Лихорадка

      Чонрё сидел на маленькой, уютно обставленной кухне съёмного домика в лесу и уже час кряду пытался выучить сценарий ток-шоу, съёмки которого должны состояться через две недели.       На самом деле он не был до конца уверен, зачем это делает, – дождаться даты съёмок не входило в его планы. В запасе оставалось максимум три дня. Три дня до новой перезагрузки. До очередного начала.       Несчастные прошитые листы бумаги оказываются бесшумно откинуты на стол, а Чонрё бесстрастно, как ему думается, смотрит на соседнюю стену, по другую сторону которой находится спальня, где спала главная деталь его плана.       Пак Мундэ заснул четыре часа и двадцать одну минуту назад – у хубэ-нима внезапно поднялась температура и, по его словам, появилась боль во всём теле. Чонрё, конечно, дал ему болеутоляющее и жаропонижающее из аптечки, подготовленной на случай подобного форс-мажора. Последнее, к сожалению, не помогало – последний раз они мерили температуру четыре часа и тридцать две минуты назад, и столбик градусника показывал лишь рост. В целом это была неприятная ситуация, но не смертельная во всех смыслах этого слова: Чонрё был уверен, что Пак Мундэ не болен чем-то угрожающим его жизни, а времени на приведение в действие его плана было всё ещё достаточно. Сказать, что смерть его хубэ не была целью плана, значит посмеяться себе в лицо, но не хотелось вводить дополнительные переменные – самоубийство было проверенным способом.       Именно во время последней замерки температуры его хубэ-ним внезапно стал особенно болтлив и... заискивающ. Слова "трогательный" и "умоляющий" Чонрё категорически не нравились. Ему снова вспомнился их диалог в тот момент: — ...Повторюсь, мне нравится моя группа сейчас. Даже если бы я начал всё сначала и создал ту же группу, она никогда не стала бы такой же, как сейчас. Потому что случаи и истории, которыми мы делились и переживали, были бы другими. — ... — Я просто... Не мог бы ты просто отпустить меня, чтобы я мог продолжать жить здесь? В этом мире? Пожалуйста?       Умом Чонрё понимал, что это была манипуляция, даже не самая искусная на его памяти, но чёртово сердце, которое оказывается настолько прочно засело где-то в его грудине, что его не вытравили оттуда если не сотни, то десятки регрессий (он правда не помнил сколько их было, потому что, спраздновав 49 год с дебюта VTIC, перестал заниматься подобной ерундой) продолжало барахтаться и скрипеть после слов младшего. Что-то непонятное, неправильное и даже уродливое, но будто родное прозвучало в голосе его хубэ, заставив... волноваться?       Нет-нет-нет. Это всё последствия отсутствия сна – всё-таки бодрствовать в течение двадцати восьми часов было не пустым звуком.       Чонрё слегка надавливает нижней частью ладоней на глаза, прикрытые веками, и смотрит на настенные часы – 01.23. Прошло всего семнадцать минут. Смирившись с предстоящей долгой ночью, он поднимается и направляется к кухонной тумбе, чувствует тяжесть устаревшей модели чайника в руке, пока наливает воду, а после с равнодушным видом наблюдает за постепенно появляющимися во время кипения пузырьками воздуха, достаёт обезличенную белую кружку с полки и наливает вскипячённую воду, делая осознанный глоток, слегка катая на языке такой же обезличенный вкус; Чонрё не был уверен, когда именно у него появилась привычка предпочитать кофе, лимонадам и чаям обычную горячую воду.       Хм, может от Хоу-... Нет, у того китайского трейни был явно другой иероглиф. Хаосюань? Или всё-таки Жаосюань? Ну, в любом случае все звали его "братцем Ань", даже во время групповой деятельности. Говоря откровенно, имя этого китайца, свалившего при первой же возможности на свою дорогую родину, из самого первого состава VTIC было далеко не важной информацией, которую нужно держать в голове. Хотя с другой стороны вроде он-       Прервав размышления Чонрё, из спальни резко раздался ужасный сухой кашель. Оставив стакан с водой на кухне, он незамедлительно оказался у постели хубэ-нима – если начался кашель, то со сном можно было попрощаться окончательно и младшему, и самому Чонрё. — Хубэ? — Чонрё склоняется над блондинистой макушкой и медленно, почти нежно прикасается ко лбу ворочающегося, с недовольством отмечая, что температура только повысилась. Хотя, конечно, для точного установления этого факта нужен градусник.       Пак Мундэ снова заходится в душераздирающем кашле, явно пытаясь выплюнуть свои лёгкие, всё больше ворочая простыни под собой и прижимая подушку к рёбрам. Этот звук с особым рвением разрывал горло, словно осколки стекла, а судороги накатывали волнами, сотрясая его ослабевший организм, пока он не задыхался и не пытался вдохнуть. В воздухе можно было осязать, насколько больно каждый вздох давался заболевшему.       Чонрё так и застывает, сгорбившись над тонким телом, с протянутой рукой, внезапно, словно удар молнии, осознавая, что не знает что ему делать. Нет, конечно, в аптечке были мокроторазжижающие и муколитические средства, но сейчас он не был уверен, что они не опоздали с ними – его хубэ-ним выглядел противно, истощённо, слабо, словно нуждался в защите и поддержке... Плохо в общем.       А ещё склизкое, холодное, противное и непонятное чувство захватывает его нутро, сковывая будто сонм противных щупалец, заставляя его чувствовать себя... беспомощно? Он всегда отправлял мемберов в больницу, если те начинали чувствовать недомогание, а собственные болезни просто рубил на корню огромной дозой витаминов. Опыта ухода за больными у него определённо не было. — Хубэ? — потерянно повторяет Чонрё. — Воды... — слабо выдавливает Пак Мундэ, хрипя.       Чонрё разворачивается на пятках, к собственному недовольству выдыхая слишком громко, в пять шагов преодолевает расстояние от спальни до кухни и шипит, схватившись за чайник – тот ещё не остыл, как и его содержимое. Дать его хубэ сейчас горячую воду – всё равно, что добить, так что он нервно оглядывается, ища способ максимально быстро охладить воду. В поле зрения из полезного попадает только морозилка со льдом – верный способ убить если не сварив, то от потери крови с помощью осколков разлетевшейся из-за перепада температур кружки. Беспокойно, слишком беспокойно для него, Чонрё выуживает припасённые одноразовые стаканы, судорожно доводя воду до температуры чуть выше комнатной под кашель Пак Мундэ.       Он возвращается к постели, мягко вытаскивает из-под своего хубэ подушку и, поддерживая за плечи, помогает сесть. Сидячее положение никак не помогает, так что Чонрё приходится в максимально сжатое время вспомнить все свои навыки мелкой моторики, держа одновременно бумажный стаканчик с водой и трясущиеся руки хубэ-нима, стремящиеся самостоятельно завладеть предметом одноразовой посуды.       Чонрё быстро надоедает эта игра в самостоятельность, так что он берёт младшего за волосы на затылке, словно щенка, и тем самым фиксирует положение головы, предоставляя возможность нормально напиться и в моменты новых приступов отстраняя стаканчик, чтобы не оказаться вместе с больным облитым.       Именно в момент, когда Пак Мундэ жадно пил воду, словно отучаствовал в Idol Star Athletics Championships, взгляд Чонрё неожиданно цепляется за острый кадык, дрожащий при каждом глотке, по которому стекают редкие капельки воды, всё же не попавшие в рот, и полуприкрытые, слезящиеся глаза в обрамлении коротких и слипшихся от влаги ресниц. Он невольно понимает, почему фанкамы с его милым хубэ стабильно собирали миллионы просмотров: при близком и внимательном наблюдении тот выглядел... во вкусе к-поп сообщества.       Пак Мундэ заканчивает, наконец глубоко вдыхая, и Чонрё забирает стаканчик, удостоверившись, что больше его хубэ пить не хочется. Впрочем, младший в своём бессилии, почувствовав исчезновение опоры, тут же заваливается на плечо сонбэ. — Нужно ещё раз померить температуру, — Чонрё с трудом отводит взгляд и дотягивается до градусника, стараясь не тревожить хубэ. Последний оказался слишком наглым.       Следующие десять минут они проводят так близко, как не были никогда: Пак Мундэ, отыскав положение, при котором кашель донимал его меньше всего, решительно отказался его покидать, несмотря на явные, хоть и не произнесённые пожелания умереть три дня назад, а Чонрё, боясь спугнуть горячего хубэ, так и оставляет пальцы в его волосах – те были обычными, жёсткими азиатскими волосами. Хоть и пахли каким-то приятным шампунем.       В конечном счёте градусник показывает 39.4. Чонрё решительно не знает, что с этим делать, хоть и заставляет принять Пак Мундэ ещё раз жаропонижающее. В обычной ситуации он бы давно вызвал скорую, но тогда весь его план будет безжалостно сорван.       На периферии маячила мысль, что он уже.       Они продолжают сидеть вместе в полном безмолвии, прерываемые лишь сиплым дыханием младшего. Чонрё начинает казаться, что если просто бездействовать, то всё разрешится. Ему даже уютно – кажется, он привык к температуре тела хубэ и теперь тот ощущается под боком не как жаровня, а как тёплый комок. Это навевало глубоко запрятанные воспоминания о временах, когда он мог позволить себе валяться на кровати вместе с его собакой. Это был золотистый ретривер, которого Чонрё раз за разом заводил в своих регрессиях и раз за разом называл Джин-джин. Вопреки своей кличке, каждый раз он оказывался на удивление глупым, но до ужаса игривым и ласковым. Да уж, его хубэ действительно был Лунным Щенком. — Почему ты так цепляешься за своих мемберов? — тихо произносит Чонрё       Тишина растягивается и он уже думает, что его хубэ снова погрузился в беспокойный сон, но с губ младшего негромко срывается: — ...Они... хорошие дети...       Что-то неприятное царапает Чонрё внутри, заставляя мышцы живота непроизвольно напрячься. Он не понимает. Как лидер VTIC он тоже был доволен своими мемберами, когда те не творили глупостей, но он ни в одной из своих регрессий не думал о том, чтобы остаться. Он ведь вернётся, к ним же, но сделает всё лучше – лучше для них. Для VTIC. А уж фраза его хубэ совсем не вязалась с участниками TeSTAR. Где он там разглядел "хороших детей"? Бывший актёр с фанбазой занятых аджум, поднимающих его псевдо-соло в чартах в лучшем случае ночью, и отцом-наркодилером, такой же бывший член сборной, не позаботившийся о том, чтобы никто не узнал о его семейных связях, заика, ходящий к психологу, серая масса-клоун, курящий в подворотне, неуправляемый американец и макнэ, не умеющий взаимодействовать с окружающими как нормальный человек.       Почему? Почему он выбирает их, а не его? Он был опытнее, популярнее, беспроблемнее, лучше. Он просил буквально малость: перезапуститься. Да, Чонрё понимал, что его хубэ страшно, ему тоже было, особенно в первые три раза; но ведь он не раз уверял его и приводил доказательства своих расчётов и безопасности плана для них обоих. Он предлагал ему всё: место в LeTi, скорый дебют, помощь в миссиях, попроси Мундэ места в VTIC, Чонрё не откажет ему, даже если тот не был бы первоклассным вокалистом. В следующей регрессии он готов хоть отложить привычную дату дебюта VTIC, чтобы дождаться четырнадцатилетия Мундэ – Чонрё был уверен, что тот станет прекрасной частью группы, а с его талантами и мышлением и вовсе прославится как "золотой макнэ".       Может, ему ещё раз попробовать объяснить? И самому предложить место в VTIC. Скорее всего его дорогого хубэ останавливала перспектива ещё одного подбора людей для новой группы – в условиях шоу на выживание это действительно может стать травмирующим опытом, LeTi может воспротивиться выбору обычного трейни, а бегать постоянно к сонбэ станет обременительно. А с остальными ребятами Чонрё сам его познакомит. — Хубэ?       Чонрё выжидает некоторое время, но ответа так и не раздаётся. Он легко прикасается к плечу младшего и пробует ещё раз: — Мундэ..?       Между ними всё так же невозмутимо висит тишина – Мундэ всё же смог уснуть. Чонрё не решается его будить, поэтому перехватывает под спину, укладывая голову на локоть, и бережно кладёт на кровать, накрывая одеялом. Его хубэ, тут же чувствуя родное покрывало, утыкается в него и сворачивается в позу эмбриона, продолжая даже во сне сипеть. Однако сам Чонрё не уходит, а так и остаётся сидеть подле младшего.       У него не получается замерить время, но скоро Мундэ начинает почти трогательно жмуриться и хватать одеяло из-за бьющей его крупной дрожи, иногда переходящей в судорогу, а сипение трансформируется в сковывающие свистящие звуки, предвещающие новую порцию кашля. Чонрё не уверен, что сможет пережить это снова.       И он осознаёт, что решить можно всё одним действием.

***

      Не знаю точно, сколько времени я проспал после того как этот сумасшедший ублюдок накачал меня лекарствами. Мне показалось, что это было мгновение, но, судя по всему, сон вовсе не был коротким. Но больше всего меня удивил тот факт, что, открыв глаза, я был не в лесном домике.       А в одноместной больничной палате.       "Он что? Действительно выполнил мою просьбу?"       Оглянувшись, я действительно подтвердил, что нахожусь в больнице, а потому без зазрения совести нажал на кнопку вызова медперсонала. Тот появился достаточно быстро, проверил моё состояние и, убедившись что я в порядке, так же быстро ушёл, не дав мне возможности спросить хоть что-либо.       Именно так я оказался предоставлен сам себе. К сожалению, не надолго.       Где-то через час в дверях палаты появилась опасность моей разбитой головы. Я невольно сжал больничную простынь и уставился на него – этот придурок был слишком непредсказуем. Я ожидал, что он скорее прирежет меня, пока я валялся без сознания, а не отвезёт меня в больницу. А то, что это сделал именно он, я был уверен. — Как твоё состояние? — Чонрё входит в палату и улыбается как-то... вымученно? — Лучше, чем могло быть.       В помещении повисает неловкая тишина: он явно не знал, с чего начать разговор, я же считал заводить его гиблым делом. Лучше просто игнорировать. И носить с собой газовый баллончик. — Я... Прости, — сумасшедший ублюдок понуро склоняет голову. — Я не буду тебе врать о том, что понял, будто мой план был глупым. Но я осознал, что... у тебя другие ценности, — он трёт запястья и я невольно прикасаюсь к своим тоже, вспоминая, как он держал меня на привязи. — Я сказал нашим компаниям, что мы решили вместе провести твой отпуск, отправившись в горы, – тот домик как раз находится у подобной туристической горы, – и ты, не удержавшись, упал, после чего подхватил простуду, которую я пытался лечить самостоятельно. Думаю, к вечеру они дадут объявления, а твоя компания будет здесь через час-полтора, — Чонрё снова смотрит на меня, приподнимая уголки губ. — И ещё раз прости. Я больше не побеспокою тебя. Надеюсь, у тебя и Тестар будет процветающее будущее, — он разворачивается и выходит из палаты, закрывая за собой дверь.       Я тут же медленно откидываюсь на подушку и недоумённо смотрю в потолок.       "И всё?"       Звучит слишком просто и оптимистично. Что щёлкнуло в мозгу у этого ублюдка, пока я был без сознания?       Я пытаюсь вспомнить более детально события прошедших ночей, но более-менее чёткие воспоминания заканчиваются на моменте, когда я активировал "Теперь, когда я это слышу, вы правы". Неужели это она так подействовала на него? Или этот придурок разыграл передо мной спектакль, чтобы я кинулся ему в ноги, чувствуя угрызения совести из-за его грустного лица?       "Или он заложил взрывчатку и решил подорвать всю больницу вместе со мной?"       Стоп, это уже бред. Если бы он хотел избавиться от меня в стиле американских блокбастеров, то просто поджёг бы дом в лесу – это было намного проще.       В любом случае я теперь в окружении адекватных людей, и, по словам медперсонала, выпишут меня завтра – кроме простуды и синяков они ничего не нашли. У меня оставалось целых два дня отпуска.       Я был готов наслаждаться тишиной и долгожданным одиночеством прямо сейчас, но, как и обещал сумасшедший придурок, менеджеры и мемберы, находящиеся относительно рядом, прибыли через час. К сожалению, среди них был и Большой Седжин.       Когда-нибудь они реально сведут меня с ума.