Бархат

На этот раз не пошла — поехала на автобусе с целым, не треснутым стеклышком окна, невесомая и тихая, жмущая рюкзак к груди и дышащая через раз. Дрожащие колени было не скрыть серыми бриджами, оставалось только уповать на то, что не заметит никто и не задаст лишних вопросов, потому что слезы во второй раз сдержать бы уже не удалось. Адрес нашла быстро, все равно помнила дорогу наизусть, только боязливо обернулась у двери подъезда, чтобы убедиться, что нет неподалеку незнакомых лиц. Поднялась на третий этаж, постучалась даже не кулаком — кончиками пальцев, забыв, как дышать. Все снова было будто бы не по-настоящему, а понарошку, как в мультике или кино. Хотелось зажмуриться, промотав время, пустив его вспять всего на пару недель, чтобы ухватиться за руку рыжеволосой Сони и никуда ее не отпустить. Ни в общагу, ни в машину Раиса, ни в смерть. — Так и будешь стоять? Лиза молчаливо протиснулась в квартиру, позволив закрыть за собой дверь, и ткнулась виском в стену, глухо глядя прямо перед собой, впервые не видя Кощея в упор, будто с воздухом говоря. — Я анальгин принесла. — Протянула свой же рюкзак. — И уголь активированный. — Это ты молодец, конечно, — мужчина хмыкнул, отпив из бутыли с минералкой, а потом кивнул в сторону кухни, видневшейся на горизонте мутным пятном. — На пороге поговорим? Или как люди — в помещении? Так-то здесь все свои, ты да я, никто не обидит. — Помолчал немного, наблюдая за отсутствующей реакцией, бросил тихо, неспешно: — Или я не прав? — Правы. — Девушка наклонилась, стягивая босоножки, подергав их за тугие ремешки. Все-то здесь в обуви ходили, как по улице, а она одна — босиком. Ни тапок, ни чего-то домашнего у хозяина квартиры не было, со входа ощущалась пустота и неуютность, добавлял граней еще и острый взгляд, направленный сначала в висок, потом — в затылок. Лиза присела на смутно знакомый расшатанный табурет, сунув под него рюкзак, вновь ткнулась виском в стену. — У меня подругу убили. — И кто убил? — Кощею это интересно не было, она сразу поняла, он опустился через стол, опять отпив из бутыли, протянулся за пачкой сигарет на подоконнике. — Ты говорить будешь или нет? — спросил, когда понял, что молчание, не им созданное искусственно, затягивается. — Не знают. Думают — парень. Милиция приходила. — Неосторожно брошенная фраза девушку впервые нисколь не взволновала. — Спрашивала. — А ты что сделала? Когда милиция спрашивала. — Поинтересовался мужчина, чиркнув спичкой. — Сказала, кто. — Вот оно как. Сотрудничаешь, значит, Лиз? «При исполнении» находишься? — голос собеседника стал тише, мрачнее, глубже, уйдя куда-то в бронхи, быть может даже и до самой диафрагмы спустившись. — Но ты же не со зла, да? Наверняка были причины. — Предположил, но тут же переменил тон, всматриваясь в глаза. — Но какие должны быть причины, чтобы ты в крысу сыграть решила? — наклонил голову. — Слягавила и думаешь, что так лучше будет? — шепотом. — Завтра уже все узнают. — Она будто и не слушала его, даже глаза прикрыв. — Убьют, наверное. — Ты мне сначала ответь. — Отрезал Кощей, вновь придавливая, подминая. — На мой вопрос. — Хотела, чтобы его нашли. — Лиза покосилась на собеседника, прожигаемая его взглядом насквозь, почти прибитая к стенке. — Наказали. По справедливости… как угодно, чтобы он больше никогда… — Ясно. — Он перебил, затем помолчал немного, стряхивая пепел на стол, продолжая смотреть на недвижимую девушку, глядящую в коридор. — А справедливость — это когда что, Лиз? Когда в ломбард человека сдаешь — это разве справедливость? Не-ет, — протянул мужчина, — это — беспредел. Слова вроде бы понятные, но переплетаются так, что и не разобрать. — Думаешь, тебя убьют? — прозвучало в тишине. — Не думаю — знаю. — Лиза снова посмотрела на Кощея, все так же курящего, безразличного и холодного, смотрящего в упор. Он был в уже знакомых майке и штанах, пах перегаром и жасминовым одеколоном. — Меня же первой милиция и сдаст. Наверное, уже сдала. — А хочешь, чтобы не тронули? — мужчина подпер кулаком щеку, прищурившись, будто предлагая договориться с дьяволом. — «Да» или «нет»? Он задавал наводящие вопросы отстраненно и сухо, но в то же время во всем поведении его читался живой, звериный интерес, как у браконьера к пойманной в капкан кунице, готовой себе лапу отгрызть, чтобы выкарабкаться. — За маму боюсь. — А за себя не боишься? Не дрожат коленки-то? Дело серьезное, сама понимаешь — стукачей не любят. — Опять молчание, выкинутый в консервную банку сигаретный бычок. — «Да» или «нет»? В последний раз спрашиваю. — Да. — Тогда кончай ныть и приходи в себя. — Мужчина поднялся, повернувшись к плитке и сняв с нее чайник, начав буднично набирать в него воду из-под крана. — Доставай свой анальгин и стаканы сполосни, если брезгуешь. Лиза вытащила из рюкзака все аптечное, выложив на край стола, пока Кощей грел чайник, допивая минералку. — Не брезгую. — Это ты правильно. Ответь-ка мне еще, Лиз, кто щеку-то тебе рассек? Или упала? — прохладная наблюдательность его уже не удивляла, казалось, Кощей знал все и даже больше, не нуждаясь в наводящих вопросах. — На автобус напали. — А кто напал? Ты рассказывай, рассказывай, я тебя внимательно слушаю. — По мутноватым стаканам разлился кипяток, пакетики с заваркой оказались брошены следом, мужчина перехватил со стола блистер таблеток, выпив сразу две «анальгинки», опустошив окончательно стеклянную бутыль и поставив ее на окно. — Слушаю, говорю. — Не знаю. Группировщики. — Лиза тиранула уже подзаживший, затянувшийся пунктирной корочкой порез. — Я не запомнила никого. — Так это получается, они тебя, девушку честную, порядочную — обидели? Автобус-то в училище ехал, — оскаливающаяся улыбка Кощея не посулила ничего хорошего, — а город у нас маленький, шумный, слышно все. Вот и я услышал. — Не болит даже. — Девушка пододвинула к себе горячий стакан кончиками пальцев, пока не понимая, к чему хозяин квартиры клонит. — Как звали-то парня? — прищурился. — Который убил. — Раис Юлдашев, — догадалась Лиза, медленно моргнув — события начали сплетаться в единую сеточку, паутину, нить. — Так ты из-за ментовского беспредела пострадала, получается? Не сдала пацана. На тебя свалили, по роже дали… честным людям инфу какую надо передали, те дальше понесли. Прав я или нет? — мужчина снова закурил, запрокинув голову, ссыпав в сторону пепел. — Правы. Иногда достаточно всего лишь подыграть — и тогда картинка сложится, соберется как нужно, элемент к элементу, комарик носа не подточит. — Во-от… и теперь мне нужно с людьми уважаемыми поговорить, Лиз, побеседовать до того, как они к тебе придут — и твою головушку светлую-то отчекрыжат. — Плавный тон голоса Кощея завораживал, он выглядел таким расслабленным и спокойным сейчас, что невольно хотелось засмотреться на этот дерзкий вальяж. — Но тогда встает важный вопрос: «А ты мне за это что?» — сказал вдруг тише. — Я не знаю. — Девушка провела над стаканом ладошкой, ощутив жар водяного пара. Теперь хоть чаем пахло, не только спиртом и сигаретами. — И я не знаю, а надо бы узнать. Понимаешь, ты не хочешь, чтобы тебя тронули, и я не хочу, чтобы тебя тронули, но придут ко мне пацаны, спрашивать будут. И придется отвечать, а как я буду пацанам в глаза смотреть и врать? — Мужчина вновь взглянул на нее, ни живую, ни мертвую, туманную и потухшую. — Вот ты — врач. И художница… важная особа, да? Ин-тел-ли-ген-ци-я! — рассмеялся он, говоря по слогам. — А проку с тебя? — Нет проку. — Лиза качнула головой. — Ничего нет. Денег нужно? Не даст мне их никто, а украду — так хоть там же на ремешке и вздернусь. — А я у тебя, что, денег прошу? — хозяин квартиры наклонился ближе. — Ты расслабься, в порядке все, Лиз. Мы же с тобой сейчас разговариваем, решаем проблему, да? И обязательно решим. Придем вместе к консенсусу. Только подумать нужно тебе. Чуть-чуть. — Я не знаю, что могу сделать для Вас. — Страшно уже не было, кажется, никак не было, только предательски подрагивала ладошка над стаканом. Она согреться пыталась так, по-глупому и неуверенно, вымерзла до костей даже в теплую погоду, потому что ослабла совсем от ангины своей, силы потеряла. Ей бы в больнице лежать, компот пить, а не это все, но… — А я тебе подскажу, Лиз. Есть у меня одна идея. — Как ножичком чиркнул Кощей, выдохнув дым в сторону. — Безобидная. Ты пей чай-то, остынет. — Напомнил. — Горячий. Обожгусь. — Горячий, обожжешься… ладно, оставим пока, — предложил неожиданно, сбивая градус напряжения, вновь в лицо ее всмотревшись. — До поры. — Потом же попросите больше втрое. — Девушка подопнула рюкзак обратно под табурет, снова отвернувшись, глядя на входную дверь. — Вы же не наперсточник простой, не мошенник. Раз власть имеете. — Власть имею, да. — Согласился мужчина легко. — Но больше не попрошу, только по надобности. — Соврал так, как только он умел — напрямую и спокойно, бровью не поведя. — Авторитет, значит? — спросила тогда в ответ Лиза совсем тихо, сумев наконец сосредоточиться и объединить все, что долгое время в душе собирала, в единую цепочку, спаяв все звенья. — Серьезный человек. А я не поняла сразу, не видела никогда. Думала, не вляпаюсь в группировки, а сама по колено провалилась. — Ты не по колено, Лиз. Ты по самое горлышко. Хозяин квартиры отпил чаю из граненого стакана, бросив очередной окурок в консервную банку, и сгреб блистеры с таблетками в кучу, обратно к рукам девушки придвинув, прищурившись, пытаясь явно тему перевести. — Возьми пока. Мне без надобности. Она промолчала, растерянная и странная, но почему-то не встала и не ушла, не притронулась даже к лекарствам, вместо этого тихо выдохнув, прислушавшись к собственному пульсу. Слабый он стал совсем, тусклый, не как биение сердца ощущался, а скорее как трепет. — А ведь ты позвонила не сегодня — вчера. Значит, не в Раисе дело, а я так на тебя накинулся. — Сказал Кощей, подливая себе ещё чаю. — Где пропадала-то? Неделю ни слуху, ни духу. Даже больше недели, если так посчитать. Еще что случилось? Он умел разговорить, найти подход, ключик подобрать, сразу догадался — девушке нужен живой диалог, хотя бы видимость поддержки. — Болела сильно. — Лиза ответила, невыразительно поведя плечом, и вздохнула тихо-тихо, потерев шею. — Ангина. Потом похороны были… подружку детства мою в землю закапывали, а я смотрела. Потом отец ушел. — Так он у вас часто уходит, я заметил уже. Город маленький, все слышно, — мужчина улыбнулся, когда собеседница наконец тоже за стакан взялась, немного отпив, — все видно. В этой квартире не было уютно, не было спокойно, но почему-то было хорошо — глупо оказалось скрывать жгучее притяжение, которое испытывала девушка к этим зеленоватым стенам, маленькой кухне, ровному тону голоса, занавешенному грязной белой шторкой окну. Ее сюда не тащило и не влекло чужими руками, но в то же время, как бы ни шел разговор, уходить все равно не хотелось, хотя из дома родного Лиза часто была готова бежать без оглядки. — Болела сильно, значит… видно, что сама не своя, — смягчился Кощей, не став ей кипятку подливать — уже понял, что тогда чай нетронутым останется. — А подлатаешь? По старой памяти. Вот и будет твой долг. — Он вытянул вперед ладонь, уложив на стол вверх разбитыми костяшками уже в знакомом положении. — Одолжение тебе делаю, чтобы не боялась, не тряслась, думая, что же придумаю. Не для нее — для себя партию верно выстроил. — Подлатаю. Не зря перекись с собой взяла и ватные диски. Несколько капель пергидроля — и можно промакивать маленькие ранки, ссадины, трещины, старясь не касаться лишний раз чужой руки, но все равно ее придерживая кончиками пальцев. — Вторая тоже? — на этот раз сама спросила. — С кем дрались? Если не секрет. А если секрет, то и не нужно говорить. — Жизни учил ребят. — Уклончиво ответил мужчина, позволяя обработать вторую партию костяшек, равнодушно наблюдая за монотонными, но аккуратными действиями. — Приходится иногда. — А сами не научатся? Жить. — А сами они не умеют нихрена. — Отрезал. — Окна бьют, людей честных прижимают, разве можно так, Лиз? Нужно же как-то… по-человечески. С уважением. Даже ко врагу. — Заглянул в зеленые глаза, сейчас не дымящий, но все еще едкий сам по себе. — Вот ты своих врагов уважаешь? Про Раиса не говорим даже, он так — ублюдок мелкий, я про него все знаю. Про настоящих врагов говорю. — У меня нет врагов. — Лиза мотнула головой, отняв руку с ватным диском, бросив последний в окурки. — И не было никогда. — Уверена? В училище после девятого обычно не ходят, ты же умница-красавица, родительская гордость, могла бы и в институт через годик. — Кощей протянулся к флакончику перекиси, повертев его в руке. — А себе-то ты порез обработала? Или решила, что и так пройдет? — Так пройдет. — Повернись другим боком. — Указал спокойно, открывая пергидроль. — Но в институт ты не пошла, вместо этого сбежала в училище, хотя папка с мамкой — начальники, нахрен им дома медсестричка не нужна. Я прав? — вновь прижал всего парой предложений, пока девушка послушно подставляла бледную щеку с уродливой полосой поверх. От стекла следы всегда плохо заживают, больно ровные края получаются, как скальпелем взрезанные, а если уж какая крошка мелкая внутрь попадет… — Правы. Но я не считаю кого-либо там врагами. — Лиза зажмурилась, когда щеки коснулся ватный диск. Вспомнилось вдруг… как Мила Осипова из десятого по лицу наотмашь ударила в женском туалете, оставив красноватый кровоподтек, рыкнув на ухо что-то злое про парня своего, который «засматривался». Она тогда стерпела, как и обычно — равнодушно, безучастно, даже голоса не подала, ведь знала — и не сделает ничего никто, не пошевелится. Родителям было все равно, а если что не так, то сама виновата и нечего было к старшим лезть. Даже когда зеленки в спину плеснули по дороге домой, даром что не в глаза — все одно никуда не пошли, только матушка поохала дома в ванной комнате, видя пошатывающуюся дочь с ножницами в левой руке, состригающую испорченные, раньше светлые, а теперь противно-изумрудные, грязные пряди. Длинные волосы она никогда не любила, с короткими попроще оказалось, к лицу они ей больше пошли, скрыли как-то вековую измученность, сгладили ее — Лиза, казалось, даже симпатичнее стала, чем была. Не для себя, конечно — для других. — Всепрощающая… Ты, Лиз, одно пойми — они ж тебя сожрут. И я не про одноклассников твоих. — Забросил Кощей удочку, попутно выкинув порозовевший ватный диск. — Сожрут и не подавятся. Не от хорошей же жизни ты ко мне пришла, что аж по стенкам жмешься. — Я все равно домой потом. — Девушка не стала тереть щеку, только снова отпила немного приостывшего чаю. — Мама болеет. — Болеет… она всегда у тебя болеть будет, но я разве ж виню? Мама — это святое, маму любить надо. — Согласился хозяин квартиры, в очередной раз чиркнув спичкой, закуривая, проследив взглядом за гаснущим в пальцах огоньком. — А я уже всех похоронил. Отца — последним. Он тоже на этой улице жил. — Рассказал небрежно. — В этой квартире. — Мне жаль. — Лиза подняла взгляд. — А мне нет. Ладно, хватит об этом, — отрезал Кощей, улыбнувшись вдруг. — И кончай уже на «Вы», я хоть и старший, но разрешаю, — он стряхнул пепел на пол, — в порядке исключения. — Почему? — Потому что жест доброй воли, Лиз. Могу себе позволить. — Он все еще был безучастен и спокоен, даже, казалось, и не придавливал больше, хоть и всматривался внимательно в каждую ресничку, царапинку, волосок. — Только не при людях. При людях не стоит. Не поймут, знаешь ли. — Нам при людях и не общаться, — осторожно подметила девушка, сцепив руки, — надеюсь. — Ну, тут уж, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает, — мужчина забрал у нее опустевший стакан, покрутив его в ладони, глядя на отблески стекла, — При людях, не при людях… может, я и в свет тебя выведу, а? Хочешь в свет? Бояться будут, зауважают. Это не как сейчас, когда стеклышко-то щечку режет, это уже по-настоящему. Папка-начальник так не сумеет. — Предложил, будто условия сделки озвучивая, вымеряя каждое слово. — В… тебе это зачем? — занывшая голова вынудила Лизу ткнуться в стену затылком, слабо глядя прямо перед собой на лежащие на столе блистеры, пепел, салфетки, спички. — Тоже жест доброй воли? — Пока незачем. А потом — видно будет. Ей не хотелось на самом деле погружаться в это все, путаться в переплетениях, тенью рядом замирать, впадать в зависимость, но и без того уже провалилась, вляпалась, как верно сказали — «по горлышко». Нашла отдушину — и притянулась к ней, будто мотылек к свечному огоньку. Неровен час крылышки сгорят. — Не хочу в свет. Не меня же уважать будут, бояться. Тебя. — Наконец, сказала девушка едва слышно, прикрыв глаза, чтобы вновь раствориться в мыслях. — А я в больнице работать хочу, жить обычно, как человек. — Это ты правильно говоришь. — Кивнул Кощей, соглашаясь, будто отметку у себя в голове ставя, галочку напротив одной из сотни строчек. — Это ты молодец. И почему молодец?.. что не купилась, не продалась за томительное ожидание, вместо этого снова свой путь извилистой тропкой проторенной дороге предпочтя? Даже если болезненный и недолгий? Сама-то о помощи ни разу не попросила прямо за разговор, не протянула руку, чтобы вытащили, нет — мужчина сам все подобрал, развернул, грамотно расставил шахматы по досочке, партию до логического завершения довел, никого не обидев. Лиза при своих осталась. И он тоже свое получил. Долг смял, хотя мог бы и вдвое больше упросить, на порог пустил, даже чаю налил. И зачем? Не за анальгина же пару таблеток? Не за «спасибо»? — Страшно-то было? Когда мой друг заглянул, — спросил хозяин квартиры о прошлой встрече, когда тишина затянулась, а гостья, казалось, сидя задремала, вновь отвернув лицо ко входной двери, — или не очень? — Очень страшно. — Подумала, что случится чего? — спросил наводяще, подперев щеку кулаком, вновь за игру взявшись. — Подумала, что случится, — девушка просто согласилась, продублировав его слова, невидящим взглядом сквозь Кощея посмотрев. — Еще холодно было… — И все равно ведь пришла. Вернулась. А почему? — поинтересовался. — Потому что… И правда, почему? Вроде бы такой спокойный, очевидный вопрос с ясно видимым продолжением, но ответить на него сразу не удалось, и Лиза открыла глаза пошире, растерянно проморгавшись, не находя нужных слов. Потому что понравился? Нет. Не только. Потому что одиноко? Наверное. Потому что… — …спокойно. — Вдруг пришло в голову самое честное. Спокойно. Хоть и давяще, неуютно, как может показаться, но в то же время — тихо, даже в состоянии перманентной настороженности, неловкости — тихо. Никто не крикнет, не ухватит за волосы, не потащит под кран. Это — видимость. Это — условность. Покуда не тронул — будет так. Всегда бы так.