HOYO-MIX — Shade of Flowers
Местные леса до боли похожи на мондштадтские — подлость, которой Кэйа не ожидал от транзитной планеты. Иллюзия настолько сильна, что ни стрекочущие в ветвях ящерки, ни кожистые пластины, которыми покрыты ветви местных деревьев, не могут переубедить исстрадавшееся сердце. От старой жизни у Кэйи остался только латный наруч поверх защитного костюма — и воспоминания, подёрнутые дымкой времени. Может, эта дымка и виновата, но у Кэйи нет сил сопротивляться наваждению. Он убирает с правого глаза линзу-сканер, вешает на пояс защитные перчатки, снимает респиратор. Из развлечений здесь только прогулки, пункт питания на сервисной станции и капсула для сна. Ремонт корабля займёт минимум три дня, и Кэйа морально готовится умереть со скуки, но… Лес пахнет хвойной сыростью, а ветер такой тёплый, что Кэйа закрывает глаза, и остальные органы чувств уверенно сообщают — он дома. Что толку горевать о прошлом? Лучше вспомнить хорошее. Кэйа повторяет это, шагая по слою крошечных веточек, устилающих землю. Всё, что могло чувствовать, выболело, когда его родной планеты не стало. Выжившие тейватцы разлетелись по вселенной, но среди них Кэйа не нашёл ни одного знакомого лица. Быть бродягами каэнрийцам не привыкать, а эта планета — просто часть выбранного пути. Стараясь сбежать от воспоминаний, Кэйа включает в коммуникаторе аудиогид, на утроенной скорости прослушивает информацию о планете. Присутствует излучение, умеренно опасное только для бестелесных сущностей, вода обладает бодрящими свойствами… Вода. Здесь есть вода. У Кэйи перехватывает дыхание. За годы в космосе он успел соскучиться по виду воды вне синтезаторов жидкости и парков развлечений. Может, ему удастся найти неподалёку хотя бы ручей? Прогулка обретает цель. То, что на карте называется рекой, оказывается крошечной струйкой воды, пробирающейся между корней и опавших листьев, толстых, как пластины сумерских кактусов, и дряблых, как последние яблоки перед новым урожаем. Шаги становятся беззвучными; Кэйа касается ручейка кончиками пальцев. Вода. Это действительно вода, такая, какой он её помнит. Некогда привычные вещи в космосе превращаются в чудеса. Вверх по течению слышится плеск — и Кэйа направляется на звук. Певчие ящерицы настолько беспечны, что не удирают, даже когда он проходит к ним вплотную. Похоже, природа здесь слишком гуманна, чтобы контролировать численность видов с помощью крупных хищников. «Нанесение вреда флоре и фауне наказывается штрафом в триста тысяч кредитов, уничтожение и поедание — штрафом в семьсот тысяч кредитов. Для удовлетворения физических нужд используйте соответствующие отсеки на сервисной станции», — напоследок сообщает аудиогид. Кэйа не удерживается от смеха. К счастью, вода не относится ни к фауне, ни к флоре, но за право напиться Кэйа не пожалел бы и миллиона кредитов. Большой ручей не шире метра и глубиной по щиколотку, но последний раз Кэйа видел такую роскошь ещё в Мондштадте. Он опускается на колени, погружает руку в своенравно бурлящую между валунов воду и несколько минут заворожённо играет с еле тёплыми струйками. Разум охотно поддаётся самообману: не было никакой катастрофы, не было выбора Пути, не было сожалений и потерь. Кэйа всегда жил здесь и каждый день приходил напиться из ручья… На другом берегу по коре царапает металл. Кэйа вытягивает из ножен рукоять меча, вскидывает взгляд — и окончательно перестаёт понимать, где оказался. У человека, бредущего сквозь лес, длинные волосы цвета кармина. Кэйа вскакивает, делает шаг навстречу — но наваждение спадает, остаются только разбитые надежды, грохот встрепенувшегося сердца и влага на ресницах. Рыцарь в белых латах, пошатнувшись, цепляется за дерево наплечником-розой. Звук повторяется. Да, Кэйа обознался, но всё равно не может отвести взгляд — путник перед ним настолько красив, что больше походит на ожившее произведение искусства. Некоторое время они стоят напротив, разделённые только ручьём. Рыцарь опирается на копьё; он кажется измождённым, хотя нигде на латах не видно ни крови, ни пробоин. Когда он с поклоном прикладывает руку к груди и размыкает пересохшие губы, у Кэйи в наушнике включается автоматический переводчик. — Моё имя Аргенти, странствующий рыцарь Красоты. Прошу, позволь мне напиться чистой воды. Кэйа растерянно моргает, переводит взгляд с его лица на ручей и обратно. Рыцарь не двигается, будто вода прямо перед ним недосягаема. Может, он ранен, может, обычай родного мира запрещает ему касаться природных источников — Кэйа бы не удивился. Многие тейватские традиции ему и самому теперь кажутся странными. Кому-то другому и при других обстоятельствах Кэйа бы отказал из природной подозрительности, но даже если это ловушка, он готов попасться — ради очередного невероятного приключения, из любопытства и — да, под влиянием сентиментальности. Он переходит ручей, ступая с камня на камень. С собой нет ничего, во что можно было бы налить воды, но единственный возможный вариант, пусть и странный, сейчас кажется уместным. Вместо кубка Кэйа подносит к губам рыцаря сложенные лодочкой ладони. — Благодарю. — Дыхание касается мокрой кожи; Аргенти прикрывает глаза и делает большой глоток. Тени от его длинных ресниц почти касаются скул. — Ещё два, если позволишь. Так требует ритуал. Он качает головой, когда Кэйа снова тянется к воде. — Два дня. И, развернувшись, уходит той же дорогой. Шатает его уже меньше. С чувством, будто встретил живого единорога, Кэйа ещё долго сидит на берегу ручья и, изредка черпая ладонью, пьёт чуть сладкую воду. На нёбе оседает аромат распускающихся роз. Ничего подобного в аудиогиде не упоминалось, но Кэйа уверен: дело не в особенностях планеты. Два дня? Никаких проблем. Он придёт. Устроившись в арендованной капсуле, Кэйа какое-то время ищет в обширном каталоге звуков для засыпания дождь и находит его под названием «ливень тейватский атмосферный» сразу после дождя из змей, метеоритного дождя и дождя разъедающего кислотного, одни названия которых засыпанию совершенно не способствуют. Аргенти, пьющий воду из его ладоней, не идёт из головы. Впервые за долгое время Кэйа снова решается открыть в межгалактической сети списки выживших в катастрофе. Среди немногих новых имён ни одного знакомого. Ожидаемо, учитывая, что эпицентр удара Селестии пришёлся на Мондштадт и северо-восток Ли Юэ, но чудеса случаются, разве нет? На сегодня их лимит исчерпан. Кэйа добавляет в список услуг успокаивающую ингаляцию и погружается в крепкий двенадцатичасовой сон. Свидания в случайное время и в случайном месте — опыт, от которого Кэйа никогда не отказывался, но на этот раз его снедает тревога. Что, если Аргенти не застанет его на берегу? Проглотив безвкусный питательный раствор, Кэйа быстрым шагом отправляется к ручью. Место должно быть то же самое, а если Аргенти не явится до заката, есть смысл поискать в той стороне, куда он ушёл. Может, там ещё одна ремонтная станция. Или его корабль самовосстанавливается вместе с хозяином. Или… существует бесконечное количество «или», Кэйа не способен вообразить даже тысячную долю в силу ограниченности знаний и восприятия. Его опыт говорит — чудеса берут как есть, с открытым сердцем и чистым разумом. Только так можно оказаться с ними в одном измерении. К концу дня Кэйа обустраивает на берегу уютное гнёздышко между корней. В мягком термопледе можно сколько угодно просидеть даже на снегу, а здесь достаточно тепло, чтобы расстегнуть защитный костюм. От ручья тянет сыростью, и Кэйа хочет пропитаться ей, увезти с собой в путешествие, которое оборвёт только его смерть… может быть. Он всякого успел повидать. Рассеянный закатный свет окутывает деревья едва различимой золотистой дымкой. Щурясь, Кэйа ловит взглядом солнечный зайчик, а когда поворачивается к ручью, между деревьев стоит Аргенти. Его доспех в своей безупречной белизне выглядит как напоминание о давно исчезнувших мирах, как картина из старой книги со сказками. На этот раз Аргенти сам подходит к нему, преклоняет колено. Он выглядит более… живым? Только это слово приходит на ум. — Дай мне напиться. Его голос звучит так нежно. Кэйа протягивает руки, но Аргенти не двигается, только смотрит в глаза. Ждёт, словно обычай запрещает ему говорить больше. Каким-то образом Кэйа понимает сам. Он набирает воды в рот, и Аргенти торопливо приникает к его губам. Кэйа осторожно берёт его лицо в ладони, примяв густые локоны, касается тяжёлых серёг. Аргенти опускает ресницы, будто этот поцелуй для него первый, будто он очнулся от долгого сна в хрустальном гробу, увитом розами, — и, прорубив через колючие стебли путь к свободе, ясными глазами взглянул на неведомый мир и не нашёл в нём ничего знакомого. Воды хватает на два глотка, но поцелуй длится много дольше. Кэйа перестаёт чувствовать течение времени — рядом с Аргенти оно не существует, — а тело в очередной раз его предаёт. Стоит карминовой пряди соскользнуть на запястье, сердце колет так больно, что Кэйа вздрагивает. Собрав губами капли в уголке его рта, Аргенти медленно отстраняется. — Прости, я… — поспешно говорит Кэйа, но дальше не может подобрать слов. Что он может добавить? Я не пытался представить на твоём месте другого, того, чей пепел давно развеялся среди космической пыли. Ты не виноват, что каждый миг я ищу взглядом его огненные кудри. Твоя нога никогда не ступала на землю, где я вырос, ты даже не мог его знать. Ты совсем другой человек, а он перестал быть рыцарем задолго до того, как я превратился в бродягу. — Моей планеты больше нет, — говорит Аргенти, и лёгкая улыбка не сходит с его губ, а взгляд по-прежнему безмятежен. — Тоже. Кэйа молча поднимает руку с металлическим щитком, перехваченным вместо кожаных новыми технологичными ремнями. Цвета на гербе Ордо Фавониус давно стёрлись, осталась только гравировка, но Кэйа так ярко помнит венки анемоний, улыбку магистра, кропящего вином доспехи юных рыцарей, и запах весеннего ветра, будто всё это было вчера. Значит, им обоим некуда возвращаться. С почтением поклонившись, Аргенти поднимается, расправляет плечи. Вчера в его осанке не было и намёка на столь великолепную горделивость. — Ты придёшь завтра? — спрашивает Кэйа. Аргенти кивает. — Прощание, как и приветствие, обязательная часть ритуала. Обняв колени, Кэйа ещё долго смотрит на воду, уверенный — если пойти вслед, в лесу не найдётся ни звездолёта, ни станции, ни временного лагеря, ни белых лат, развешанных на ночь по ветвям. Когда чудо заканчивается, остаётся только вера в то, что оно действительно было. Стоит подумать о доказательствах — сказка развеется. И Кэйа не переходит ручей. Он видел слишком много мёртвых сказок, хотя ему бы по горло хватило одной. — Готова твоя малышка! — объявляет весёлый механик, когда Кэйа утром заходит в ангар. — Можешь улететь пораньше, сэкономишь на аренде. Если договориться с отцом, он даже часть предоплаты вернёт. Или, хочешь, я сам его попрошу? Он опирается на блестящий бок корабля, улыбается, теребит пушистую рыжеватую прядку, выбившуюся из хвоста. Сам знает, что его провальный флирт ни к чему не приведёт, но продолжает — ради процесса. Кэйа поощряет его благосклонной улыбкой, прислоняется бедром к столу, на котором свалены мелкие запчасти и обёртки от снеков. — Улечу ночью. Не хочу менять планы. — Понимаю. Почти все ребята тут торчат до последнего. — Почему? Ищут рыцарей в лесу? — Рыцарей в лесу? — Механик заливается смехом. — Разве что чудом! Ты единственный за последние восемнадцать лет. Прошлого я видел, когда ещё под этим столом стоял! — И как он выглядел? — усмехается Кэйа, скрестив руки на груди. — В латах? — Ещё скажи, что на коне пришвартовался! Нет, из тех, что в чёрных плащах и с лазерными мечами. Вжух, вжух! — Он взмахивает руками, изображая, как отбивает клинком снаряды, и огорчённо заканчивает: — Я просил подержать меч, но он не дал. — Мал ты был держать чужие мечи. Механик секунду смотрит на него ошарашенно, а потом снова заходится смехом, но уже по уши красный. Девственники, — шутливо сокрушается Кэйа про себя. — Передай отцу, что собираюсь вылететь до полуночи. Предоплату пусть зачислит в комплимент за хороший сервис. Если задержусь, добавлю по цене почасовой. — Тогда чистка салона бесплатно! В качестве чаевых Кэйа дарит ему ещё одну сердцеедскую улыбку — и на этом останавливается. Он уже обещал свой вечер другому. Увядшие мясистые листья мягче, чем матрас в гостиничной капсуле. Глупо не воспользоваться шансом перед очередным долгим перелётом. Кэйа не спеша сооружает себе комфортное ложе, бросает поверх плед, расстёгивает до пояса защитный комбинезон, снимает утягивающее нижнее боди. На солнце тепло, местная атмосфера не пропускает вредное излучение, но важнее то, что на этом берегу Кэйа чувствует себя в безопасности — он не помнит, когда такое случалось в последний раз. Наверное, ещё в Тейвате. Как иначе всё было в Тейвате. Ностальгия слишком сильна — но сегодня она согревает вместо того чтобы ранить. Кэйа поддаётся очередному порыву — снимает коммуникатор и нашейные датчики, расплетает волосы. Сущие мелочи, но он успел забыть, как это приятно — жить на земле. Будь что будет, — говорит он себе, потягиваясь всем телом, закидывает руки за голову и отдаётся дрёме. Его будит заходящее солнце — бьёт прямо в глаза. Держа копьё на отлёте, оставляя за остриём пенный след, Аргенти идёт через ручей, и его волосы против света отливают пламенем и кровью. Кэйа с улыбкой следит за ним из-под ресниц, а когда он приближается, протягивает руку. — Позволь напоить тебя, — тихо приглашает он. Аргенти склоняется, целует костяшки и кончики пальцев. — Почту за честь. Листья и мелкие камни хрустят, когда он опускается на колени, но ни одна пылинка не прилипает к белым латам. Не смея моргать, Кэйа смотрит, как Аргенти отстёгивает пластины нагрудника и так же легко, как сам Кэйа пару часов назад, вместе с доспехом снимает верхнюю половину защитного костюма, спускает до бёдер. Нижний комбинезон до прозрачности тонкий и тоже белоснежный. Кэйа закивает голову, черпает из ручья, льёт воду себе на шею, на грудь и живот, пока плед не становится мокрым, пока волосы не начинают липнуть к плечам. Аргенти смотрит на него с желанием и странной благодарностью, будто не ждал столь щедрого дара, и пьёт третий раз — из ямки между ключиц и впадины живота, с затвердевших сосков и шеи, ловит губами струйки, сбегающие по запястьям, а Кэйа поит его ещё и ещё. Может, хоть одного из них ещё можно спасти. — Пей, — шепчет он, — хочешь, и меня выпей до капли. Аргенти наклоняется к нему, опираясь на локоть, улыбается — и теперь он выглядит больше человеком, чем произведением искусства. Человеком из плоти и крови, всё ещё безупречным, но уже несомненно живым. — Я напою и тебя, — обещает он. Они целуются, и карминовые пряди скрывают Кэйю от всего мира, бесприютного и чужого. Кэйа не признался бы даже самому себе, не сложись всё так, но он устал. Слишком устал скитаться от планеты к планете, от корабля к кораблю, отделённый от тьмы космоса металлическими корпусами, прибитый к поверхности искусственной гравитацией. Ему больше не за что цепляться. Аргенти ложится на него, слизывает последние капли с его подбородка и щеки. Обхватив ногами его талию, Кэйа притирается грудью к груди, пахом к паху. Края украшенных набедренников вдавливаются в ягодицы, и это отдельное удовольствие, боль, не имеющая ничего общего со страданием. Чем дольше они рядом, тем явственнее Кэйа чувствует биение чужого сердца, тем теплее становится бледная кожа под его ладонями. Воздух пахнет розами; бархатистые лепестки кружат у Аргенти над головой, льнут к влажной спине, оседают на волосах, сминаются под пальцами. Значит, таков истинный лик Красоты? Они сплетаются всё теснее, двигаются отчаяннее; когда оргазм выжимает лёгкие, выбивает из горла долгий стон, Кэйа подставляет губы — и Аргенти выпивает его дыхание. Вокруг порхают крошечные огоньки. Кэйа предпочитает не задумываться, что это. Пускай будут светлячки. — Каждый из нас служит Красоте. — Аргенти улыбается, рассказывая о своей вере, о своём пути, о том, чем горит его сердце, и легко касается Кэйи подушечками пальцев, обводит каждую черту лица, каждый изгиб тела, словно рисует его заново. — Знает об этом или нет, хочет того или отрицает, но всё, что живо, стремится к идеалу — и приближается к нему с каждым днём, часом, вздохом. И может ли существовать что-то прекраснее? Он говорит с такой горячностью, с такой любовью, что Кэйа не пытается спорить, да и зачем? К чему отрицать истину, столь очевидную в мире, где возможно существование Аргенти? Кэйа молчит, прижимая к губам его локоны, и его покой, не омрачённый потерями, не перечёркнутый вкривь и вкось угольными полосами смертей, сам по себе благословение. Преклонив колено на берегу, Кэйа складывает ладони, и Аргенти обхватывает их своими, погружает в ручей. Когда Кэйа вместе с ним поднимает руки, между пальцев не просачивается ни капли. Должно быть, такая на вкус роса в волшебном саду — холодная и сладкая, овеянная упоительной свежестью раннего утра. — Такие розы, — говорит Аргенти безмятежно, — росли на моей планете. Его слова не отдают горечью, а на дне глаз — ни тени страдания. Что бы ни случилось, он движется навстречу абсолютной Красоте, не оглядываясь назад, не оставляя места для сожалений. Неукротимая сила жизни, вечно растущий побег, выпускающий новые и новые бутоны, — вот его кредо, сама его суть, и он сам с каждым вдохом и выдохом становится совершеннее. Кэйа почти видит его преображение. Чувствует кожей. Аргенти наклоняется к нему, и Кэйа целует его ещё раз. Последний. Прощальный. Ритуал завершён. — Почему ты не мог напиться сам? — спрашивает Кэйа, когда они уже стоят в полном облачении, готовые разойтись навсегда. Глядя ему в глаза, Аргенти снова преклоняет колено, тянется к ручью, и вода расступается под его рукой. Возле сервисной станции мечутся люди, пахнет гарью и пожарной пеной. Кэйа ускоряет шаг, оглядывается, но пострадавших на первый взгляд нет, по крайней мере, здесь. У входа в ангар его перехватывает тот самый рыженький механик, встряхивает за плечи. — Генератор загорелся! — Он безуспешно пытается перекричать шум, и Кэйа склоняется к самому его лицу. — Резервный отрубится через полчаса, лети сейчас, я отогнал твою малышку на космодром, вон туда, ближе к шлюзу, видишь? — Спасибо, — говорит Кэйа и, взяв его за подбородок, целует в губы, скользит по ним языком, слегка оттягивает зубами нижнюю. — И прощай. — Счастливого пути! — весело кричит механик ему вслед. — А я думал, сказки, что у рыцарей поцелуи пахнут цветами! Несколько десятков кораблей, в такой же спешке покинувших планету, один за другим совершают прыжки. Полулёжа в кресле, Кэйа наблюдает, как на дисплее радара гаснут точки, но не спешит включать варп-двигатель. В кабине пахнет розами, на языке сладость воды и поцелуев; прыжок не оставит и следа от этой роскоши. Радар обнаруживает ещё один корабль — совсем крошечный. Может, тоже заходит на ремонт. Не стоит внимания, но почему-то Кэйа продолжает за ним следить. Голова всё ещё приятно пустая, приходится приложить усилие, чтобы понять, что не так. Траектория нетипичная для автопилота. Похоже, корабль дрейфует. Нет, — обращается Кэйа к помощи здравого смысла, — планета совсем рядом. Дежурная станция на орбите поймает сигнал, и корабль отбуксируют на ремонт. Участие третьих лиц совершенно ни к чему. Для очистки совести Кэйа включает усиленный сканер — и, не веря глазам, утыкается в дисплей. Тейватская спасательная капсула с позывными бедствия. Судя по уникальному шифру, в общих списках не учтена. Не сводя взгляда с точки, Кэйа прокладывает новый курс. Даже если это ловушка, он попадётся, только чтобы найти зачинщиков и вытрясти из них всю информацию. Кэйа обязан узнать, кто в ней — есть или был, живой или мёртвый, неважно. Он не сможет спокойно жить, пока не выяснит. Пятая попытка стыковки заканчивается успешно — и уже это большая удача. Слишком маленькие и обтекаемые, тейватские капсулы тяжело удерживать в правильном положении; Кэйа учёл это, устанавливая на свой корабль дополнительные модули, хотя шансы когда-нибудь их использовать не отличались от нуля… по крайней мере, так ему тогда казалось. Едва дождавшись завершения стыковки и окончательной герметизации, Кэйа открывает люк — и обмирает. На капсуле герб Мондштадта. Надежда вскидывается с новой силой — бесконечно глупая, неизбежно ведущая к разочарованию, потому что даже не подверженные износу системы жизнеобеспечения, разработанные Алисой и Рейндоттир, ещё не гарантируют выживания пассажира. В довершение, ни один из шифров и аварийных ключей не срабатывает. Капсула дрейфовала так долго, что механизм люка вышел их строя. Кэйа в ярости берётся за плазменный резак. Пробивая стенку корабля вокруг люка, по уши в термопене, запыхавшийся в тесноте стыковочного отсека, он уже не способен ни надеяться, ни верить. Ему нужна только правда, и он примет её, какой бы она ни была. Но когда уродливый кусок оплавленного металла вваливается внутрь капсулы, Кэйа ещё несколько минут не может собраться с духом. Источник аварийного освещения почти разряжен. Набирая на клавиатуре универсальный код галактической службы спасения, Кэйа морально готовится резать ещё и заслонку пассажирского отсека, но, к его удивлению, она легко сдвигается сама. Включается вентиляция и система обогащения кислородом, выходят из спящего режима дисплеи, на которые транслируются жизненные показатели, вспыхивает свет. Табло над криокамерой подсвечивается зелёным: состояние пассажира стабильное. Чуть ниже на стене грубо нарисован герб Рагнвиндров. Кэйа прикрывает глаза и делает глубокий вдох. Ему страшно. Но ему всё ещё нужна правда. Любая правда. Нужна ведь?.. Каждый шаг даётся тяжелее предыдущего. Сложнее только заставить себя посмотреть сквозь стеклянную крышку. Губы сами растягиваются в дурацкой улыбке. — Святые Семеро, — Кэйа смеётся на выдохе, — ты ни капельки не изменился. Крышка камеры откидывается, и Кэйа тянется пригладить непокорные пламенно-красные кудри, целует складку между сердито сведённых бровей, прижимается лбом ко лбу. — Доброе утро, — шепчет он, — я так соскучился по тебе, Дилюк.05-06.01.2024