Долгая ночь

Путника этого привели к огню за руку. Нимродэль увидела сразу, что он заморский эльда, и сердце ее затрепыхалось часто и быстро, как испуганный птенец в гнезде. Хотелось вскочить и гнать его прочь гневными словами. А вдруг он из убийц родичей? И с чего бы ему тут бродить одному, не выглядывает ли чего? Она даже вскочила. Шубка ее распахнулась, морозный воздух радостно пробрался под одежду холодными лапами - и она осеклась. Нельзя гнать от костра в такой холод, когда вокруг даже здесь, в долине Изена, лег снег и замерзает река в тех местах, где замедлилось течение. Небывалые холода, таких не было со времён Западных войн и пленения Темного. И Нимродэль промолчала. Лишь отсела на другую сторону длинного бревна, подальше от высокого и худого голдо в потёртых серо-черных одеждах и при этом в новом кожаном плаще, подбитом мехом. - Я не пропаду в лесу, - сказал голдо удивительно глубоким и мягким голосом, глядя прямо на нее. - Не надо жертвы, - сказала Нимродэль резче, чем хотела. - Никто из квэнди не должен замерзать в одиночку. - Особенно в Долгую ночь! - подхватила Линталасэ. - В ночь Холодного Всадника нужно быть у огня, греть бока о друзей! Разве тебе хочется уйти? Вопрос был из тех, на которые не ждут ответа, но голдо действительно ненадолго задумался. - Нет, - сказал он медленно, - сейчас не хочется. - Тогда садись к огню и не думай глупостей! - велел Дирмэль, старший в этой охотничьей стае. - Налейте ему кубок и отрежьте мяса! И Нимродэль успокоилась. Все было правильно. Нельзя выгонять путника на мороз, нельзя оставаться одному в Долгую ночь наедине с памятью о Темном Всаднике. Даже заморским чужакам. Про убийц она решила не думать. Стая сгрудилась плотнее вокруг большого костра, Тален и Эрессэ подбросили ещё дров в огонь, и по рукам в сторону чужака пошел большой кубок с горячим отваром хвои и трав, куда щедро плеснули гномьей жгучей воды. Кто-то приложился к нему по дороге, и до чужака кубок дошел уже примерно уполовиненным. Тот задумчиво согрел о него руки, сделал несколько долгих, жадных глотков. Обвел пугающими яркими глазами стаю, наклонил голову и пустил кубок по рукам обратно. - Как твое имя? - спросил Дирмэль. - Называйте меня Эринквэ, Одинокий, - перевел он со своего заморского языка. - Ты потерял семью на Западной войне? - спросила Линталасэ сочувственно. - Да, - ответил он коротко, и так, что больше расспрашивать его не хотелось. - Но я не хочу огорчать добрых хозяев тем, что прошло. Если уж я могу отблагодарить вас своим искусством, я не буду заставлять вас плакать. - Это вряд ли, - засмеялся Дирмэль. - Ешь и пей, гость, и не думай о плохом. По рукам пошли новые куски жареного мяса, насаженные на оструганные палочки, и гостя оделили щедро. Дирмэль хотел быть щедрым сегодня - он вожак, и его стрела свалила днём большого оленя. И пир продолжился. Над головой их медленно заваливался к рассвету Серп Могучих, они жались друг к другу, смеясь и болтая, согреваясь байками, костром, отваром, едой и дружеским теплом, и иногда задремывая прямо здесь, склонив голову на плечо друга или подруги, чтобы вскоре очнуться и с новыми силами продолжить веселье. Нимродэль задремала так на плече Линталасэ, согретая мясом, лепешками и питьем, а очнулась от звуков музыки. Чужак настраивал свою чужинскую лютню, удивительно блестящую и многострунную. - Сегодня время радостных историй, - сказал он. - Поэтому я спою о хозяине страны Эрегион, который задумал небывалое и прекрасное - своим мастерством задержать увядание земель... Они слушали, сперва смеясь и хлопая, потом молча. Потому что голдо сплетал видения каменного города, украшенного высокими башнями, где бок о бок работали квэнди, смертные и дети Ауле. Вспыхивал огонь в горне, и создатель этого города вновь и вновь укрощал металл и огонь, чтобы задержать бег времени и остановить увядание мира, начатое Темным Всадником. А потом небывалый голос стих, и остались только струны - они переливались под его рукой, как волны по камням, и казалось, вода моря рябит над ними, и он вспенивает ее левой рукой, донося до них отзвук чего-то огромного и прекрасного, оставшегося в море, в воде, в шуме волн... Нимродэль тряхнула головой, освобождаясь от песни, потому что вдруг слишком притягательными и зовущими показались ей эти волны и эта песня. Пугающе притягательными. - Хороша твоя песня, сказала она, - выждав время и дав остальным насладиться последними отзвуками, - но далека от нас. Мы это лес, и будем в лесу. Но спасибо тебе за чудной рассказ. Это красиво. - Время притормозить? - пробормотал Дирмэль словно про себя. - Было бы неплохо! А то оно совсем галопом помчалось, как солнце взошло, и будто бы все быстрее... А впрочем, у нас в Лаурэлиндоренане и без того хорошо, словно время задержалось там. Не хочешь ли прийти ко двору короля Амдира, гость? Нимродэль нахмурилась и посмотрела на него сердито: одно дело приветить путника у костра, чтобы обогреть, а другое - звать его домой! - Благодарю добрых хозяев, - ответил Эринквэ, - но я иду на юг, и не хотел бы задерживаться. Вы доставили мне большую радость этой ночью. Больше радости мне не по силам. Потом он заиграл снова, но уже не пел, только перебирал струны, и лютня его звенела, пела и журчала, снова и снова возвращаясь к образам моря, прибоя и колышащихся волн. Казалось, голдо не терпится вернуться туда, к этим пугающим просторам - и Нимродэль не могла оторваться от его видений. Море завораживало ее - и море ее ужасало. И на некоторых лицах она видела отражение своего страха, а на других - только мечтательность. Разве голда живут у моря, спрашивала себя Нимродэль. И сама себе отвечала - кажется, живут, в Серебряной Гавани на западе... Когда небо посветлело, и Серп растворился в бледно-розовом сиянии, и холод усилился напоследок, чтобы потом отступить перед солнцем, голдо поднялся, кутаясь в свой дареный кем-то богатый плащ. Бережно спрятал под него лютню в чехле. - Я не могу благословить этот костер и его хозяев, - сказал он. - Могу только пожелать вам доброй охоты и лёгкого пути домой. Развернулся - и пошел по прямой на юг, как по лучу, тяжело шагая, как смертный, и треск веток из-под его сапог доносился ещё долго. - Почему не может? - сквозь сон удивилась Линталасэ, и Нимродэль вздрогнула. - Не хочу и думать, - отрезала она. - Пусть идёт к своему морю! Если такой храбрый! Слишком большое, думала она потом долго. Слишком страшное. Делать ей там нечего. Совсем-совсем.