Бархат

— Кто это был? Нет ответа, Лиза пятится назад, аккуратно переступая со ступеньки на ступеньку. Кликнешь Дьявола — он и явится, только не тот, не тот! Нужна была мать, а явился отец собственной персоной, злой, аки черт. Вахиту-то ничего не сказал, все для нее, для дочери любимой приберег. — Кто это был, я тебя спрашиваю? — Друг. — Она не знала, что будет дальше, потому что ситуация вышла из-под контроля, и ни в едином переплетении событий не мелькал подобный исход. Все ведь предусмотрела… — Не трогай меня. — Рефлекторно добавила девушка, стряхнув насквозь мокрый рюкзак с плеча, перехватив его за лямку, будто оружие. Внутри зрел протест, нарастало сопротивление. — Так вот какие у тебя теперь друзья? — родитель кинулся за ней, намереваясь ухватить за руку, а Лиза, не издав ни звука, метнулась вверх. Это было бессмысленно, разминуться на лестничной клетке возможным не представлялось. — А ну стой! Пусть слышит весь подъезд, чего уж там. Сначала — звук рвущейся одежды, затем крепкий удар плечом о стену, после — плашмя ладонью по затылку так, что перед глазами все замерцало. Она не запомнила, как оказалась в квартире, затащенная туда в ледяном отчуждении, обнаружив себя уже брыкающейся в пороге. Вырваться? Непозволительная грубость, приведенная в действие одним метким укусом прямо в отцовское запястье, почти до крови. Вниз-то легче бежать, съехав по ступенькам, поскальзываясь, прижимая к груди левой рукой рюкзак, пока в спину кричат что-то злое и неразборчивое… Теперь что? Теперь куда?! Век себя проклинать, два ненавидеть, три скалиться, лить слезы, истязаться… не приходи! Только не приходи! Попросил же, русским языком попросил, даже не требовал — обратился, как человек к человеку. А она согласилась. Дура. В судорожном вое по существу ничего плохого не было, как и в слезах, соплях, сидении на ступеньках, отчаянной дрожи в плечах. Ее сожрал страх изнутри, а снаружи доедал холод, но силы кончились ровно здесь, даже не на нужном этаже — выше на два, а как добралась?.. не поняла, не запомнила, не придала значения. Зато позаботилась — вскарабкалась, как кошка, подальше, забилась в угол, замерла, будто приготовившись здесь же и умереть. — …твою мать. Не себе проблемы создала — ему. Сколько времени прошло? Мимо совсем не ходило людей, неудивительно, на дворе был дождливый вечер, который все дома проводили, но Лиза даже не заметила, как он перетек в ночь, замерев в истерическом ступоре, глотая соленую воду и трясясь, будто в приступе эпилепсии. Некуда идти, бежать тоже некуда, замкнулся круг. Дома отец, здесь… сюда нельзя, но ее уже дернули, ухватили за плечи, поставили на ноги, подтолкнули вниз. Насквозь мокрая, ничего не соображающая, даже с себя позволила ветровку снять, протолкнутая в глубины квартиры. Не разулась — не поняла, когда это делать нужно, так и осталась сидеть, вцепившись в рюкзак, а ей на плечи набросили первый попавшийся плед, зелёный в клеточку и колкий. Дорожки слез на щеках уже казались водопадами, их можно было коснуться и ощутить под пальцами крупинки. — …блять, — прозвучало со стороны, как во сне, вырванное из потока текста. Потом что-то ещё и ещё. Кататония. Почти смерть. — Лиза. Лиз. Лиза. — Трижды позвал Кощей, приглашая, вытаскивая на свет остатки сознания, тщетно цепляющегося за опустевший взгляд. — Ты другого времени не нашла, да? Совсем не нашла? — прозвучало риторически, неуместно, никак. Он растерялся. Замер напротив, пытаясь достучаться, но быстро понял, что это бесполезно — некому отвечать, перед ним только пустая оболочка. Девушка плакала сухо, скорее даже икала, в какой-то момент начав просто глотать воздух, глядя куда-то сквозь мужчину. Для него загадкой оставалась причина подобного состояния, для нее загадкой было все остальное, и только на теле сохло платье, приносящее не тепло — холод, лишнюю дрожь. Оставлять ее здесь было безумием, но выкидывать на улицу казалось безумием не меньшим. Попали все. — Понятно. — Хозяин квартиры вышел из комнаты, послышался глухой деревянный стук, после которого жилище вновь погрузилось в тишину, правда ненадолго — вскоре ее нарушил мрачный свист чайника. Лиза так и жалась на месте, безжизненно поскуливая, когда он вновь вернулся, принеся гранёный стакан с горячим напитком, который сунул ей в правую руку, затем разжав тонкие пальцы и выдернув наконец из ее ладони лямку рюкзака с небольшим усилием, отставив его в сторону, сам опустившись на край тумбы, обозначая меж ними небольшое расстояние. — Пей. Она послушалась, хлебнула немного даже не кипятка, а просто теплого чаю, зажмурившись после, тихо хныкнув. Всех подвела, себя — в первую очередь, и вышло все глупо, боком, околесицей… мать хотела позлить, а в итоге нарвалась на отца, сбежала, понимая, что назад уже не втолкнуться, не вбиться — точно в Бехтеревку сунут, на Волково отправят, что угодно сделают, только бы дома закрыть, в палате, от людей спрятать, ведь люди видят все! Ведь люди стыдиться будут! — Рассказывай. — Кощей говорил отрывисто и тихо, будто боясь спугнуть. — …у тебя к-кровь, — сипнула Лиза, не сумев прислушаться, вдруг обратив внимание на розовеющие костяшки мужчины, только несколько минут назад целые. — Угу. — Он закурил, не смотря на нее, а затем, чуть помолчав, выдохнув носом дым, предложил снова: — Рассказывай. Слова застряли в горле, смешались со скверным запахом, и девушка закашлялась в стакан, перехватив его обеими ладонями, глупо глядя на донышко, проглядывающее сквозь мутную пелену. Ее вдруг затошнило, голова закружилась, мир привычно поплыл, превратился в непонятную мешанину пятен, карусель, немое кино, а она будто замерла посреди сцены, забыв, как дышать. — Отец вернулся. Все. — Отец вернулся… уходил, значит? Хорошо. — Принялся аккуратно раскручивать клубок хозяин квартиры, все еще не поворачивая головы. — Вернулся. Поговорили, да? Дома? Или на улице? — Я д-домой шла, проводили меня… — Проводили. Это хорошо, что проводили, а он увидел, верно? Ну точно — увидел. — С легкостью достроил цепочку событий Кощей. — Ты пей, остынет. — Напомнил. — И ему это не понравилось, так? Вспылил человек… — он вдруг замолчал, покосившись на нее, оглядев бледное лицо. — Ударил? — …не знаю. — У Лизы все из головы выскользнуло, вылетело, выбросило, она одна осталась стоять в пустой комнате собственного шаткого рассудка. — Ну понятно. — Отрешенный ответ ничего не прояснил. — Оставайся. Сегодня не на кухне, люди уважаемые придут, на кухне не надо. Здесь сиди. Не высовывайся… пока не стоит. Пока рано. — Обозначил мужчина четкие границы дозволенного, не перегружая ее мозг, скорее даже наоборот проговаривая все моменты. — Переодеться надо. — Скомандовал буднично, все еще дымя в сторону. — Я гляну, может мамкино что осталось. У тебя полчаса, в ванну иди, грейся. Все расписал, ничего не забыл. — В ванну? — девушка шмыгнула носом, в очередной раз икнув. — Я неясно выразился? — приподнял брови он, однако, избегая взгляда на нее вновь, и это было странно, нетипично как-то, неловко. — Иди. Послушалась, прямо со стаканом в руках отправившись туда. Крутанула вентили, снова чувствуя, что начинает завывать, сползая на пол. Осколки со звоном прокатились по плитке, в отражениях их играли лучики света от лампочки. Ткнувшись лбом в край ванны, Лиза зажмурилась, протяжно давя из лёгких один и тот же тугой звук, перемешивая его с всхлипываниями. Плохо ей. До невыразимого плохо. И почему все именно так?.. начавшее столь спокойно летнее время к своему концу стало походить на ад на земле, все накопившееся вдруг выбралось наружу, обернулось явным, недружелюбным, злым, и в конце концов превратилось в нерешаемый конфликт, выходом из которого стал побег. И к кому? К авторитету «Универсама», от которого нужно было держаться за три версты. А теперь она сидит в его ванне, запрокинув голову, и струи теплой воды льют ей на лицо, в то время как сознание плавает далеко-далеко… — …Ясно. Кощей вообще больше ничего не сказал, видя картину невразумительную и своего рода жуткую — осколки на полу, Лизу, замершую прямо в одежде, вжавшись спиной в стену, уже не всхлипывающую, просто глядящую куда-то в пространство, дышащую медленно и через раз. Можно было подумать, что она выжила из ума, но на самом деле девушка попросту провалилась в свой же разум окончательно и бесповоротно, с головой уйдя в проживаемое раз за разом горе. У нее из-под ног выбили землю. Мужчина выключил воду, глядя сверху-вниз на недвижимое зрелище, в то время как гостья медленно перевела на него взгляд, болезненно обнимая свои колени. — Я немного не это имел в виду. — Наконец, произнес он, протянув ей руку. — Согрелась? — …ага. — Вот и молодец. — Похвалил, ухватив за холодное, к своему удивлению, запястье, затем потянув вверх, чтобы поднять на ноги уже не впервые за сегодня. — Выходи. — Отопнул в сторону кусок стакана. — И прямо в обуви! Ну ты даешь. — Прозвучало нервно, будто сказать нечего. Девушка наступила на показавшийся скользким пол, затем склонив голову, оперевшись о край ванны бедром. — Голова болит. — Болит. Ну конечно будет болеть, ты ж не каждый день ей об стену бьешься. — Кощей опустился рядом на край, просто присев, будто каждый день попадал в подобную ситуацию. — Завтра вещи заберу. — Вещи? — Лиза не совсем его поняла, медленно повернувшись в сторону мужчины, глядящего прямо перед собой. — Вещи. У тебя ключи есть? — спросил, помолчав еще немного. — В рюкзаке. — Она вновь ткнулась взглядом в пол, закрыв глаза, кажущиеся теперь совсем сухими, их даже щипало при моргании. — Лежат. — Сглотнула, стискивая зубы, чтобы вновь не завыть, сдержаться из последних сил, которых и так не было. Ей было сложно следить за словами, за разговором, за речью, даже мысли — и те плясали по битой плитке стен. — Отдашь. — Коротко скомандовал хозяин квартиры, коротко ударив себе ладонями по коленям. — В гости загляну, а ты дома останешься, ясно? После работы или вместо — не суть. — «Дома останешься». А что такое «дом». Где он вообще? Что это за метафорическое место? — Дома останусь? — Здесь останешься. Скажи только, что взять. — Не верилось, что он подорвется куда-то сам, все вышло так спонтанно, что дух свело. — Если есть что важное. — Собаку плюшевую. — Моргнула Лиза, назвав первое и единственное, пришедшее на ум. — Будет тебе собака. — Просто согласился. До спальни, не до кухни, привычного места обитания, она не дошла — дошаталась, миновав осколки, дымный туман коридора, пустую вешалку, бутылки. Все чужое, все лишнее, не вяжущееся друг с другом, не собирающееся в единую картину мира. Все не то, будто ножом вспоротое, взрезанное наживую — и от этого вдвойне тошно. Кощей за ней не проследовал, пронаблюдав за сгорбленной спиной, но девушка даже этого не заметила. А ведь нашел одежду какую-никакую — платье, явно старое, года так шестидесятого, красное в бабочку, достающее девушке до колен. Ей пришлось разуться прямо здесь, не выставляя обуви в коридор, а вместо этого убрав ее за шкаф. Рюкзак вместе со всеми остальными мокрыми вещами отправился на батарею. Все было неправильным, она сама тоже была неправильной, сидя теперь на краю постели, прикрыв глаза. На чужой территории своих порядков быть не может, остается только слушать, слушаться и вникать. Наверное, ничего и не изменилось, только матушка больше не откроет дверь своим ключом, а комнат всего три: ванная, кухня, спальня. Как в клетке, если не считать балкона. — Люди придут — будешь здесь сидеть, ясно? Тихо, спокойно, что бы ни произошло. Потом я уйду. Ночью или под утро вернусь. — Кощей показался в дверном проеме, окинув Лизу взглядом, дождавшись робкого кивка согласия. — Молодец. Ужинать пошли. — Я не хочу, с-спасибо. — Хочешь. Пошли, поможешь. — Он отошел в сторону, проходя в глубины собственной квартиры, продолжая смотреть на нее. Пришлось подчиниться, двинувшись следом, не поднимая головы. У девушки внутри все сворачивалось в клубок, сжималось от плохо скрываемого стыда вперемешку с паникой. Что теперь? Что происходит? Почему вокруг эта квартира? Почему она вообще здесь? И даже не в своей одежде? На столе была все та же банка с окурками, заклеенное газетами окно почти не пропускало солнечные лучи, а на полу было пятно, пахнущее пивом. Мужчина перемещался по своему логову в остроносых ботинках, не боясь наступить в грязь, даже игнорируя ее. Ему не было дела до условий вокруг — и он не стремился улучшать их, прекрасно сосуществуя с самим собой в абсолютной алкогольной гармонии, даже не задумываясь о том, что все может быть иначе. — Суп прокис. — Хозяин квартиры без особого интереса заглянул в какую-то кастрюлю, стоявшую на плитке. — Не будешь? — спросил с полуиздевкой. — Не буду. — Лиза не стала присаживаться, оперевшись плечом о стену, глядя прямо перед собой. — Спасибо. — Тогда чай готовь, пить хочется, — Кощей кивнул в сторону оставшихся в живых стаканов, затем открыв холодильник, вытащив из него консервную банку, подбросив ее — увесистая. — Ну? Девушка разлила кипяток, не забыв про чайные пакетики, пока мужчина колдовал рядом над хлебом, превращая тушенку в наполнение для бутербродов — кажется, любую вещь он мог сделать бутербродом, не решаясь кормить гостью чем-то еще, в любом случае ничего у него и не было, в общем-то, не жилище — заброшенный погреб при живом хозяине. Каково это вообще — существовать здесь? В этих условиях? — Обработаешь костяшки? Болят. — Он сел первым, поставив рядом с банкой окурков тарелку. — Обработаю. — Лиза взяла с окна так вовремя оказавшуюся на нем рядом с хлебницей аптечку, затем по очереди переместив на стол стаканы. Сначала для собеседника, после для себя. — Болят? — переспросила вдруг, вновь выныривая из омута раздумий, поглотившего ее с головой. — Болят. — Спокойно ответил Кощей, повторившись. Он так никогда раньше не говорил, а тут еще и вытянул вперед руку, продемонстрировав подбитую правую кисть. Немного совсем, как о плитку со всей дури или кирпич. Даже кровь сошлась корочками. Почему тогда неприятные ощущения еще остались? Девушка промокнула следы перекисью, провела поверх ленту бинта, завязала ее аккуратным узлом, не бантиком — чтобы не мешалось ничего. — Вот. — Шепнула затем, отчего-то задержавшись пальцами на чужой коже, изучая взглядом узловатые фаланги, неаккуратные ногти, прорези пор. Живой человек… настоящий, не выдумка. Реальность происходящего она осознавала с трудом, цепляясь за каждую мелочь, даже мнимую, чтобы не потеряться в себе вновь. — Спасибо. — Поблагодарил мужчина, мягко вынув ладонь из ее хватки, подперев щеку после кулаком, скучающе косясь на окно. — А теперь ешь. Выглядит хреново, но на вкус не так уж и плохо. — И выглядит тоже нормально. — Лиза тиранула сухие глаза, затем взявшись за бутерброд обеими руками. Вот тебе и «завтра будет лучше, чем вчера».