Каждый день, только рассветные лучи касались окошек, он ждал её прихода. Повизгивая от волнения, огромная свиная туша переминалась с копытца на копытце, опиравшись о шаткую стенку свинарника всей своей массой, выглядывая бусинками глазками из маленького окошка. Она была его радостью, весельем, теплотой, горем и ненастью. Василисушка, милая дочурка, ангельский цветочек, понурые глазки, скромные движения, волнующие сердце. Он так нескромно осквернил своей свинской любовью её невинный стан. Немыслимым пятном посмел оставить след на ней своими грязными мыслями! Он – всего лишь замызганная свинья с дурными помыслами, а она та, о ком должны слагать стихи. И стыдно, ужасно стыдно, но ничего поделать и нельзя, и образ её, как нимфа околдовывает, является во снах и нежно-нежно тянет к нему руки, что становится он зависим не по своей воле. Так страстно он тянулся к ней, к своей хозяйке, она нужна ему как воздух, не будь неё и перестанет он дышать, падёт лицом в грязищу и прохрипит последние вздохи с тяжестью.
Образ юной девы, о котором он так грезил, являлся к нему по утрам, как эфемерный образ его мучений, а он и ждал, желая вкусить ещё раз хотя бы её сладкого голосочка, вдохнуть полной грудью запах её смуглой крестьянской кожи. Изнеможённый, наполненный мечтательным вожделением месяц, может два, если не все полгода, не мог определить точно, ведь время терялось в его любви, он, свинья, тягостно страдал по той единственной.
Розовый хвостик крючком вилял в такт бьющегося волнующегося сердца, ушки встали «домиком», стоило заслышать легкие шаги со стороны дома.
Ровно в 6, девушка пришла к нему, к паршивой свинье, скромно открыв массивную дверцу и чем он только мог заслужить такой подарок Господа? В её ручках - неподъёмное ведёрко влачилось за ней, вдалбливая худющую девушку по колено в грязь.
Василисушка поставила ведёрко в уголочек, свеженькие помои перелились через край посудины, расплескавшись подле её ступней. Девичьи ножки шлёпали по грязи, а свин не смел пошевелиться, готовый умереть прямо на месте от распирающих его сердечных мук. Девушка присела на корточки и протянула к нему свои ручки, потягивая своим тонким голоском, что так ласкал уши своей складной мелодией.
— Боря, Боря, иди сюда, поросёночек.
Сердце пропустило отчаянный удар, свиная туша подбежала к ней, ведомая одним лишь её голосом, уткнулась лбом в голенькие коленочки. Одно лишь слово, и он бы умер на месте, будь на то желание его излюбленной.
— Хрю-хрю, tu es la plus belle, je t'aime tellement.
— Ты так экстравагантно хрюкаешь, тебя стоило назвать Жульен, мой поросёночек
Он ластился к ней, прижимаясь к тёплым рукам, что столь нежно чесали ушки. Ногти раскатисто проходились по щетинистой спинке и свин захрюкал от блаженства.
— Да, mon chéri, пожалуйста, хрю-хрю, побудь со мной, со скотиной ещё немного.
Свин поник глазами, пряча пристыженно чумазую морду в её ладонях. Какой же был он дурак, она же не понимает свинячьего языка! Ах, какая жалость, она никогда не узнает, как ему хотелось прильнуть пяточком к её голому плечику, мокренькими отметинами оставлять поцелуи на красноватых коленочках, а после расположиться в ложбиночке ключицы и нежно нахрюкивать ей ласковые как её глаза слова. Как же сводили его с ума её зелёные, яркие как спелый крыжовник глаза. Он облизал бы каждое глазное яблочко, точно если бы они были сахарными леденцами.
Свин, наконец, поднял мордочку и вперил в её веснушчатое лицо свои черные пуговки, копытцами трогая кончики её резиновых сапожек.
— Василиса, Василиса, хрю, девочка моя ясная, луна моя ненаглядная, sois toujours avec moi, je suis pour toujours ton esclave mortelle. Aie pitié du cochon trash, aie pitié de moi, laisse-moi t'aimer, хрю-хрю.
Пяточек коснулся пальчиков через резиновую преграду, вобрал в себя этот молочный запах. Как же ему хотелось, причмокивая целовать её сапожки, слизывая шершавым язычком грязь. Но всё это было не тем, о чём по-настоящему мечтал. Низменные мечтания свиньи никак не пойдут в сравнении с возвышенной мечтой, истинной целью этой несчастной жизни. Желать не мог о большем чем о том, чтобы их тела и души влились в один поток и стали одним целым. Ах, как же Бореньку будоражила сама мысль о том, чтобы оказаться чем-то неотделимым вместе с ней, с девой его грёз, и жизнь тогда свиньи была прожита не зря. Каждый божий день он молил о таком конце, бегая за ней хвостиком по двору и кусая за подол платьица, невинно подглядывая под юбочку, пока Василиса разносила зерно курам. Если бы только она понимала его, если бы только помогла осуществить в реальность лелеющую душу мечту. Свинье так мало нужно, он не просит многого – будь рядом, стань одной душой с ним, Василиса, позволь утонуть в этом невообразимом омуте с тобою. Но девушка его не понимает, не ответит на его молящий взгляд, убирая спасительные руки от него и поднимаясь на ножки. Отдаляющиеся от него шлепки по грязи режут слух не хуже ножа по металлу.
— Я вернусь вечером, Боренька.
Она вновь покидает его, а он как верная собачка будет ждать её здесь же. Дверь свинарника уныло закрывается за ней, оставляя позади тоскующего свина. Как разлука была невыносима с ней, даже недолгая колола стальной иглой в сердце, разрывая несчастный орган. Жизнь свиньи должна быть лишена забот, валяй своё жирное брюхо в грязи, гуляй побольше жира, чтобы волосистое пузо свисало до земли, и радуйся вкусным помоям, не тревожься чувствами, тихо и одиноко томись в потёмках свинарника. Его жизнь была именно такой – пустой, совершенно пустой, бессмысленной, ежедневно он прожигал её в скучнейших свинячьих делах, пока однажды не вошла она, пока не стала его тёплой мечтой, его невообразимым грязным желанием и секретом. Он утопал в мучениях своей тоски с дня того. Он мучился, так ужасно мучился он без неё, кусая копытца в кровь, но ждал как верная скотина госпожу своего сердца.
***
Вечером, как и обещала, Василиса вернулась, свин тут же выскочил к ней, повизгивая и подпрыгивая в луже грязи, брызги летели на её цветочное платьице. Она вывела его во дворик, обвязав вокруг шеи канатную верёвку, так туго, что она тёрла ему шейку. Она вела его на самую середину, стоял большущий круглый стол, и у свиньи перехватило дыхание, воздух хрипло протолкнулся в лёгкие и он издал восторженное похрюкивание. О, неужели, это то, о чём он так мечтал?
Василиса завела его на стол, пригрозила лежать смирно, но конец верёвочки всё равно привязала к ножке стола. О нет, свин не собирался сбегать, он так долго ждал этого момента, право сейчас он от радости вскочит на все свои 4 ноги и будет прыгать в пляс, но так держался, нельзя испортить сей момент, что может быть лишь раз в жизни. У Бореньки внутри сводило предвкушением, когда его обсыпали чёрным перцем, обмазали какой-то дурно пахнущей настойкой и возложили ананасами по спинке. Всё точно так, как он представлял в своих смелых снах.
Василиса села на стул, элегантно, словно настоящая леди, не меньше чем аристократка, достойная самых жарких аплодисментов, придвинулась к столу и чуть приоткрытые ресницы дрогнули. Ах, сердце снова пропустило глухой удар прямо в жалкой черепушке. Как она была красива, как прекрасна, когда тонкие пальчики обвивали столовые приборы.
Зубчики вилки впились в плоть, нож заскользил смычком по скрипке, безжалостно и с чувством разрезая сухожилия. Собственное мясо, насаженное на вилку, отправляется в её рот, по аленьким пухлым губкам стекает жир, прямо к подбородку.
— Ох, ma déesse, не останавливайся!
Столь сладострастный момент навсегда мазнёт в грудине его чистейшим удовольствием единения их тел. Челюсть девушки ритмично двигалась, пережёвывая сырое мясо. Дёрнулся кадык, и вновь вилка проткнула его кожу. Стол потихоньку заливало кровью с каждым куском.
Ему было так хорошо, поросячьи визги разносились по всей деревне, в ответ выли голодные шавки. Его трясло от этого распирающего чувства настолько, что вот-вот и его сердце остановится. Конечности бились в треморе, из поросячьей пасти стекала пена на стол. Его всего сводило судорогой, дыхание перехватывало. Умер свин от экстаза.
***
Ночью, когда солнце утонуло в длани горизонта, а кузнечики застрекотали свои ночные этюды. На луну завывали хором теперь сытые деревенские собаки. Василиса, сидя на веранде, раскрыла газетку, отданную папенькой. Пробежалась невпопад своими ясными глазками по строчкам, и остановилась на больших буквах в самом начале страницы.
— Про-пал учи-тель фран-цузско-го на-чаль-ных клас-сов.
По слогам прочла она заголовок статьи и с черно-белой фотографии на неё посмотрел низенький полненький мужчина, точная копия того, кто поселился в отцовском свинарнике.
