехнулся.       — В самом деле? Правда?       Щеки Се Ляня слегка порозовели, когда он кивнул.       — Ты действительно не знал?       — Гэгэ, клянусь, я понятия не имел.       Откуда он мог знать? Как он мог вообразить себе, что Се Лянь стал бы ревновать, когда ему даже не снилось, что его бог проявит к нему хоть малейший интерес? Когда он, вне всякого сомнения, знал, что никогда не заслужит такой привязанности от того, кого любит?       Что-то в выражении лица Се Ляня изменилось, и Хуа Чэн понял, что его муж, вероятно, осознал то же самое. В конце концов, он только что столкнулся с острым напоминанием об этом факте в лице Умина…       — Гэгэ, о том, что ты сказал мне ранее...       Они добрались до их комнаты, и Се Лянь осторожно потянул его вниз, чтобы усадить на кровать. Странное отражение того, как они сидели здесь всего несколько часов назад, когда Хуа Чэн все еще верил, что его бог совершенно недосягаем для него.       — Что такое?       Хуа Чэн нежно сжал руку Се Ляня.       — Ты действительно не должен передо мной извиняться за то, что было тогда.       Глаза Се Ляня быстро расширились, и он покачал головой.       — Нет, я должен был. И должен сейчас. То, как я обращался с тобой, было неправильным, и мне следует извиниться за это.       — Гэгэ... — Хуа Чэн крепче сжал руку Се Ляня, — Я никогда не думал, что ты поступил неправильно тогда, и я никогда не винил тебя и не держал зла, ни разу. Мне нужно, чтобы ты это знал.       — И мне нужно, чтобы ты знал, что это было неправильно, — выражение лица Се Ляня стало яростным, а его глаза слишком яркими, — Ты заслуживал лучшего, а не того как я обращался с тобой тогда. И никто, кто относился к тебе подобным образом, не достоин твоего уважения или твоей любви!       Глаза Хуа Чэна расширились, а затем он быстро высвободил свои пальцы из пальцев Се Ляня, чтобы заключить своего мужа в объятия и прижать его к себе, так близко, как ему всегда следовало.       — Ты и только ты, — его голос был нежным, но твердым, и он прижался губами ко лбу мужа, — Ты как никто другой достоин моего уважения, моего служения и моей любви.       Се Лянь тихо выдохнул и уткнулся лицом в шею Хуа Чэна.       — Я скучал по тебе сегодня. Я знаю, что ты все это время был рядом со мной, но… Я скучал по такому тебе.       — Я тоже скучал по тебе. Возможно, я и не помнил, что скучал по тебе, но это все равно было так. Даже без моих воспоминаний я не хотел ничего больше, чем обнимать тебя вот так.       — Ничего больше?       Хуа Чэн тихо усмехнулся и опустил голову, чтобы коснуться губами изгиба уха своего мужа.       — Может быть ещё одна или две вещи...       Се Лянь слегка вздрогнул от прикосновения, а Хуа Чэн ухмыльнулся. Даже не видя его лица, он знал, что щеки его мужа покраснели.       — Сань Лан всегда дразнит меня... — жалоба была настолько вялой, что ее едва ли можно было засчитать.       — Гэгэ весь день дразнил меня, помнишь? — Хуа Чен напомнил ему, и его разум снова вернулся к воспоминаниям о прошедшем дне, только чтобы остановиться на кое-чем ещё.       — Гэгэ?       — Да?       — Ты как-то упомянул, что попросил о своем втором изгнании, но в то время мы разбирались с Цзюнь У, и у меня не было возможности спросить об этом. Сегодня ты снова упомянул об этом мимоходом, так что я не могу не задаться вопросом. Зачем Гэгэ вообще выбрал такое?       В своих объятиях он почувствовал, как Се Лянь внезапно напрягся от этого вопроса. Хуа Чэн собирался сказать Се Ляню, что это неважно, что он не обязан говорить об этом, если не хочет, но тут его бог поднял голову, и Хуа Чэн был потрясен, увидев слезы, блестевшие на глазах его мужа.       — Гэгэ?       — Из-за тебя, — Се Лянь сказал это тихо, и глаза Хуа Чэна расширились в замешательстве.       — Что?       Се Лянь глубоко вздохнул и продолжил.       — Из-за того, что я сделал с тобой. Как я мог вернуться на небеса, зная, что я натворил? Как я мог просто вернуться к комфорту и почитанию, в то время как ты расплачивался за все, что я сделал? Как я мог позволить сделать вид, что твоя душа не имела значения?       — Ваше высочество... — слова слетели с губ Хуа Чэна шепотом. Когда Се Лянь заковал Люй Бувэя в оковы, Хуа Чэн самодовольно подумал, что бога вот-вот постигнет участь хуже смерти, но это было именно то, что его высочество протерпел в течение 800 лет, умирая снова и снова, проходя через боль и пытки, голод и жажду, и все… Все…       Хуа Чэн почувствовал, как его собственные глаза стали влажными.       — Это никогда не было тем, чего я хотел для тебя.       Се Лянь протянул руку и обхватил щеку Хуа Чэна, его большой палец нежно стер слезы с глаз мужа.       — Но тебя там не было, чтобы сказать мне это, и это моя вина, что тебя там не было. Когда я сказал, что мое второе вознесение — это мое величайшее сожаление, именно это я и имел в виду.       — Ваше высочество... — но это было все, что смог сказать Хуа Чэн, прежде чем слова просто покинули его. Он вспомнил, как Се Лянь сказал это в той давней глупой игре с Хэ Сюанем и бывшим Повелителем Ветра, но он всегда думал, что Се Лянь имел в виду, то насколько близко он был к тому, чтобы обрушить поветрие ликов на жителей Юнаня. Он никогда не знал подробностей второго вознесения его бога. Он был частичкой духа, едва цеплявшейся за сознание, пока его Бог снова был изгнан. Он не знал…. Он не знал…       Хуа Чэн крепче обнял своего мужа и, поскольку у него не было слов, чтобы выразить то, что было у него на сердце, он сделал то, что было наиболее естественным, и поцеловал его. Поцелуй был долгим, глубоким и томительным, наполненным 800-летней любовью и преданностью, и когда они оторвались друг от друга, их щеки были влажными.       — Ваше высочество, — голос Хуа Чэна был хриплым от волнения, — Пожалуйста, никогда больше не делай для меня ничего подобного. Все, чего я хочу, все, чего я когда-либо хотел — это твоего счастья.       Се Лянь медленно кивнул.       — Хорошо, но только если ты тоже дашь мне обещание.       — Что это за обещание?       Се Лянь глубоко вздохнул, и когда его глаза встретились с глазами Хуа Чэна, они стали яркими и твердыми.       — Перестань пытаться умереть за меня. Перестань называть это своей величайшей честью. Перестань говорить так, будто твоя жертва — это все, чего стоит твоя жизнь. Я люблю тебя, Сань Лан, и хочу, чтобы ты был рядом со мной, поэтому, если ты хочешь видеть меня счастливым, ты должен оставаться рядом со мной. Обещаешь мне?       И снова Хуа Чэн ничего не мог поделать, кроме как смотреть на своего мужа широко раскрытыми глазами, приоткрыв губы. Дыхание, в котором он не нуждался, застряло у него в горле, когда сила слов Се Ляня поразила его. Мир, казалось, рушился вокруг него, разбивался вдребезги и преобразовывался во что-то новое, во что-то, что могло существовать только благодаря Се Ляню, его принцу, его богу, его любимому мужу.       — Сань Лан?       Только когда Се Лянь позвал его, Хуа Чэн осознал, как долго он, должно быть, молчал.       Он медленно кивнул. Слова Се Ляня, сказанные ранее в тот день, эхом отдавались в нем.       «Я сказал тебе жить ради меня не потому, что хотел, чтобы ты служил мне, я сказал это потому, что хотел, чтобы ты жил!»       – Хорошо, — у Хуа Чэна перехватило горло от волнения. Он сглотнул, а затем продолжил, медленно, с чувством подбирая слова, — Я обещаю, что останусь рядом с тобой. Я думаю… Я думаю, я был неправ... тогда...       — Сань Лан? — Се Лянь посмотрел на него снизу вверх, в глазах его бога смешались настороженность и надежда.       Хуа Чэн кивнул.       — Я по-прежнему не жалею ни о чем, что сделал для тебя. Для меня по-прежнему было честью умереть за тебя. Но ты прав, Гэгэ, есть вещи поважнее.       Глаза Се Ляня расширились, губы изогнулись в улыбке.       — Я рад слышать это от тебя.       — Мм... — тихо промурлыкал Хуа Чэн, — Гэгэ хорошо меня научил.       «Я наследный принц Сяньлэ, и я Бог Войны в короне из цветов, и я один из опаснейших мастеров дуэлей, и я Бог несчастий, и я бессмертный отброс, и, что более важно, чем все это, я муж Хуа Чэна!»       Хуа Чэн наклонился, чтобы нежно коснуться губами идеальных губ своего бога. — Любить тебя — моя величайшая честь.