У Сына Человеческого только одно лицо

«Детство — это сцена, на которой время и пространство переплетены»

В тот вечер Шуджи долго не хотел идти домой. Он обошел район несколько раз, посидел в трубе на детской площадке, но возвращаться совсем не хотел. Нет, не потому, что там его бы побили или отчитали; возможно, стены дома встретили бы его лишь холодным молчанием, он не мог знать наверняка (Ханма никогда не знал). А потому, что переступив порог дома, он непременно растеряет это трепетное чувство, которое разливалось по телу. Оно стекало по конечностям, отчего подушечки пальцев сладко немели; оно возвращалось по сосудам к груди и проникало в самое сердце — исцеляло, грело, оно поднималось к шее, туда, где — по мнению Ханмы — затаилась душа человеческая, и душа его горела: маленький, но юркий огонечек прожигал всё внутри, но почему-то было так приятно. И грудная клетка казалась теперь такой узкой, словно бы под нею за считанные часы окуклились маленькие желтые гусеницы и превратились в тысячи бабочек, а теперь вырывались наружу. Шуджи боялся, что не испытает этого больше никогда. Сгусток тьмы собирался где-то в районе живота, выкручивался, вбирал в себя еще больше темноты, и живот разболелся. И Ханма долго лежал в трубе красного цвета на детской площадке и думал, думал, испытывал это вновь. Вот как это было. С утра стояла невозможная духота. Это был такой летний зной, когда вдыхаешь воздух в ноздри, но кажется, будто бы нос заложен как при простуде. Ханма все-таки снял темно-синий поношенный свитер и остался в одной лишь белой растянутой майке. Духота победила, и он, прежде носивший любимый свитер всегда, был вынужден все-таки уступить. Майка болталась на нем, сам Ханма не любил оставлять на себе минимум одежды — он казался неказистым, слишком длинным и худощавым. Болезненно худощавым. В то же время никто бы не осмелился его обозвать, кроме новеньких на районе и в школе. Но сам Ханма знал, знал, что он некрасивый. Плечи мальчика тотчас подрумянились от яркого полуденного солнца. Несмотря на разгар лета, Ханма постоянно надевал свитер, не желая показывать хилое тельце, и кожа его казалась теперь белой по сравнению с загорелыми мальчишками, которые встречались на пути. Солнце же теперь ввело свои коррективы, очертив на теле Шуджи силуэт майки с широкими лямками. Эта духота предвещала скорую грозу и дождь. Но оставаться дома Ханме совсем не хотелось. Он собирался просто где-нибудь быстро спрятаться. На районе почти никого из знакомых ребят не оказалось. Да и не нужны ему были люди. Обычно Ханма день ото дня скитался по городу, знакомился со случайными пацанами, дрался, воровал еду в магазине, а в библиотеку заходил лишь только по той причине, что летом в ней было прохладно, а зимой можно, наоборот, согреться. И от скуки читал книжки. В тот день из-за того, что Ханма снял свитер, казалось, будто бы раскрошился его крепкий панцирь. Шуджи оставил свитер дома и вскоре пожалел об этом — лучше бы умер от жары, подумал он, чем ощущал на себе чужие взгляды. Посидев немного в тени на детской площадке, он отправился в «город». И не заметил, как небо заволокло гигантской тучей. Серое полотно закрывало солнце, голубое небо, и вскоре быстро поднялся холодный ветер, в воздухе витала пыль дорог. Ханма огляделся и забежал в парк, зная, что в нем есть одно странное сооружение, в котором он порою проводил время. Это было что-то вроде крытой остановки, но разве есть смысл в остановочной станции в парке с дорожками для пешеходов и велосипедистов? Ханма не мог ответить на этот вопрос, только предположить, что когда-то здесь не было парка, и ездили автобусы. А остановка осталась. Однако ему всегда нравилось там. Стены были покрыты разноцветной мозаикой, она переливалась в падающих косых лучах солнца, а когда Ханма вглядывался в зеркальную мозаику, его тело искажалось, разделялось на части. Он любил лежать под тенью остановки на скамейке. Дождь зарядил сильнее, чем Ханма думал. Он добежал до остановки — пышные кроны деревьев укрыли его от дождя. И остался как бы изолированным от остальной части мира этой стеной воды, которая стекала с покатой крыши. Ханма наивно предполагал, что о мозаичной остановке знает лишь только он. Она словно была невидима для других. Когда Ханма говорил: «Я играл в телефоне, лежа на остановке в парке», никто не понимал, о чем он. А знакомить пацанов с этим местом ему не хотелось — тогда они бы непременно здесь обосновались, и его укрытие перестало бы казаться волшебным. К тому же, Ханма считал ее своей собственностью. Так и возникало ощущение, что про остановку знает только он, хотя парк-то был не такой большой, и кто угодно мог набрести на нее. Это и правда произошло: пробравшись через водопад из дождя, словно из ниоткуда, из какой-то страны тумана, появился мальчик. Он обернулся, отряхнулся, затем повернул голову в сторону Шуджи. — Можно тут с тобой посидеть? — спросил он вежливо, но стараясь сразу же вложить в голос твердость и неотступность. Кажется, при отказе он уже был готов воевать за место на теплой волшебной остановке: нахохлился, брови свел и глядел в упор в ожидании ответа. Ханма кивнул, зачем-то подвинулся, хотя места на скамье еще было достаточно. Мальчик присел на краешек дощечки, потом все же осмелел и, заерзав, уселся с комфортом. А Ханма с интересом наблюдал. — Я тебя здесь не видел никогда. — Я приехал к отцу на каникулы. Потом поеду к маме обратно в Токио. — Раньше не приезжал, что ли? — Не-а. Тебе какая разница? — он нахмурился. — Да никакой мне разницы нет, — Ханма пожал плечами. Они молчали, а дождь за пределами остановки все лил нескончаемо, лишь только вода стекала к их ногам и формировала лужицы. Обычно летний ливень прекращал за пять минут, изливая всю воду на землю, а затем тучи исчезали, и простиралось голубое-голубое небо, и лучи солнца казались в сто крат ярче, чем раньше. — А ты чего, местный? — вдруг заговорил мальчик. — Ну, местный. — Как тебя зовут? — Ханма еще не мог до конца понять, как настроен этот парень: враждебно ли, с любопытством ли. — Ханма Шуджи, а ты кто будешь? — он наклонился, бесцеремонно вторгшись в личное пространство мальчика. Парень отпрянул и выставил руку — еще чуть-чуть и, кажется, зашипел бы. — Чифую Мацуно. Ханма заметил этот жест и подумал: он просто настолько некрасивый, что терпеть нет мочи. Шуджи выпрямился и отвернулся, встретившись с собственным дробленным отражением. Ханма был везде, и теперь ему это опротивело. Прежде он хотел сказать: «Понятно, рад знакомству», но желание пропало, и мальчик просто неопределенно промычал. Где-то там, за стеной проливного дождя, простирался парк с деревьями и садом. Но Ханма уже в этом сомневался, потому что поднимался густой туман, укутывая деревья в плотную дымку, и все там, за пределами арки, становилось неузнаваемым. Казалось, сделай шаг, и окажешься в другом мире. Ханма делать шаг не решился. Он пошарил в кармане шортов и выудил потрепанную пачку, затем достал такую же потрепанную сырую сигаретку и протянул раскрытую пачку Мацуно: — Будешь? Реакция Чифую не совсем была ему понятна — мальчик словно подавил удивление и безразлично заявил: — Не хочу. — Вот и правильно, — улыбнулся Ханма. Отец всегда так говорил, когда предлагал сигарету ему, а Шуджи делал вид, что не курит. Эта фраза казалась ему крутой. Он закурил, но сигарета едва тлела. Она отсырела. Подступило какое-то раздражение, но Ханма подавил его, тряхнув головой: почему-то не хотелось, чтобы новый знакомый испугался и убежал. — А где ты берешь сигареты? — мальчик при разговоре старался глядеть на собеседника, но Ханма часто скрывал взгляд от других за отросшими волосами. До взгляда Ханмы не было никакой возможности добраться. — Ворую или прошу старших купить. — И что, покупают? — А я им даю одну сигарету, типа как оплата, они соглашаются, — улыбнулся Ханма, затянулся вновь. Хотелось выпустить дым в сторону мальчишки и его разозлить. — А где ты деньги на них берешь? — Собираю металл, конечно! Для Чифую это не казалось таким уж очевидным. Он замолчал, и Ханма, казалось, слышал, как крутятся шестеренки в его мозгах. «Городские…», — подумал он, гордясь собой. — Когда же дождь закончится… — задумчиво протянул Чифую. Его челка от влажности прилипла к вискам и лбу, формируя витиеватые узоры. — Я собирался на море сходить. А ты часто там бываешь? Ханма обычно не ходил на море, а если бывал, то только рано утром. Ему не нравилось раздеваться до трусов или до шортов — тогда все замечали продольные растяжки на его спине и костлявое тело. Сколько бы он не ел, все равно был очень худым, отчего пацаны всегда шутили, что у него какие-то паразиты в животе. Ханма хотел опровергнуть это их глупое предположение. Мать совсем не хотела морочить себе голову и отводить мальчика к врачу, тогда он находил в библиотеке книги по медицине и читал признаки заражения паразитами. Но у него не болел живот и цвет кожи не был землистым. Ханма каждый раз убеждался, что он просто худой. — Нечасто… оно мне уже надоело. — Как море может надоесть? Ханму это разозлило: — Вот так. Из-за него воняет сыростью и рыбой, когда ветрено. В действительности море он очень любил. И отвечал так из вредности, хотя море совсем не виновато было в том, что он некрасивый и худощавый. — Я тогда один пойду. Ханма затянулся в последний раз и потушил сигарету о капельку дождя на скамейке. Он попытался понять, почему ему теперь было так обидно: оказывается, новый знакомый хотел пригласить искупаться в море. Поэтому Ханма натянул свою обыкновенную, выверенную улыбку и проговорил: — Так ты, наверное, дорогу не знаешь? А я короткую тропинку знаю. Доведу тебя. — Как хочешь, — фыркнул новый знакомый. Становилось холодно. Деревенели конечности. Ханма вновь пожалел, что снял любимый свитер, он был бы сейчас кстати. Чифую дробился в стеклянном витраже. Ханма разглядел, что у него родинка на правом виске. Дождь прекратился внезапно: за считанные секунды он затих, и тут же показались солнечные лучи. Они оба поглядели на парк: деревья укутались в плотный туман, а в самом парке не было теперь ни души. На поверхность выползали большие коричневые слизни. — Теперь дождя еще долго не будет, — проговорил Чифую, улыбнувшись. Он вышел за пределы остановки — там все было залито солнечными лучами, и он тоже; Чифую весь светился, и его соломенные волосы напоминали цыплячий пушок. — Ну что, отведешь меня? Ханма перешел к нему — на солнечную сторону этого мира. — Ты такой белый! — проговорил Чифую. Ханме хотелось скрыться от его взгляда, предложить добраться сначала до дома и забрать свитер. — Загорать не любишь? — Не люблю, — буркнул Ханма. До моря было недалеко — минут двадцать. Ханма ходил этой дорогой постоянно, оттого она казалась очень короткой и быстрой. Чифую с интересом разглядывал все, что видел вокруг. По дороге Ханма встречал знакомых пацанов и деловито здоровался с ними: почему-то сейчас, когда новый друг был рядом и все это видел, Шуджи еще больше гордился, что его знают и уважают все ребята. — А есть тут парни, с которыми лучше не пересекаться? — Есть. Но ты им говори, что ты мой друг, и они отстанут, — заулыбался Ханма, гордо вздернув подбородок. — Я в твоей защите не нуждаюсь. Я по делу спрашиваю, а ты отвечай. Все парни, кроме совсем уж взрослых из старшей школы, были ниже Ханмы. Чифую был низковатым, и Ханма постоянно смотрел на его светлую макушку. Да и вообще был он, в общем-то, такой же щуплый. Зато заносчивый и напыщенный… наверное, его в Токио никто не колотил. Послышался шум волн, он усиливался с каждой секундой, и мальчиков это отвлекло — они тотчас же забыли о назревающем конфликте. Чифую затих и стал прислушиваться. На его лице расцвела улыбка. Когда они вышли к солнцу из пролеска, Ханма заметил, как подрумянился его белый нос. Чифую был похож на цыпленка. А вот Ханма, на самом деле, просто уродливый слизень, вылезший после дождя, — такой же длинный и неказистый. Он посмотрел на Чифую: тот ускорил шаг, а затем вовсе побежал и остановился прямо у берега, когда волны уже коснулись обуви. На пляже людей не было — все сбежали от дождя, оставались лишь свежие следы и горки от песочных замков. Туман рассеялся. Было ясно и свежо. Ханма посмотрел на Чифую, и внутри у него разлилось что-то теплое, как парное молоко. Эта странная радость столь привычным для него пейзажам показалась забавной. — Ну, пойдем купаться? — Надоело мне, не хочу, — сказал Ханма. Он вновь вытащил сигарету и закурил — это показалось ему необходимым сейчас. Чифую махнул рукой и снял рюкзак. Ханма думал, отчего же он такой раздутый, но в рюкзаке лежало большое полотенце — его Чифую постелил на песок — и полотенце поменьше — его мальчик положил на другое полотенце, видимо, чтобы протереться после купания. Шуджи это рассмешило: обычно парни просто приходили на пляж и в трусах шли купаться, потом сохли на песке и уходили мокрыми псинами домой. — Как у тебя все продумано. Чифую, кажется, не понял даже, почему же Ханма усмехнулся, и просто не обратил внимание: снял хлопковые брюки и футболку, оставшись в одних плавках. Он и правда был худощавым, но не уродливо-худощавым, как Ханма. И растяжек на спине у мальчика не было. Кожа местами загорела там, где дотянулось солнце, а туловище все еще оставалось белым. Чифую не стал больше упрашивать Ханму и резко окунулся в воду. После грозы море было спокойным, только взмученным. Чифую окунулся несколько раз. Ханма наблюдал за ним со скуки и порою поглядывал по сторонам — вдруг появятся его знакомые. Почему-то совсем не хотелось, чтобы они приходили. Аккуратно постеленное полотенце они могли засыпать песком или отобрать одежду его нового друга. Ханма все еще думал, стоит ли за него заступаться и что это вообще за человек. Он наслаждался этой неопределенностью. Впервые было любопытно… последний год Ханма чувствовал скуку, которая сильно портила его жизнь — он ужасно тосковал и влезал во всякие передряги, из-за чего потом огребал от пьяного отца. Чифую вернулся на берег. Ханма не успел заметить, что Мацуно зачерпнул немного воды в свои ладони и брызнул на него, отчего сигарета потухла, промокнув. «Эй!» — только и сказал он. Чифую так улыбнулся, что Ханма не смог в своей привычной манере его обозвать. Только поднялся на ноги, оглядел свою мокрую майку: и вот она уже прилипала к телу, а значит, был виден отвратительный впалый живот. Чифую побежал вновь к морю, и Ханма побежал за ним: решил во что бы то ни стало его наказать, а одежда… одежда все равно высохнет. Они брызгали друг на друга воду и еще больше ее взмучивали. Их противостояние могло быть бесконечным, если бы в один момент Шуджи не повернул голову в сторону берега: он заметил, что на пляж шли другие мальчишки. Кто именно это был, Ханма узнал легко — по походке, прическам и доносящемуся смеху. — Эй, пойдем на берег. — Зачем? — Чифую остановился. — Твои полотенца и рюкзак сейчас отберут. Пойдем на берег, — повторил Шуджи. — Как будто им кто-то даст это сделать, — хмыкнул он. Но Ханма потянул Чифую за руку, и мальчик повиновался. Мацуно быстро обтерся, но с непривычки весь покрылся мурашками, и поднялись светлые тонкие волоски на его коже. К удивлению Ханмы, мальчишки их не тронули, только быстро оглядели. Шуджи очень хотел, чтобы они не подходили и не прерывали это незримое, эфемерное «нечто», что витало в свежем морском воздухе, что формировалось в его теле. — Ты что, так и пойдешь промокшим? Ханма только махнул рукой, но Чифую не устроил такой расклад: он оделся и, взяв полотенце, положил его на голову Ханмы и взъерошил волосы. — Такой лохматый ты! Совсем не стрижешься. — Мне вообще наплевать на это, понял? — Понял, понял, — но пока Чифую промокал полотенцем его волосы, Ханма чуть нагнулся вперед, молчаливо разрешая мальчику действовать так, как ему захочется. — Ну, а я считаю, что надо следить за своей стрижкой. К тому же, выходит, тебе не совсем уж плевать: ты же себе челку осветляешь. Чифую собрал волосы Ханмы сзади и поглядел на его лицо. У Ханмы были глаза янтарного цвета и залегшие синяки. Щеки худые. Чифую подумал в этот момент: «Вот он уже взрослеет, а у меня до сих пор детские щеки какие-то». У Чифую действительно щеки были еще совсем пухлыми. — Да я вообще себе челку осветлил в школьном туалете от скуки. Была физкультура, и меня не пустили — я форму забыл. Так вот, я пошел в магазин за булкой, а купил осветлитель. У меня половина волос выпала там же, в туалете. Чифую захихикал, затем произнес: — Ну, значит, это было хорошее спонтанное решение, типа того. Мне нравится, как это выглядит. Ханма резко выпрямился, и Чифую отпустил его волосы — теперь он был лохматым, но с волос хотя бы не стекала вода, как с шерсти пса. — Выжми хоть одежду, снимай, — предложил Чифую, но Ханма отказался и глянул сурово, мол, сказал один раз нет, значит, нет. Они сложили полотенца и отправились прочь от пляжа — Чифую еще раз оглянулся, сказал: — Завтра еще пойду обязательно. Пойдешь? — Не знаю, может, у меня будут какие-то другие дела, — никаких дел у Ханмы не намечалось. Сразу соглашаться он не хотел, да и противился себе: Чифую на него глядел таким взглядом, что мысленно Шуджи уже был на всё согласен. — Посмотрим. Давай лучше в заброшенную больницу сходим. Посмотришь на мои граффити. Чифую оставалось только согласиться: Ханма был его первым знакомым в этом городе. — Честно говоря, приехав сюда, я думал, что умру от скуки, и взял список литературы на лето. Мне еще в библиотеку надо, кстати. Отведешь? — Отведу. А чего ты тут раньше не бывал? — Папа сюда переехал полгода назад. Я вроде как по решению суда должен и с папой время проводить, он его отбил у мамы. Но, честно говоря, я совсем не хотел ехать. — Почему? — Папа очень много работает, я вообще не знаю, что мне тут делать, если приезжать он будет только вечером. — Вот как. Значит, я буду тебя развлекать, — Ханма улыбнулся. Развлекать других у него был талант. Дорога до заброшенной больницы была недолгой: всё здесь, в этом приморском забытом городке, находилось рядом, оттого и исследовать было уже почти нечего — Ханма обошел каждую тропку вдоль и поперек и даже помнил, где находились ямки, а где — кочки. Появление Чифую делало его игривым и веселым. Ханма даже задавался вопросом, а не придумал ли мальчика от скуки. Больница была огромная, четырехэтажная. Но заброшена давно и частично разрушена ребятами. — Здесь собирались построить большую больницу с санаторием, чтобы лечить людей. Но что-то пошло не так, и теперь уже лет десять она стоит здесь. Я тут иногда сплю. Пойдем. Чифую посмотрел на него недоуменно, но, кажется, не решился задать вопрос. Ханма бы и не ответил. По крайней мере, в день их знакомства не ответил бы точно. Одежда у Шуджи быстро сохла на солнце, но строительная пыль, витающая в воздухе, прилипала к ткани. — На третьем этаже я рисую граффити. — Это только твой этаж, что ли? — Ну, я его себе забрал. А тех, кто рисует на моих стенах, я рано или поздно всё равно нахожу. — А если я захочу порисовать, побьешь меня? — улыбнулся Чифую, бросив хитрый взгляд на Ханму. Что-то внутри Шуджи сказало: «Не смог бы», потому что Чифую был румяный и похож на цыпленка. Он никогда не бил цыплят и не смог бы. — Естественно, — сказал Ханма. — А я бы хотел порисовать. Никогда не рисовал на стенах. Ханма ничего на это не ответил. Он подумал, что был слишком резок. Когда они взобрались на третий этаж, Чифую стал разглядывать его граффити — Ханма очень гордился своим хобби и пытался в нем совершенствоваться. Это занятие было единственным, которое мальчику до сих пор не наскучило. — А есть какой-то смысл у твоих граффити? — спросил Чифую. Мацуно был первым, кто вообще задумался о смысле и задал этот вопрос. — Иногда я рисую свои сны. Мне кажется, мои сны самые интересные на свете. В них мне нескучно, и там случается что-то непредсказуемое. И еще там случается что-то бредовое, как в «Алисе в стране чудес», понимаешь? Мацуно кивнул. — Вот это всё я рисую. — Расскажешь? Ханма почему-то растерялся. Он не был готов к такому разговору и не продумывал никогда, как будет мечтательно рассказывать о своих граффити на стенах заброшенной больницы. — Расскажу как-нибудь потом. Ты ведь у нас надолго? — На один месяц! А потом уже и каникулы кончатся. Они немного поглядели на граффити. Ханма подумал, что все-таки даст ему порисовать баллончиками на своих стенах. Больше всего Ханме нравилось сидеть на площадках между этажами. Там порою становилось грязно, Шуджи выгребал весь мусор ногами и запрыгивал на перила покурить. И повел сюда Чифую — может быть, ему тоже понравится. Ханме почему-то хотелось его удивить. — Вот тут я курю. А потом иду рисовать. Они немного постояли, Чифую разглядывал Ханму, но Шуджи закрывался от его взора патлами. — И все-таки… какой же ты лохматый! Дай я тебя расчешу. Ханма нагнулся, опершись руками о коленки, Чифую достал из своего рюкзака гребень и расчесал Ханму. Сам Мацуно выглядел очень аккуратно, и от него вкусно пахло, Ханма же пах сигаретами и еще, честно говоря, он нечасто менял одежду. В его гардеробе было мало одежды, которая подходила капризным запросам — она должна закрывать большую часть тела; разве что не было стыдно за свои длинные ноги, натренированные от постоянной ходьбы, бега, лазания по деревьям и заброшенным постройкам. Ханма чуть наклонился, принюхался к футболке его нового знакомого — пахло ароматно, как от красивых женщин-кассиров в магазинах продуктов. Чифую позволил себе лишнее — спрятал пряди за ушами, отчего у Ханмы открылось лицо и большие уши. В тот же миг он оттолкнул Чифую и отвернулся: — Я не разрешал так делать. — Извини. Я просто хотел еще раз посмотреть на твое лицо. — Зачем? — Оно такое худое, а у меня щеки пухлые. Мне нравится твое лицо. Ханма ничего на это не ответил и потом всё никак не мог успокоиться: его сердце грохотало в ушах, и он совсем не слышал, что говорит Чифую. Вечер наступил незаметно. Чифую поглядел на экран своего телефона и проговорил: — Скоро папа придет, а еще мне нужно вещи разобрать. Так что до завтра, — мальчик улыбнулся и протянул руку — рука у Чифую была маловата и утопла в руке Ханмы. — До завтра, — шум в ушах был такой громкий, что мешал думать, и вскоре Шуджи пожалел о том, что не успел договориться о месте следующей встречи. Весь вечер он бродил по району и пришел домой поздно ночью. Мама уже спала, Ханма выдохнул, поняв, что отца в квартире не оказалось. Но придя домой, он растерял это эйфорическое чувство: что-то на грани первой затяжки после большого перерыва и адреналина после хорошей драки. И осталась только странная пустота, как голод, но где-то в районе сердца. С этим чувством Ханма заснул.