Я бы отдал тебе всё

                   — Нур, ты говорил тебе страшно. Мне тоже. Ебануто страшно от того, что я совсем не знаю что делать и как себя вести. Семьи, люди вокруг, законы, в конце концов друзья и семья. Мы как будто обречены... Что делать? Как сказать им? Или не говорить... но я так тоже не могу! — нервно говорит Щербаков, стараясь заглянуть ему в лицо.              — Лёш-Лёш. Не переживай. Разберёмся. Это что, так важно сейчас, когда я хочу тебя?              — Но Нурик...              — Погоди. Лучше иди сюда. — обнимает его Сабуров, притягивая к себе.              Странное чувство невесомо коснулось сердца. Нурлан не отвечает, нет, он намеренно избегает вопросов, пытается отвлечь его.              Пока Лёша думает, Нурик уже целует, сразу глубоко, с языком, чуть прикусывая, совсем мягко, как бы привлекая всё внимание к себе, отвлекая от «ненужных» мыслей.              И Лёха тает, расплываясь в объятьях, самостоятельно забираясь на него, мягко целуя. Нурлан утыкается ему в шею, до дрожи втягивая родной запах, буквально растворяясь в нём. Глухо стонет от одних поцелуев прямо в рот Сабурову, чем заводит его ещё больше. Футболки уже валяются на полу, утреннее солнце теперь так ясно показывает Лёшу, которого до этого он в основном чувствовал. Так что непроизвольно залипает, проходясь уже не только руками, но и языком, всюду, заставляя Щербакова краснеть, покрываясь мелкими мурашками. Оба затаив дыхание, в полной тишине, наслаждаются друг другом. Неторопливых ласк становится мало. Сильно мало. Нурик не выдерживает, вместо очередного поцелуя кусает, втягивает кожу, оставляя яркий засос. Ему безумно нравится на чистой коже Щербакова оставлять следы, метки, означающие принадлежность, нравится видеть реакцию на них, знать, что Лёша потом рассматривает себя в зеркале, что неосознанно хвастается, что бесконечно вспоминает Сабурова. Нурлану нравится, что Лёша вдруг теряет концентрацию, собирая остатки своего фокуса на него, что каждое действие теперь сопровождается стонами, такими тихими, скромынми, как будто девственными.              — Лёш, что мне сделать, чтобы ты меня просил? — куда-то в шею говорит Сабуров, сильнее прижимая к себе парня.              — Ты уже сделал...и делаешь дальше. — на выдохе отвечает он.              — Никогда бы не подумал, что ты такой нежный.              — Хотел сказать тебе тоже самое.              Руки непроизвольно ползут ниже, сжимая сначала бока, потом задницу, несколько секунд ляжки, а потом снова вверх, к заветному месту, еле надавливая, чуть разводя, проходится большим пальцем по твёрдо сжавшемуся колечку мышц.              — Н-нурик..! Давай в душ. — с трудом отодвигает его от себя.              — Лёх, вот любишь ты растянуть удовольствие.              — Нет, ну нам правда надо. — обижается тот, неловко целуя казаха в щёку.              — Да хорошо-хорошо, идём. — смеётся Сабуров, направляясь к ванной комнате, слыша как сзади за ним поспевает Лёша, которого в конечном счёте Нурлан вперёд пропускает, замечая ещё большее смущение, чем во все их разы.              — Нурик... может ты меня подожди, а я быстро. — не терял надежды Щербаков, стараясь незаметно закрыть за собой дверь.              — Не-а, зачем воду тратить. — придержал её рукой Сабуров, совсем близко наклоняясь к покрасневшему парню.              — Но я богат...              — Хорошо, давай так, мне прямо сказать, зачем именно с тобой иду или догадаешься. — как будто издевается тот, хитро прищуривая глаза, прямо смотря в два бегающих голубых.              — Догадаюсь. — сдался Алексей, проходя внутрь, позволяя Нурлану раздевать его.              — Ты меня боишься? — мягко целует его в шею Нурлан, совсем нежно, так, что Лёша всё-таки плывёт, теперь окончательно, заставляя Сабурова самодовольно улыбаться, ведь он прекрасно знает, что делает.              Щербаков не отвечает. Он боится? Наверное скорее да, боится, потерять его, боится услышать то, что было «тем» вечером снова, боится больше никогда не почувствовать его рук на себе, не услышать своего имени его бархатным голосом, не увидеть с утра, или хотя бы из далека, не получить улыбки адресованной исключительно ему.              А Нурлану ответ не нужен, он прекрасно знает, или просто не хочет, вообще ничего не хочет кроме Лёши, который сейчас буквально плавится под ним. Холодная вода быстро меняется на тёплую, но Щербаков дрожать не перестаёт, покрываясь мурашками, где бы его не касались руки казаха, такие большие, совершающие уверенные движения, под которыми хочется оставаться навечно. Он так ненавязчиво сжимает талию, совсем мягко перетикая к заднице, обхватывая её, легонько нажимая на плотно сжавшеесе колечко и тут же возвращаясь обратно, затрагивая сосок, который мгновенно напрягается, прося ещё внимания, которое Сабуров сейчас принципиально не даёт, действуя по своей стратегии. Слыша как Лёха неудовлетветворённо мычит, его член дёргается, как бы напоминая, что такими действиями он мучает не только Щербакова, но и самого себя.              — Ну всё. А ты не хотел вдвоём купаться.              — Всё? — вопросительно оборачивается на него парень, так и силясь противостоять порыву вернуть его руки куда-нибудь на своё тело, без них вдруг так неприятно холодно.              — Ага, идём помогу вытереться. Или что ты на меня так жалобно смотришь, думаешь мне легко терпеть, я бы прям у этой стенки тебя зажал. — смеётся Сабуров, легонько хлопая его по плечам, вытаскивая за собой.              Но всё-таки его планы быстро рушатся после того, как Щербаков двусмысленно прижимается к его паху, глубоко выдыхая, как будто с болью, прося наконец больше, потому что даже его всё ещё чуть ослабленное тело, непреклонно просит активнее.              Не успевает толком избавить их от множества капель, скорее тащит за собой испуганного, но довольного Лёшу, толкает на кровать, сминая простыни, видя как разгорячённый парень ёжится от их секундной прохлады, зачем-то стараясь прикрыться, только заводя казаха этим девственным поведением. Он резко убирает его руки, разводя ноги, слишком явно рассматривает его там, мягко проходясь подушечками пальцев по коленке, обводя её, спускаясь по бедру ниже, сжимая его, ловя уже губами вырвавшийся стон. Сплетает языки в пламенном танце, буквально вылизывая рот, сталкиваясь зубами. Не могут поделить первенства, которое вскоре силой отнимает Нурлан, вжимая Лёшу в матрас всем своим телом. Тот трётся об него стояком, заставляя Сабурова рычать ему в шею от нехватки ощущений. Секунда за секундой, Нурик откуда-то достал лубрикант, самодовольно улыбаясь, быстро снимает с него защитную плёнку, выдавливает себе на руку, мягко целует, будто заранее извиняясь за последующую боль, которой не миновать из-за того что они так долго не виделись. Подносит пока только один палец, просто проходясь по сжавшемуся колечку мышц, даже не надавливает.              — Лёх, расслабься. — мягко говорит он, как бы напоминая, они конечно никуда не спешат, но терпение у него не бесконечное.              Щербаков послушно выдыхает, в его теле всё ещё явно чувствуется напряжение, но уже не такое, так что Нурлану удаётся протолкнуть первый палец. Лёша болезненно сжимает простыни, выгибаясь в спине, пытаясь максимально прижаться всем чем можно к казаху.              Взгляд чёрных глаз пристален, сосредоточен, брови нахмурены, нет, он не переживает, Нурлан старается, делает всё аккуратно, последовательно, добавляя второй палец. Лёша уже скулит, пытаясь сконцентрироваться на начинющем неуверенно пробиваться удовольствии, чем радует парня сверху.              Тёмные волосы прядями спадают на лицо, у Сабурова нет времени даже задуматься об этом, он полностью занят, потихоньку пускающим в себя всё больше Лёхой. Оба ловят себя на мысли, что сейчас перед их взорами самая сексуальная и завораживающая картина. Лёша невесомо скользит взглядом поплыаших глаз по торсу Нурлана, вычерчивает вены на него напряжённых руках, тонет в ощущении властности над собой. Нурик же наоборот, тешит себя вседозволенностью, полным доверием, как человек под ним зависит сейчас от его действий, слов, взгляда. Хочется дышать полными лёгкими, но не успеваешь, грудь Щербакова часто поднимается в попытках вобрать больше такого горячего воздуха вокруг них, Сабуров напротив дышит ровно, размеренно, прямо как его уже третий палец, незаметно вкравшийся в раскрасневшуюся дырочку парня. Взгляд Сабурова гипнотизирует задница Лёхи, то как она буквально всасывает его пальцы, пульсирует, точно прося больше, сильнее, активнее. Терпение Нурика вдруг лопается вмиг, как струна, которую слишком долго и нагло натягивали. Он привстаёт, вытаскивая руку, наконец обращая внимание на свой, давно изнывающий от нехватки ощущений, член. Мажет по нему, но не долго, всего секунду, скорее, дрожащими руками притягивая к себе за бёдра Щербакова, устраивается между его широко расставленных ног, направляя головку к вновь чуть напрягшемуся колечку мышц.              — Лёшенька, я уже не могу. — жалобно, как бы давя на совесть, говорит казах, проходясь по по заветному месту, совсем легко надавливая, как бы просясь внутрь.              И тот раскрывается, пуская в себя по миллиметру, так тягуче медленно, что Нурлан зажмуривает глаза до белых ободочков, кусает губы, пытаясь прийти в себя, не делать резких движений, хотя сейчас до сумасшедшия хочется просто войти до предела, выбивая самый громкий стон.              — Я... Блять, Нур, давай! — сам уже не может мыслить адекватно, понимая, что ещё чуть-чуть и окончательно потеряет связь с реальностью.              Сабуров растекается в самодовольном оскале, как будто давая парню всего секунду, на то, чтобы набрать в лёгкие побольше кислорода, ведь сейчас он сделает то, о чём мечтал эти последние кажется уже полчаса. Железная хватка сжимает выпирающие тазобедренные косточки, глаза наливаются жадностью, каким-то животным желанием, дикой страстью и ещё чем-то доселе не известным, от чего Лёша ёжится, только и успевая подумать – «Ну всё. Пиздец.»              И Нурлан буквально вдалбливается в него, с разбега, входит рвано, так что голубые глаза напротив мгновенно застелают слёзы, но казах этого пока не замечает, он запрокидывает голову в блаженном наслаждении, всё усиливает толчки, с каждым входя всё глубже. Он растягивает тугие стенки Лёшиного, непривыкшего к таким действиям, ануса под себя, теперь так рьяно, без капли нежности, ведь он в ней закончился ещё пять минут назад. Всё-таки вот он, настоящий Нурлан Сабуров, тот самый, властный, местами жестокий, умеющий подчинить взглядом, заткнуть словом, как будто его внутренний демон, которого так долго он удерживая всеми возможыми цепями воли вырвался, вытрахивая теперь из парня снизу самые яркие крики.              Лёша теряется от множества ощущений, хватается за Нурана, пытаясь заглянуть ему в лицо, хочет увидеть в глазах присутствие, но пока что видит только похоть. Выдержать такого взгляда нет сил, он запрокидывает голову, выгибается в спине, ещё сильнее разъезжаясь в ногах, которые уже не получается собрать, так ещё и Сабуров безбожно давит на колени. Он хнычет, не зная куда деть руки, мечется по кровати, напрочь забывая о соседях, выстанывает имя погубившего его человека.              Нурлан приходит в себя, благодарно утыкается ему в плечо, мокро целует, улыбается, как бы говоря, что теперь он полностью займётся удовлетворением парня, потому что тот дал ему немножко воли в начале. Алексей щенячьи хмурится, поджимает губы, в которые тут же без спроса врывается Нурик, помогая тому расслабиться, отдаваясь ему в руки. И Лёха тает, наконец отпуская ситуацию, из-за этого никак не ожидает резких перемен. Казах вдруг поднимает его, на мгновение покидая сжимающуюся в непонимании дырочку, заставляя Сабурова испуганно оглянуться, пытаясь утопить пустоту внутри.              — Лёшенька. — вкрадчиво шепчет тот, замечая растерянный взгляд парня, которого так резко обломали.              — Что? — несдержанно, с какой-то обидой отвечает он, всё-таки аккуратно поднимая взгляд, в котором никак не находятся те эмоции, с которыми он это говорил.              Там почему-то читается страх, спрятанный глубоко внутри. Страх. Недоверие. Боль. Очень много боли. Лёша очень старательно это прячет, как будто даже от самого себя. Сердце Нурлана пропускает тяжёлый удар, он на мгновение теряется, не верит, что даже после всего, он всё равно не смог достать Лёху, вернуть его старого, вернуть улыбку, искру, именно ту, что была раньше.              — Нурик.. ты меня трахать будешь? — всё-таки выдавливает, сквозь смущение, парень.              — А ты хочешь? Хочешь меня..? — неосознанно произносит Нурлан, метаясь тусклыми зрачками повсюду.              Лёша еле слышно выдыхает, что-то обдумывая, вдруг поднимает на казаха несвойственный ему взгляд.              — Я сейчас сгорю!! Так не делается! Нурлан. Прошу тебя.              Сабуров не ждёт конца фразы, так что последние слова уходят куда-то в подушку, куда его вбивает казах. Теперь Лёха задницей кверху стонет от слишком, даже слишком резкого, Сабуров входит как будто с разбега. Он буквально вонзается в него, выбивая самые сладкие крики Лёши, всхлипы. Давит его шею, заставляя хватать кислород большими вздохами. Давит шею, сильно, властно, как будто закрывая для ненужных мыслей его голову, застилает всё собой, своими руками, членом, глухими стонами вунисон, быстрым темпом, мягким шёпотом, суть которого Щербаков никак не может уловить, но буквально горит под каждым словом. Глубоко в нём двигается сам Нурале Сабуров, с таким упоением, желанием, что кажется Лёшенька не выдержит этого напора и просто рассыпется на молекулы.              Разве секс бывает настолько ахуенным? Нурлан сам не верит, что этот вопрос так сильно пульсирует в его голове, но отрицать не может. Слишком ахуенно. Кажется скулы сводит от этого неизвестного ощущения. Узел в животе вяжется до боли, а ведь Сабуров не верил, что это и правда существует. Сердце жгёт, наливая кровью нижний орган, так что Алексей охает от неожиданности, пытаясь справится с точно таким же состоянием, вот только весь его настрой собрать мысли, вновь сбивает ставший ещё больше член. Входит под новым углом, глубже, давит на заветную точку, бьёт в неё неизменно сильно, сжимая задницу до синяков, буквально впечатывая в себя. Дышать становится тяжело, Лёха уже не может сконцентрировать взгляд, не может поймать чёрные раджки казаха, которые как будто стали ещё темнее и притягательнее, заковывая теперь навсегда разум Щербакова, нет, всего Щербакова внутри себя. Навсегда.              Движения до боли остервенелые, до ужаса, Нурлану как будто всё мало. Хотя он живого места не оставляет Лёше, кусает шею, оставляя на его идеально белой коже яркие отметины, которые самими восхитительными узорами на нём расцветают, беспощадно снося голову, увалакивая куда-то в пропасть, в бездну, которая ещё давно его так манит, зовёт, вначале тихо, как бы намекая, напоминая о себе, а сейчас, когда его Лёшенька так громко стонет его имя, она тянет цепями, что теперь не остаётся сил скинуть. А Нурлан и не хочет, вообще не планирует отказываться, с прыжка окунаясь в её тягучие объятья, нагло утаскивая за собой и парня, в такт своим толчкам мажет по его члену, сначала ненавязчиво, а потом как будто вовсе грубо, объясняя, что с ним не бывает нежно, не бывает легко. Затворки памяти Щербакова понят, как он обильно кончает в руку казаху, сильнее прижимаясь к нему, сжимая, так что в глазах у верхнего звёздочки танцуют, лешая всей выдержки, нетерпение взрывает его изнутри, плавит мозг, заставляя руки в мёртвой хватке припечатывать задницу к себе, и изливается внутрь, рыча куда-то в спину что-то невнятное, что-то, что у него никак не получается выразить словами, что-то большое, чего его бедное сердце никак не может принять. Рычит и задыхается, заканчивается там глубоко внутри, в своём Лёше, который обмякает в его руках, съезжает на кровать, не может собрать ноги, падает лицом в матрас, теряя слёзы в белой ткани, его глаза закатываются, брови надламываются, он чувствует, что Нурик по инерции двигается ещё несколько раз внутри, будоражит всего Щербакова, вдавливая его возбуждённую простату, заставляя скулить, молить о чём-то, хватать простыни сжимая их опять и опять.              Сабуров улыбается, мягко, хоть до этого думал не умеет так, выходит, как будто в знак прощения целует его в правую ягодицу, совсем близко к впадинке, слыша сдавленное мычание. Переворачивает к себе лицом, вновь целуя, поглаживая живот, замечая как тот приходя в себя цепляется за него руку своими двумя, тянет на себя. Нурлан смеётся, тихо так, бархатом по ушам, в мозгу оседает, заставляя запомнить, любить, желать ещё, стараться ради этой мимолётной секунды, но такой тёплой.              Руки тянутся ниже, подхватывают бёдра Алексея, тянут к себе, давят, заставляя раскрыться перед ним. Нурлан слишком заворожённо смотрит, буквально облизывает взглядом, не может оторвать глаз, еле сдержанно давит на вновь напряжённое колечко мышц, проталкивает один палец, чуть отводя его в сторону.              — Помедленнее! — удерживает его за руку Лёша, вскоре понимая, что Нурик будет делать ровно так, как хочет, отпускает.              — Ты такой.. по-блядски красивый здесь. Нет, не только здесь. Везде. — гладит его аккуратно так, как будто отвлекает, пока подключает второй палец, растягивая дырочку, заставляя Щербакова снова выгибаться в спине, сжимая простыни и крупно дрожит.              Тонкая струйка белёсой жидкости струится по бедру, теряясь среди белого постельного белья, прямо так же беспросветно, как Нурлан в Лёше, в его голосе, чуть осипшем, севшем от громких криков наслаждения, которого парень не мог сдержать, в глазах, сейчас вновь замыленных, потерявшихся, но полных доверия и какого-то неведомого глубокого чувства, что Лёшенька не прячет, просто Нурик боится, он теряется в его горячих прикосновениях, будто для него Сабуров это последняя надежда, опора.              — Нур, я сам... потом. — смущается Алексей, чувствуя, как не в силах устоять, как будто сам втягивает его пальцы, такие длинные и тонкие, изящные, и такие умеющие, как будто он слишком хорошо, лучше всего в жизни, знает как Щербакова вновь на стоны вывести, всего руками.              — Лёх, закрой рот. Ты самый лучший, но закрой рот. — добрадушно, но с читаемым приказом, еле заметым, больше походившим на просьбу, говорит Сабуров, вдруг окуная парня в воспоминания ЧБД, где когда-то, кажется до невозможности давно, он ему этой же фразой бесконечный поток слов прерывал.              — Нурик. — шумно выдыхает, непроизвольно насаживаясь на пальцы, а через секунду хочет сбежать, пугаясь собственной реакции.              — Чщ-чщ-чщ. Не суетись, прошу тебя, блять, мне сейчас голову снесёт от происходящего, я уже за себя не ручаюсь. Просто хочу тебя.. Снова. Бесконечное количество раз. У меня снова встанет, а тебе от пальцев тяжело, поэтому просто... просто дай мне.. — мысли формулировать тяжело, такое у казаха впервые, но он не скупится, вдоволь наслаждаясь моментом, стараясь его максимально растянуть, насколько возможно удовлетворить себя, как будто это Алексеем это вообще возможно. Интересно он теперь при виде него будет с вечным стояком?              И Лёша затихает, больше не говорит лишних слов, просто даёт полную волю действиям казаху. Тот мимолётно выдыхает с облегчением, целует, но быстро отстраняется, приковывая взгляд к припухшей, сжимающейся в нетерпении, красной дырочке, гадит её пальцем, будто не может налюбоваться, заставляя Щербакова покрываться пурпурным румянцем с ног до головы.              А Нурлана снова кроет, ему это нравится не меньше чем секс, хотя раньше после оргазма было похуй, а сейчас, даже после такого мощного, как будто желание возросло и давит на виски. Его ведёт от того насколько Лёша отзывается на каждое его действие, слишком пошло, не может остановиться, самостоятельно подмахивает, лешая Сабурова рассудка.              — В ванную. Лучше там. — с огромным усилем отрывается он от разморённого Щербакова, уступая место здравым мыслям.              — Нурик, я устал, давай попозже. — хнычет тот, неловко направляя его руки обратно к себе, отвлекает, противореча самому себе.              — Не-а, сейчас надо. Иди сюда.              Поднимает его на руки, даже как-то слишком легко, так, что Лёша жмурится, хватаясь за него и пряча лицо.              — Не бойся, не уроню. — улыбается Нурлан, заглядывая ему в глаза, всего на секунду теряется в них, с трудом выныривая в реальность.              Сабуров закрывает собой парня от холодной воды, отступая только тогда, когда убедился, что пошла исключительно тёплая. Елозит по его спине руками, даже не выдавливает мыла, проходится по собственным меткам, уделяет им особое внимание, выделяя для себя каждую, заставляя парня под ним трепетать.              Бережно, даже слишком мягко для такого властного человека, как Нурлан Сабуров, он моет Лёшу. Тщательно, особенно самые сладкие для него места, где непроизвольно хочется задержаться подольше, ведь реакция Алексея всё такая же бурная. Но долго не мучает, выключает воду, уже на пике собственного терпения, потому что новое возбуждение неуклонно возрастает, ему одного раза всегда было недостаточно, теперь же в особенности рядом с этим ходячим сексом, держаться становится трудно. И всё-таки решает пока отложить. Не на долго. Сто процентов не на долго.              Лёша заваливается на кровать, которую Сабуров предварительно накрыл чистым одеялом, сворачивается калачиком, обнимая самого себя, из-за спины слыша тихий смешок, потом чувствуя, что матрас проминается под весом и почти придавливая его рядом заваливается казах.              — Лёшенька, а что случилось? Можешь мне поподробнее рассказать. Ты мне сообщение записал.. ты один дома, дверь слава богу не закрыта. Знаешь, я когда прибежал, увидел тебя лежащим на полу, ты не отвечал... Блять, я думал там же рядом слягу, спасало только желание тебе помочь... А так бы я... — начал вроде спокойно, хотел сказать всё ровно, долго готовился, но в конце не выдержал нахлынувших эмоций.              — Не знаю, я лежал, вдруг меня накрыло какое-то ебанутое осознание, что это конец, что прямо сейчас происходит... это никак не исправить, что я проебался, что больше тебя не увижу, всю жизнь, всю оставшуюся жизнь, не получить ни одной улыбки, искреннего смеха, что ты теперь презираешь меня, ты больше не обратишь на меня внимания, не посмотришь в мою сторону как раньше, не позовёшь никуда, а если нас позовут вместе, то откажешься. Я не хочу такой жизни, не вижу в ней смсыла... не нашёл его, искал, думал, но нет... И тогда всё, меня как будто накрыло, стало трудно дышать, я кажется вовсе перестал чувствовать ноги, тело, голова потяжелела, я понял, что задыхаюсь, что умираю. У меня было сто процентное ощущение смерти, конца, я бы уверен, что прямо сейчас мои последние минуты. Не помню как нашёл телефон, почему решил написать тебе... Прости, не хотел давить, но умирать не сказав тебе.... не попрощавшись, я почему-то до ужаса не хотел.              — Лёх, это паничка была походу. — встревоженно говорит Нурлан, приподнимая его лицо к себе.              — Не знаю, что это, главное сейчас мне хорошо. Может ненадолго, я всё понимаю, но прямо сейчас, я кажется самый счастливый человек.              Сабуров печально улыбается, удивляясь, что с Алексеем кажется слов не надо, он обо всём догадался.              — Да, в Москве я не надолго, да и быть мне тут вообще-то не... не суть в общем... Я просто.. — хотел начать оправдываться, ведь такой понурый вид Лёши его страшно расстраивал.              — В общем и целом, Нурик, а то волнуешься по пустякам, а главные истины забываешь. — перебивает его шуткой, замечая, как тому неприятна вся эта тема.              — Заткнись, нахуй, Алексей. — полностью парадирует он самого же себя из самых первых выпусков ЧБД, интонация, голос, даже взгляд и мимика, всё это на мгновение кидает Лёшу в жёсткую ностальгию, заставляя мелко вздрогнуть от накативших воспоминаний.              — Я скучаю. — вдруг честно говорит он, так просто и коротко, что сам пугается простоте своей мысли, своих чувств и желаний.              — Скучаешь, как я тебе рот закрывал. Или по тому как именно я это делал. — искрит Нурлан, чуть наваливаясь на парня, всё ещё в душе страшась этого разговора.              — По тем годам, тогда знаешь, как будто всё иначе было. Как будто во сне. Выражение «трава зеленее и птицы громче» как будто теперь не шутка, а реальность. — совсем серьёзно, с долей грусти в голосе, которую попросту невозможно скрыть, спрятать ничем, она рвётся из души, поглащая своим обилием изнутри.              — А что мешает нам сейчас, как раньше то.              — Нур... Много что мешает. Всё. Грустно, что вот так всё закончилось. Что я даже не успел насладиться тем, как было хорошо, потому что не осозновал этого. Россия стала другой, люди вокруг, ты как будто не видишь. Страшно говорить, писать, выступать. Даже ЧБД как раньше как будто невозможно. А я так скучаю. Почему... в какой миг всё это пропало, куда и зачем. Всё было хорошо, а потом, как будто в секунду, всё сломалось, даже то, что казалось бы не могло, даже оно...              — Лёш, ты очень много думаешь, почему бы не жить моментом, ты же вроде раньше так делал? — неосознанные пытается избежать этого разговора, потому что не верит, что Лёша так изменился, да, он кажется и есть то самое «всё сломалось, даже то, что казалось бы не могло, даже оно.» А ему хочется Алексея как раньше, жизнерадостного, ни о чём не переживающего, полного желания жить, хочется старого Лёху, от которого теперь остались кажется только потускневшие глаза.              — Разучился. — глухос совсем тихо, будто с надеждой быть не услышанным, со страхом, показать свою слабую сторону, со страхом быть не понятным.              — Блять... и кто тебя так сломал. — срывается тот, не поднимая голоса, но произнося это с какой-то горечью, в ответ получая долгое молчание.              — «Нурик, ты меня и сломал.» — проносится в его голове, только эту мысль он пытается всеми силами отогнать.              — Время. Блядское время. — с трудом ведёт он, так и не найдя других слов.              — Но мне придётся уехать, улететь снова, там контракт, слишком большая сумма, а у тебя съёмки здесь, всё здесь.              — Не переживай. — берёт его кисть, сжимая в своей, пытаясь всеми фибрами души пропитаться моментом, чтобы потом просто жить на этой энергии.              — Не хочешь прилететь ко мне когда-то просто так? — сжимает в ответ, засматриваясь на такого «непривычного» Лёшу, каким он его кажется ни разу не видел.              — Не знаю, у меня чуть съемок, потом тур. Не знаю, Нурик, а ты меня ждал бы? — если ждал бы... если бы правда ждал, то как будто и желание жить откуда-то из-за угла подкрадывается, заставляя Щербакова первые несколько секунд безоговорочно трепетать от положительного ответа.              — Конечно.              — «Это ты только сейчас так говоришь. Господи, как я не хочу пройти через всё это снова, лучше бы он просто послал меня нахуй один раз, а я бы всю оставшуюся жизнь учился жить без него, чем снова давать надежду. Почему? Почему я ему не верю. Хочу верить, он ведь всё объяснил, но мне так страшно..» — мысли снова роем накатывают, некотролируемо, стучат, как будто разбивают голову изнутри, пытаясь задавить одна другую.              — Мне надо будет улететь завтра, я приехал за несколькими бумажками и вещами.              — А ты успеешь всё?              — Ещё немного у тебя побуду и домой поеду, а то не успею. У меня завтра в три утра самолёт, а мне надо домой и в офис.              Лёша грустно улыбнулся, обнимая казаха, с чувством, как будто в последний раз, прячет голову ему куда-то ближе к сердцу, стараясь запомнить его, запечатлеть этот момент поглубже в душе. А Нурлану эти объятья грузом на плечи ложаться, какой-то ответственностью, чем-то не ясным, но почему-то кажется тяжёлым. Но приятно тяжёлым. Таким что хочется лучше под этой тяжестью остаться навсегда. А ведь и правда – с Щербаковым не бывает просто.              — Давай хотя бы поедим, а то где ты там успеешь. — спохватился Лёха, наперекор своим словам только крепче сжимая футболку казаха.              — Ты у меня такой заботливый.              — Ну конечно, я ведь... А что бы ты хотел? — на середине сбивается, мечет глазами, быстро находя, как замять предыдущее начало фразы.              — А ты?              — Остаться в этом мгновении. И супа. — в начале говорит быстро и коротко, переводя всё в шутку, да, всё-таки он и есть амбассадор фразы «лучше сказать и жалеть, чем не сказать вовсе.»              Сабуров рассмеялся.              — Я тоже супа тогда.              Лёше вставать не хочется, особенно отпускать Нурлана, лешаться его тепла, чувствуя холод вокруг, но чувствуя его чем-то изнутри, тем, что болью на их разлуку отзывается, тем ли, что люди зовут сердце, или всё-таки самой душой. Минута за минутой, мирное время, островок покоя среди будущего моря, всё утекает вникуда, забирая у Лёши улыбки, искру в глазах и звонкость голоса. Секунда, и Сабуров уже у двери, обувает кроссовки, ещё мгновение, тёплые объятья, руки, доселе крепко прижимающие к себе отпускают, Лёша тускнеет, а казах прячет взор, боясь невыдержать. Тысячи слов рвутся наружу, но даёт он волю всего нескольким.              — Я буду скучать. Нурик, я буду ждать.              — Скоро увидимся снова. — целует его в макушку, разрешая себе зарыться в русые волосы, вдохнуть поглубже его приятный запах, желая забрать хотя бы частичку себе, но Лёха не отдаёт, будто говоря, приедешь – получишь полностью, всё тебе отдам.              — Прошу тебя.... — шепчет Щербаков, привставая на носочки, отдаваясь в руки, что непроизвольно ползут под футболку, оглаживая бока, проходясь ниже, сжимая бёдра, так что приходится в нетерпении кусать собственные губы.              — Лёшенька. До скорой встречи. — наконец выдыхает он, с трудом убирая от него руки, и выходя за дверь.              — До скорой...?              Но этого Сабуров уже не слышит, прыгает в лифт, дальше машина и снова дела-дела-дела, суета, бесконечные звонки, несколько быстрых встреч, ещё что-то, всего не упомнить. Нурлан снова увяз в работе, а Лёша... А Лёша уже не помнит насколько давно он увяз в Нурике, кажется с первой секунды, а если так думать... Почему вдруг становится страшно?              День сменяется днём и вроде бы всё хорошо, но что же тогда сердце так болит.