Иблис

      Скажи мне, Маришка, почему ты так отвергаешь меня? Неужели не нравлюсь или боишься, потому что знаешь, что я, отсидевший, могу сделать нечто плохое тебе и твоему брату? Правильно делаешь, потому что страх — единственный признак того, что человека уважают, без этого никак.       Мне нравится смотреть в карие глаза и видеть в них неподдельный ужас, сковывающий тебя во всём. Полагаю, понимаешь, что бежать уже не можешь, бессмысленно ведь оба это осознаём. Улыбаешься натянуто, что аж мышцы лица болят адски, «дядей» называешь, лишний раз давая пощёчину в виде напоминания о том, что я старше тебя на лет десять. Но разве возраст — приговор? Всего лишь жалкие циферки в паспорте. Тебе же уже семнадцать, чего ты, как дура, из себя маленькую девочку строишь, глаза отводя. Понимаю, если бы пиздючкой четырнадцатилетней была, а тут…       А-а-а-а, не в возрасте ведь дело, а в том, что бандитом считаешь! Напрасно. Я не бандит — пацан. И нет, это совсем другое, не путай. Первые убивают просто так, а мы за дело. Бьём по лицу, в основном грабежами занимаемся. Я так вообще в коморке сижу, бухло пью. Ко мне предъяв быть не может.       В каком это смысле на тебе срываюсь и чуть ли не до полусмерти избиваю твоих одноклассников? Так я это… защищаю тебя. Фиг знает, что у этих чушпанов в головах. Насмотрятся всякого и к тебе липнуть начинают. В смысле это тот, с кем ты вальс на выпускном танцевать должна? Ты ещё и вальс танцевать с кем-то, кроме меня будешь? Да ты ахуевшая совсем. Ну чё ты губки надуваешь и со своим «давай поговорим» пристаешь? На мозги капаешь, когда голова и так от боли раскалывается. Ещё и говоришь, чтоб на выпускной приходить не смел, а я тебя спрашивать что ли буду? Приду назло на час раньше положенного времени, чтобы после окончания в качалку сразу забрать.       Ты почему-то вырываешься из моих цепких рук, кричишь, что никуда не поедешь, пока с силой заталкиваю на переднее сидение своей волги, веля заткнуться. Выпитая водка всё ещё бурлит в жилах, разгоняя грязную кровь по венам. Гоню на максимальной скорости, изредка смотрю в твою сторону и вижу, как трясёшься, вжимаясь в сидение. Что-то бормочешь себе под нос, наверное, молитву читаешь.       Торможу резко, что ты вперёд невольно наклоняешься, глядя на меня ошарашенными глазами. Я усмехаюсь, растёгиваю ремень безопасности, бросая вслед «выходи». Слушаешься и следуешь за мной в подвал. Дышишь часто, озираешься по сторонам, но бежать со всех ног не спешишь. Потому что понимаешь, что только я могу защитить.       Спускаешься вместе со мной, застываешь у порога, на меня исподлобья глядя. Я на подобное не ведусь, поэтому толкаю тебя аккуратно, чтобы зашла быстрее.       — Ну зачем я здесь? — скрещиваешь руки на груди, оглядывая привычную для твоих глаз картину. Опять дуру тупую из себя строишь и меня на эмоции вывести хочешь. Ишь, хитрая какая, но я на этот раз такого не позволю. Резко хватаю тебя за локоть, сжимая со всей силы, а ты вскрикиваешь от такой неожиданности. Волочу тебя в свой наш привычный уголок в самой дальней части. — Отпусти, мне больно! — вопишь, будто кто-то мог услышать. Досадно, что ты ошибаешься и тебя нас никто не услышит. Оставляю в центре комнаты, пока сам вожусь с проклятым радио. Наконец ловлю нужную волну — подходящую музыку. Встаю напротив, пока ты хлопаешь ресницами непонимающе. Я растягиваю потресканные губы в хитрой ухмылке и подаю руку. Смотришь сначала на мозолистые руки, затем на лицо, всё ещё не доходит.       — Танцуй, — командую. — Свой проклятый вальс теперь со мной. Только со мной.       Поджимаешь губы, дыхание затаив. Не дожидаясь ответа, кладу дрожащую руку на своё крепкое плечо, а свою располагаю на тонкой талии, прижимая к себе как можно плотнее. Смотришь прямо в глаза, а губы дёргаются — ты сама дрожишь, как осиновый лист. Это возбуждает. Моя маленькая пугливая девочка. Хотя нет, день назад ты уже превратилась в девушку. Восемнадцать — возраст, когда уже всё можно, когда уже не нужно терпеть и ждать.       «Уже можно», — осознание срывает башню, демоны в моей голове злобно хохочут, гормоны бушуют, будто я малолетка какая-то. Сам себя останавливаю, говоря, что пока рано. Она слишком напряжена, а надо, чтобы расслабилась, чтобы не сопротивлялась.       — Веди, — снова командный тон. Ты киваешь, понимая, что движения я давно забыл, да и на репетиции в своё время не больно-то ходил. Сначала назад шаг делаешь, а после я вперёд. Потом в сторону, затем снова вперёд. Это кажется лёгкими движениями, но когда крутишься, начинаешь и спиной ко мне в грудь опираешься, совсем теряюсь. Ты находишься слишком близко и я не сдерживаюсь: поворачиваю лицом к себе, наклоняясь.       Понимаю, что всё — назад пути нет и не будет. Полностью разворачиваю тебя к себе, придерживая за плечи. Целую смазано, пока ты мычишь от ещё одного сюрприза за один день. Тебе мои действия определённо нравятся: если бы не нравились, не обвивала бы шею мою, держась крепко. Это знак, нет, явная провокация.       Рука, что на талии, потихоньку спускается вниз по позвонку к тазовой части. Пальцами касаюсь краёв чёрного сарафана, а ты вдруг глаза распахиваешь широко, отталкиваешь меня, за губу нижнюю кусая. Отскакиваю на несколько сантиметров, пошатываясь и гляжу гневно.       — Это чё, сука, было? — провожу языком по губе, ощущая металлический вкус на кончике. Сплёвываю.       Ты глаза стыдливо прячешь, руку в кулак то сжимая, то разжимая. А я стою, как баран, таращусь и брови на переносицу свожу, в глазах черти играют. В голове возникают варианты оправданий, которые можешь сказать. Одну из них всё-таки вслух озвучиваешь, причём самую идиотскую.       — Я не готова ещё, — сглатываешь. — Не хочу.       Хлопаю глазами, пытаясь понять значения слова. Даже поверить не могу, что такие слова можешь произносить. Ты, которая сама согласилась со мной ходить, ты, которая за руку берёшь, заливая всякую фигню про любовь.       Любовь. Может в этом всё дело, что меня любить перестаёшь; возишься с этим своим одноклассником, а про меня и мысли в такие моменты не возникают. Одна лишь мысль заставляет гневаться и пробуждает желание крушить всё, что под руку попадётся. Даже тебя разорвать хочется на кусочки, Маришка. Но я сдерживаюсь. Пока что.       — Чего мы так заговорили-то, м? — шиплю сквозь плотно сжатые челюсти. Ярость клокочет внутри, будто дикий зверь, пытающийся высвободиться из клетки. Именно ты его разбудила. Подхожу ближе и вижу в твоих глазах страх. Снова. Животный страх буквально витает в воздухе, что я могу почувствовать его: он сладок настолько, что буквально дурманит меня, заводит. Пятишься назад до тех пор, пока не упираешься в бетонную стену, пока я не нависаю над тобой, обжигая дыханием. — Или что «ушла любовь, завяли помидоры», раз со мной постель разделить не хочешь.       Судорожно качаешь головой.       — Да нет, — голос дрожит, но ты пытаешься казаться куда увереннее, видимо, надеясь, что так я сжалюсь. — Люблю тебя очень сильно, — не врёшь. — Но мне только исполнилось восемнадцать, и я не думаю, что нам стоит так торопиться. Моё тело оно… не готово ещё для такого, — врёшь. — да и до свадьбы нельзя, ты же знаешь, Кость.       Усмехаюсь кратко от слов твоих, будто какую-то шутку смешную рассказываешь, небылицу. Я прекрасно знаю, как твоё тело проверить на готовность — одним лишь касанием губ к тонкой лебединой шее, поцелуй от которого невольно дёргаешься, рвано выдохнув. Ну вот, готова. Оставляю ещё один у подбородка, прикусываю мочку раскрасневшегося уха, шепчу как можно тише:       — Давай брачную ночь заранее проведём.       Не забочусь о том, как пóшло это может звучать, потому что знаю, что этого будет достаточно для того, чтобы до твоей головушки дошло то, к чему я клоню. И ты впрямь глупая девчонка, судя по тому, что удивлённо спрашиваешь меня:       — Замуж зовёшь?       — Конечно, Маришка, — говорю серьёзно. — Только сейчас согласие дай, потом и платье белое наденешь и распишемся.       Но ты ничего не отвечаешь, мнёшься. Блять, что тебе ещё нужно для того, чтобы ты согласие дала? Я же возможность даю по-человечески договориться, а ты ничего нормального сказать не можешь и трусишь. Захотел же на голову свою, вот теперь мучиться с тобой приходится, уговаривать как-то. Вот нашёл бы бабу нормальную, она и слова не скажет — будет только рада в мои объятия запрыгнуть, но нет, в жизни моей именно ты и именно из-за тебя я на других уже смотреть не могу.       — Скажи, Маришка, — сжимаю горло, чувствую под пальцами пульс, каждый выступ вен, смотрю прямо глаза, растягивая губы в дьявольской улыбке. — Если правда любишь, если со мной хочешь жизнь связать. Позволь себе испытать чувства, которых не могла раньше. Иначе, — угрожающе. — С тобою на том свете лишь увидимся.       Пугаешься. Пугаешься настолько сильно, что рот рукой закрываешь. Красивая грудь твоя вздымается, а прежде ровное дыхание сбивается окончательно. Не произносишь ни слова, но киваешь утвердительно, заставляя освирепеть. Больше никакие цепи меня больше не держат, и я беру тебя на руки, прижимая к себя. Никогда тебя не отпущу, даже если захочешь уйти.       На диван усаживаю, разглядывая тебя со всех сторон. Заключаю мысленно — красивая. Даже слишком. Сажусь перед тобой на колени, чтобы лица на одном уровне располагались. Улыбаюсь довольно, как маленький мальчик, получивший подарок на день рождения, пока ты просто смотришь на меня, губы поджав. Провожу тыльной стороной ладони по щеке, затем спускаюсь к шее, задевая туго сплетённую косу. Спускаюсь по ней, словно по канату, доходя до белого бантика, который тут же снимаю, распуская волосы.       — Ты больше не школьница.       Наверное, говорю самому себе, чтобы лишний раз убедиться в том, что я всё делаю правильно. Не школьницу же малолетнюю собираюсь брать, а восемнадцатилетнюю девушку, которая уже понимает, что к чему. На душе от этой мысли становится спокойнее, и я действую решительнее, очерчивая контур уже припухших от предыдущего поцелуя губ большим пальцем, а после снова тяну к себе. Целую грязно, заставляя тебя приоткрыть рот, чтобы влезть языком. Получается не сразу, ты всё ещё сопротивляешься. Когда проникнуть всё-таки получается провожу по нёбу, пересчитываю зубы. Слышу всхлипы — ты задыхаешься, просто потому, что никогда не допускаешь мысли поцеловаться со мной так откровенно. Я, чтобы успокоить тебя, свободной рукой глажу твоё колено аккуратными круговыми движениями. Работает, потому что именно сейчас ты полностью расслабляешься, даруя мне полную свободу действий, разрешаешь распоряжаться телом так, как хочется мне.       Та рука, что находится на колене, скользит выше и тянет колготки вниз, спуская их до самой голени. Снимаю туфли на каблуках, избавляю от капрон. Теперь я могу щупать кожу бёдер столько, сколько захочу. Я мну их, заставляя тебя вскрикнуть прямо в поцелуй. Мне это нравится: доводить тебя до состояния криков и стонов. Отрываюсь, но лишь для того, чтобы стянуть белый фартук, который контрастирует с траурным чёрным платьем. Развязываю сначала фартук, который ты умудряешься завязывать бантиком, потом нащупываю застёжку.       — Подними руки, — говорю хрипло, ты слушаешься, позволяя стянуть с тебя оставшуюся одежду через голову. И вот моя Маришка передо мной в совершенно естественном виде, не прикрытая этой блядской школьной формой. Ты пытаешься прикрыться от меня, но я убираю руку, дёргая уголками губ. — Прекрасная, — ни капли не лукавлю.       Затем встаю прямо перед тобой и растягиваю пуговицы рубашки. Первая, вторая, третья, четвёртая — ты смотришь, не отрывая взгляд, на мои руки, на меня. Чувствую, как начинаешь возбуждаться от подобного зрелища. Когда она окончательно спадает с моих плеч вместе с майкой, ты громко сглатываешь. Когда дело доходит до ширинки брюк — резко закрываешь глаза.       Меня это веселит, поэтому не сдерживаю смешка, прежде чем подойти к тебе вплотную. Стянув с тебя нижнее бельё, укладываю на спину, пока нависаю над тобой. Ты не смотришь, даже не дышишь, чего уж там.       — Открой, — командую, и ты слушаешься вновь. Какая послушная у меня сегодня Маришка. — Вот так, моя хорошая.       Снова льну к шее, на этот раз оттягивая небольшой участок кожи, зализывая оставленную ранее рану. Ты шипишь тихо, но меня уже не остановить. Так дохожу до самого основания, перейдя на ключицы и грудь. Сжимаю сначала правую, срывая с уст полу-стон, а после левую, чуть сильнее. Они достаточно хорошо выросли, но при этом не выглядит как вымя коровы, чтобы не помещаться в ладонь. Упругие и чувствительные к каждому движению. Беру в рот затвердевший сосок, снова заставляя вскрикнуть куда громче. Блуждаю по всему телу, оставляя отметины. Мои, принадлежащие тебе. Это будоражит настолько сильно, что я с каждым разом всё сильнее сжимаю твою грудь, словно игрушку в руках. Мои уши заложены от протяжных стонов, вздохов, а ведь это ещё не конец. У меня уже срывает голову от того, что ты, Маришка, боявшаяся даже о поцелуях говорить, лежишь подо мной нагишом, выдыхая моё имя, которое из твоих уст звучит как пение птиц.       Целую втянутый живот, пока не натыкаюсь на маленькую впадину — пупок. Понимаю, что с поцелуями покончено и пора действовать решительно. Поднимаю голову, смотрю в твои глаза, полные страха.       — Не бойся, — нет, мне нужно, чтобы ты боялась. Чтобы тряслась от одной мысли, что я заберу у тебя то, что ты считаешь своим. Бойся меня, Маришка. — Будет немного больно.       — Может, лучше не надо? — вот же дура, не теряет надежды на то, что отпущу.       — Уже поздно, девочка моя. Ты ведь сама дала согласие, не так ли? — Пытаешься отвести взгляд, но я не даю, заставляя посмотреть на меня. — Так я тебя спрашиваю?!       Разумом снова овладевает гнев. Мне не нравится, как ты делаешь меня виноватым за всё, что сейчас происходит. Я хочу видеть, как ты хоть раз в жизни берёшь ответственность за свои действия без всякого детского нытья. Ты, блять, уже не ребёнок!       Надавливаю на живот одной рукой, пока второй провожу по внутренней стороне бедра. Предвкушаю, как мой член окажется в твоём влагалище, уже слышу эти хлюпающие звуки и жар наших тел. Но гнев перекрывает все эти ощущения.       — Да, — отвечаешь тихо. А куда деваться? Сама знаешь, что сглупила, поэтому и не пытаешься оправдаться перед собой, братом, родителями или, возможно, перед богом. Ты любишь его упоминать, так и то, что я настоящий иблис — дьявол по-вашему. Может, в твоих словах есть правда, и я настоящее исчадие ада, но и ты грешна, раз любишь такого, как я — монстра.       Я киваю, удовлетворённый ответом. Хватаю за бёдра, прижимаю тебя плотнее устраиваясь между ног. Не утруждаюсь и не спрашиваю, чиста ли ты, поэтому готовлю пальцы для растяжки. Сначала первый и ты вздрагиваешь, издав хрип. Стенки противятся принимать меня, но я раздвигаю их, добавляя второй, а потом и третий. Ты уже выгибаешься дугой, ёрзая на диване.       — Видишь, как отзывается твоё тело на меня? А ты говоришь «не готово». Глупая ты, Маришка, обманываешь меня, за дурака держишь.       — Я… — тяжело выдыхаешь. — Не обманываю.       Усмехаюсь, наклоняясь к девичьему лицу, оставляя на губах рваный поцелуй. Всё равно желание дикое признавать не хочешь и на меня сваливаешь всю вину. Гляжу на тебя и думаю, откуда у набожной девочки столько яда? У брата, поди, учишься.       — Ещё как обманываешь, Маришка. Меня, саму себя. Ты же хочешь, что бы я оттрахал тебя как последнюю…— прикусываю язык, понимая, что это уже слишком. — Хочешь быть со мной?       Как хорошо, что разум затуманен новыми ощущениями и ты не слышишь и половину того, что я могу тебе сказать. Ты молчишь, пока я двигаюсь внутри тебя. Расцениваю молчание как ответ и вытаскиваю пальцы, уже готовый. Касаюсь головкой у входа. Смотрю на твоё измученное раскрасневшееся лицо, поддаваясь вперёд. И ты всхлипываешь, хватаясь за мои плечи.       Первый толчок. Заставивший меня поверить в то, что это действительно происходит. Я беру тебя без остатка, даже если ты на самом деле не хочешь этого. Я первый мужчина, покусившийся на тебя.       Второй. Ты смотришь не на меня, ты совсем на меня не смотришь. Глаза плотно закрыты, по щекам катятся слёзы. Мне плевать, почему ты плачешь, главное — твоё тело всецело принадлежит мне и больше ты не имеешь права называть его своим. Никогда.       Третий. Стонешь, когда я меняю угол проникновения, погружаясь ещё глубже. Я врываюсь в твою плоть, словно в крепость, которую нужно завоевать силой.       Четвертый. Ты просишь быть понежнее, но я не реагирую, а напротив — вхожу жёстче и яростнее. Так, словно бью того чушпана, который смеет быть с тобой. Ты плачешь от невыносимой боли, которую приношу я. Только я вправе распоряжаться тобой, лишь я показываю влияние на тебя, управляю тобой.       — Терпи, — кричу я, затыкая твой рот рукой. — Моя будущая жена должна быть терпеливой. Принимать от меня и ласки и боль.       Ты принимаешь, терпишь. Будешь делать это и в будущем, потому что понимаешь, что кроме меня теперь ты никому не нужна. Через горькие слёзы и молитву чувствуешь последние рывки, дрожа в сладостных муках. Пот льётся градом, дыхание сбивчивое, а я утыкаюсь тебе в шею, говоря тебе то, что все уже давным-давно знают.       — Ты права, Маришка. Я самый настоящий иблис.       Змей‐искуситель заставивший Еву вкусить запретный плод.