Замёрзнуть ради тебя

На дворе стоял теплый летний вечер. Сладко от окон веяло яблочным цветом, при свете ярких звезд было видно, как зреют на гибких ветвях, наливаются соком алые плоды. Там, за расписными ставенками, стлались густой зеленью перелески, и подымалась веселая дубрава. Славная добротная изба пряталась от чужих глаз посреди темного спящего леса. Хорошо пел соловей. В просторной горнице его было чуть слышно — но заливистый голосок звенел и рассыпался. Горел рыжим пламенем очаг, желтые отсветы гуляли по дубовым стенам. Вся изба была срублена двумя сильными холодными руками — и изнутри была украшена иной парой рук, слабых и теплых. Трещали дрова в очаге, бурлил кипяток в нагревавшемся самоваре. Был накрыт яствами крепкий стол, свисала до полу льняная белая скатерть, по которой растекались узоры зверей да птиц. В конюшне дремала в стойле откормленная старая кобыла, да топтался в невысоком хлеву выросший в борова поросенок — он остался, словно последняя память о прежних днях. Тяпка спал глубоким собачьим сном. Здесь, в теплом летнем лесу, его не тянуло лаять и выть — кругом будки росли пряные цветы и мягкая мурава. Морозко белой тенью подымался в красном углу до высокого потолка. Его рога уходили под крышу и растворялись где-то наверху, сменивший по весне шубу плащ исчезал в полумраке пола. Часто заходил он сюда, особенно, когда обычный обход леса ненароком приводил его в эту часть дубравы. От ледяного посоха по стене уже расползлись серебряные узоры, а дыхание принесло чуть свежести в прогретую горницу. Пустые глаза его уже долго отражали голубой лед глаз Марфы. Они смотрели друг на друга, как в прошлый его приход сюда — и как будут смотреть во все последующие. Тихая тайна висела меж ними в воздухе. В деревне с той зимы говорили, что старуха со стариком пропали — а, впрочем, и по делом старым дуракам. Говорили люди, что сёстры больше не ворочались на родную улицу, поселившись где-то далеко в лесу. Говорили люди и о том, что Марфа сделалась похожей на мать суровостью и тяжким нравом — но не жадностью, и днями напролет трудилась ради младшей сестры. Чудненькую же, Настеньку, видели и у реки с ведрами, и в березовой рощице с корзинкой, и в городе на ярмарке. Порой кому удавалось и заговорить с ней — Настенька отвечала, что все идет у них своим чередом. Простой была тайна их общего с Марфой покоя — кругом веселой дубравы торчали из промерзлой земли ледяные шипы. Весна ли, лето ли приходили в лес — морозное кольцо заветным стражем прятало избу сестёр от человеческих глаз. Те ледяные шипы не таяли, не пробивались ни топором, ни мечом. А попробуй кто пройти дальше — так подымалась беспощадная вьюга, готовая поглотить незваного гостя. Не обманул Морозко — великая сила в руках Марфы стала их надежной защитой. Некого было им теперь бояться — потому как молчали меж собой люди и саму Марфу опасались пуще любого зверя. Опасались как подвластной ей зимы, так и холода в голубых глазах. Морозко навещал их. Одаривал Настеньку малахитовыми фигурками, золотыми кольцами или жемчужными серьгами — всякий раз клал на маленькую теплую ладонь драгоценную безделушку. И тенью замирал напротив Марфы, ведя с ней долгие разговоры — не словом, но взглядами. И не было в этих взглядах ни приязни, ни дружбы, ни радости. Касалась узкая холодная ладонь такой же холодной широкой ладони — и не было в этом ни огня, ни малой искорки. Он спрашивал — и не волновался за ответ. Она отвечала — и не ждала новых вопросов. Навечно затихшие. Навечно спокойные. И никуда больше не торопившиеся. Они смотрели друг на друга — и оба следили за тем, как играет со своим несметным богатством Настенька. Она смеялась, пересыпая из ладони в ладонь сияющие камешки. Слушала, как стучат друг о друга жемчужинки в ожерелье, если его потрясти. Любовалась блеском золотых колец в отсветах тихого очага. Выкладывала на устилавшем полы ковре замысловатые узоры из чудесных своих украшений. Не торопилась Настенька искать жениха — и приданое служило ей любимыми игрушками. Не торопился уходить из гостей Морозко. Не торопилась отправлять в огромный взрослый мир свою младшую сестрицу Марфа — и не торопилась сама в этот огромный мир возвращаться. Больше некуда было спешить. — Тепло ли вам, девицы? — спрашивал порой от скуки Морозко, — тепло ли вам, красные? — Больше не холодно, — отвечала Марфа. И это было правдой.