Роза в кровавом саду

Утро для Марии Роуз, старшей дочери графа и графини Роуз, было самой главной частью дня, потому что именно оно решало, с каким настроением девушка сегодня ляжет спать. Рутина, такая приятная её юной женской душе: пробуждение, принятие ванны, умывание, подготовка своих шоколадных волос и бледного лица к новому дню. Ранняя пора дня, наполненная запахом весны и пением птиц. Спокойствие. Особенно она любила наносить лёгкий макияж. Раньше она относилась к любому изменению в своей внешности с скептицизмом, но потом нашла в этом процессе что-то настолько успокаивающее, что не смогла от этого отказаться. По крайней мере, так было раньше. Это летнее утро, несмотря на его природное тепло, не принесло ей радости. Как и много прошедших дней после смерти отца. Прошло уже больше полугода как обязательства главы семьи перешли в руки её матушки — миссис Роуз. Бог не даровал графской семье сына. Мария вспоминает, как мать постоянно тревожилась по этому поводу. «Не годится женщинам нагружать свою голову такими сложными процессами как управление. Наше дело — украшать и вдохновлять», — слова, которые старшая дочь помнит и по сей день. Несмотря на это, самого отца всё устраивало, или же, ему просто было всё равно. Он часто пускал всё на самотёк. Мария иногда удивлялась, как ему удалось сохранить такое состояние с таким отношением к делу. И вот, семья Роуз теперь состоит из четырёх женщин, Миссис Агата Роуз (несмотря на потерю мужа, она требует обращаться к ней как к замужней), Мисс Мария, Елизавета и София Роуз (в порядке по старшинству). После смерти единственного мужчины, жизнь девушек стало сложно называть сладкой. Денег не убавилось, мать женщина образованная и совсем не глупая, но Мария всё равно ощутила на себе необратимые изменения. Почему то воздух вокруг неё перестал сверкать, мысли перестали её вдохновлять, и даже её собственные серые глаза перестали быть такими выразительными. Наконец-то девушка спустилась на завтрак. Все члены семьи уже сидели за столом и, кажется, ждали только её. Мария приятно улыбнулась, как полагается девушке её статуса: «Доброе утро», — сказала она и села на своё место — противоположное от маминого. Одиннадцатилетняя София ей молча кивнула, а Елизавета, всего на год старше младшей, не заметила Марию, увлёкшись книгой. Только мама подарила ей полное своё внимание, чего девушке, будучи честной, не очень хотелось. — Ты проспала, — с упрёком заявила женщина и строго посмотрела на дочь. Мария всегда обращала внимание на глаза матери, когда та обращалась к ней. Раньше, они были полны ребячества и азарта. Мария любила в маме её эмоциональность, её внимание к деталям, её энтузиазм. Миссис Роуз всегда тщательно следила за образованием и внешностью дочерей, желая, чтоб высший свет увидел их во всей красе. Никогда не забывала она и про себя. Она любила внимание, любила быть обожаемой и уважаемой. Все дети семьи Роуз знали, сомнение в матери — самый большой грех, и если ты позволил себе это, ты обязательно пожалеешь. На её стороне всегда теплее, потому что иначе, она заберёт у тебя возможность согреться. Теперь, возле неё будет холодно всегда, а глаза вдовы, как заметила Мария, больше не завлекают. Наконец, она ответила. — Прости, матушка. Эти слова совсем не искренние. Мария только после смерти отца поняла, что никогда не была с мамой достаточно искренней. Больше всего она боялась разозлить графиню. Несколько месяцев назад Мария с уверенностью могла бы сказать, что делает это из большой любви, но теперь, когда она понимает, что отношение матери стало константным, неизменным в зависимости от её поведения, она перестала видеть в этом смысл. Матушка всё равно злая, всё равно не довольная, всё равно несчастная. Ей не нравилось быть обязанной, ей нравилось обязать. Она и раньше требовала к себе особенное отношение, но теперь, когда она глава семьи, это стало правилом. Теперь все в этом доме должники женщины с тяжёлой судьбой. — Не забудь про встречу с лордом Джонсом. Я делаю на него большие ставки, — снова послышатся этот, уже и не такой приятный как раньше, голос. Ещё несколько минут графиня Роуз напоминала Марии о том, почему она должна понравиться мистеру Джонсу. Про его богатство, связи, тонкое мировоззрение. Про то, как сильно это поможет её уставшим плечам наконец расслабиться, отпустивши первую птичку из клетки. Девушка слушала её без энтузиазма. Что ещё она могла сделать, как не понравиться ему? Она сомневалась, может ли она это вообще, кому то не понравиться. Она же аристократка. Опустивши голову, Мария не увидела, как к их разговору подключилась младшая, София: — Матушка, у Марии, должно быть, голова болит от твоих напоминаний. У меня уже болит. Мария с Елизаветой молча подняли взгляды на их, как всегда слишком смелую, сестричку. Мама посмотрела на неё с призрением. Если бы глаза были лезвиями, младшая Роуз лежала бы на полу, распиленная пополам. — Я тут решаю что, и когда говорить. Старшая вздохнула и продолжила завтракать. Только контроль над словами других мог помочь им совладать с испортившимся настроением матушки. Скажет одна — пострадают все. Или, что ещё хуже, физически накажут миссис Адамс, пожилую личную служанку дочерей Роуз, которая, в основном, и занималась их воспитанием. «Чем ты думала, когда позволила им считать, что они могут перечить матери, ничтожная?!» — приблизительно такие слова сквозь зубы выплевывала их мать, когда хлестала руки служанки лозой. Мария и София часто стояли за стенкой и ждали, когда это закончиться, чтобы извиниться перед женщиной, которая фактически заменила им маму. Елизавета такого садизма терпеть не могла — её душа слишком мягкая и уязвимая. Несмотря на это, она готова была рискнуть, и принести миссис Адамс бинты и спирт, конечно, тишком. По окончанию завтрака все были довольны тем, что он прошёл спокойно. Ближе к обеду миссис Адамс сообщила, что лорд Джонс ожидает Марию в зале. В последний раз аристократка посмотрела на улыбающуюся девушку в зеркало, чья молодость заставляла кожу блестеть, а губы делала почти такими же сочными как июльские ягоды. Именно такой она понравится лорду, за которого, возможно, скоро выйдет замуж. Она не ощущала по этому поводу никаких эмоций. К такому порядку вещей её готовили всю жизнь. Вышла бы она за него замуж, если бы была категорический против? Скорее всего да. Её судьба была предначертана до её рождения, и несмотря на высокий статус и возможности, Мария понимала, что мало кто в этой жизни сейчас делает что-либо по собственному желанию. Встреча с потенциальным женихом не запомнилась мисс Роуз, поскольку не вызвала никаких переживаний или восторга. По большему счёту, ей было всё равно, но щебетание матери, всё-таки, вызволяло раздражение из глубины её души. Равнодушие её продолжалось до того момента, как лорд Джонс попросил старшую Роуз оставить молодых наедине (Мария бы не назвала его молодым. Он выглядел по меньшей мере на 35 лет). Конечно же, желая угодить мужчине, графиня удалилась, а гость сел на один диван с девушкой. Он повернулся к ней всем телом, а лицо, уже успевшее стать морщинистым и не очень приятным взору, улыбнулось. Джонс сказал: — Вы очень красивы, мисс Роуз. Такая девушка будет чудесным украшением в моём семейном поместье. — Для меня честь, мистер Джонс, — слова, снова отработанные как стихи-считалочки с детства. Улыбку именно этого мужчины Мария была готова назвать самой неприятной из всех, которые видела за свои относительно не долгие 19 лет жизни. Но, несмотря на её внутреннюю просьбу больше не улыбаться, он сделал это. Сел ещё ближе. Он рассматривал её, как утончённую работу гончара. Мужчина поднял свою ладонь к её лицу и дотронулся до скулы кончиками толстых пальцев. В ответ пальцы девушки сжали подол платья. Все тело кричало про сопротивление, Мария сдерживалась. Он прибрал свою руку от её лица, но не успела Мария выдохнуть, как она оказалась на её колене. Глаза мужчины стали выглядеть жадными до плоти, как у собак, которых можно было встретить в подворотнях Лондона: — Мой лучший подарок. Такая послушная.       Его ладонь начала свой путь выше по её ноге, что заставило сердце Марии забиться быстрее от страха и возмущения. Она не стала двигаться, он объективно сильнее её, но слово, достаточно резко, сорвалось с её невинных уст: — Руки. Лорд только посмеялся. — Какая дерзкая. Иначе было бы неинтересно. Он потянул ладонь с ногой девушки немного на себя, чтобы подвинуть Марию ближе. В этот раз девушка начала оказывать сопротивление. Она попробовала резко отстраниться, но его хватка оказалась сильнее, даже с эффектом неожиданности. После этого, не успела Мария высказать свое недовольство, вторая ладонь мужчины грубо сжала её щёки и развернула её лицо к себе. Всего секунда — и девушка снова видит это жирное лицо отвратительного англичанина. Серые глаза расширились от страха. Она с уверенностью могла сказать, что нижние ресницы намокли в этот момент. Джонс перестал выглядеть таким приветливым. На его лице можно было прочитать желание то ли ударить, то ли съесть. — Глупо сопротивляться, когда ты уже моя. Запомни это. Пригодится. Он оттолкнул её от себя, девушка по инерции перевалилась на бок. Не разворачиваясь к нему, от шока, Мария услышала, как он встаёт с дивана. Только голос. — До завтра. Хорошего дня, мисс Роуз. Звук закрывающейся двери. Прерывистое дыхание. Слёзы. Матери понадобились считанные минуты, чтобы с возмущением вернуться в гостиную: «Что ты сделала, неблагодарная?! Скажи спасибо, что он не отказался от тебя, мерзавка!». Конечно, она не могла их оставить полностью наедине. Подсматривала, как всегда. Её уши и глаза любили быть первыми во всём. Миссис Роуз была вне себя от злости. Она размахивала руками, возмущалась, негодовала. Мария послушно сидела, слушала, следя за осанкой и руками, но слёзы сдержать не могла. Ощущение грязных пальцев на её коже всё никак не пропадало. Графиня сделала несколько быстрых шагов к Марии, её ладонь оказалась в шелковистых волосах старшей дочери. Сжавши пальцы в кулак, разъярённая мать потянула её голову вниз, заставляя девушку смотреть матери в лицо: — Помни своё место. Не забывайся. Графиня резко отпустила её и просто вышла из комнаты. Марие пришлось закусить губу, чтобы сдержать громкий, безнадёжный стон. *** Вечерний Лондон был опасен для юных людей, особенно девушек, особенно аристократок. Но родные стены были как никогда большим грузом. Мария уже возвращалась домой, решивши, что вдоволь обдумала сегодняшний день. Что она могла сделать, что не могла. Разве это важно? Завтра всё повториться и она посмотрит, что из её предположений окажется верным. Улицы завлекали её своей наполненностью жизнью. Проведя большую часть жизни под высокими потолками или за окнами кареты, Мария не знала, или это отсутствие опыта, или искренний интерес заставляли её сознание хотеть наблюдать за чужой жизнью. Она видела простых рабочих и нищих. Кто- то с ней здоровался, кто-то разглядывал со страхом или ненавистью, но Марие было интересно не это. Ей хотелось представлять их жизни, забывая про свою. Куда этот мужчина пойдёт после работы? Что будет есть? Есть ли у него семья? Есть ли дети? Такие простые, но такие интересные вопросы потому, что она никогда точно не узнает ответа. Иногда её голову посещали мысли философские. Люди, не покорявшиеся высшему обществу были более свободными или менее? Можно ли сказать, что аристократы свободны материально, но ограничены морально, а простолюдины — наоборот? Сейчас никто ей не мешал. Миссис Адамс пообещала прикрыть девушку, но только если та вернётся через пол часа, поэтому Мария спешила. Мисс Роуз знала, что немного опаздывает, но надеялась, что служанка не поднимет панику раньше времени. К счастью, её надежды оправдались. Дом был абсолютно тихим и тёмным, без суеты. Прям у входа Мария встретила спящую на маленьком диванчике миссис Адамс. Если бы графиня увидела служанку в таком положении, устроила бы настоящий скандал, но у юной аристократки этот вид вызвал только лёгкую улыбку. Она осторожно дотронулась до плеча пожилой женщины, но та не просыпалась. Мария решила оставить свой платок в нагрудном кармане служанки, чтобы по её пробуждению женщина поняла, что юная госпожа вернулась. Девушке не хотелось бы, чтобы она лишний раз переживала. Мария поднялась по лестнице и прошла мимо большого количества комнат, пока не остановилась возле кабинета матери (раньше — отца). Долю секунды она обдумывала возможность зайти и посмотреть, работает ли графиня. Может быть, она не исключала возможность, извиниться перед матерью. На протяжении всей жизни её мучали сомнения в собственной верности и ясности ума. Мама же не может делать детям плохого, правда? Из размышлений её вырвал странный звук, похожий на приглушённый стон. Девушка насторожилась. Ещё один, более отчётливый. Мария пробовала понять, существует ли ситуация, при которой, услышав такие звуки из кабинета матери, вмешиваться не стоит. Существует, но отец мёртв. Мария осторожно открыла дубовые двери кабинета и зашла внутрь. Если бы не лунный свет, она бы оказалась в полной темноте. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть обстановку. Мать сидит на своём стуле, но не гордо, как обычно, а сковано. Кажется, она не двигается. Ещё несколько секунд понадобилось на то, чтобы понять, что она связана. Ещё секунда — на то, что напугана. Её губы не видны под красной шёлковой лентой, под ней слышно только её мычание и что-то на подобие слов, которые всё равно никто бы не смог разобрать. Ёё лицо. Мария никогда не видела её брови так высоко на лбу, а глаза такими большими и блестящими. — Мама…? Эти слова она сказала инстинктивно. Будь она напугана меньше, она б придержала их при себе, потому что кроме матери в кабинете она видела ещё один тёмный силуэт. Высокая, полностью чёрная тень стояла за правым маминым плечом. Мария не могла сказать, смотрела ли тень на неё. Из-за большого капюшона это было невозможно. С уверенностью девушка могла лишь сказать, что после её входа силуэт не двигался. — Что… Тень не нападала, Мария не понимала, как это интерпретировать. Стоило ей сделать шаг в сторону матери и тени, и она почувствовала холод метала на шее. Нож. Человек, стоявший за её спиной мог бы сойти за призрака, если бы они существовали. Мария не чувствовала от него ничего — ни тепла, ни дыхания. Только лезвие на её коже. Она остановилась. Дыхание стало тяжёлым. Её грудь при каждом вздохе поднималась всё выше. За своими вздохами она уже не могла различить мычания матери. Мария лишь смотрела. Молчала. Обдумывала. Даже если бы рискнула — оружие угрожало не позволить ей сказать и слова. Тем временем тень наклонилась к плечу стонущей и плачущей матери. Так, как если бы хотела сказать ей что-то на ухо. После услышанного слёзы матушки стали походить не на ручейки, а на реки, а стоны из-под шёлковой ленты превратились в звук монотонный, не подлежащий сравнению. Мария никогда бы не подумала, что может быть такой внимательной, но страх сделал все её чувства более острыми в несколько порядков раз. Силуэт в своих действиях был медленным, почти грациозным. Мария видела, как его, по её оценке, достаточно тонкая рука потянулась к шкафчику в деревянном столе и достала оттуда мамин небольшой револьвер. Когда его дуло оказалось у правого виска женщины, графиня издала звук более громкий чем предидущие. Мария ощутила, как ком в её горле готов разорвать кожу, мышцы и сухожилия, чтобы оказаться снаружи. Она ощутила жизненную потребность прошептать: — Прошу. Умоляю… Кажется, Мария сказала это вслух. Тень подняла на неё голову. Как будто слушала. Как будто была готова уступить. От напряжения Марие казалось, что она улыбается. Щёки болели. Может быть, это было правдой. Так её воспитали. Улыбка поможет тебе всегда. Она всегда уместна. Слова перемешанные с солью стали более громкими. — Прошу. Не делайте этого. Заберите меня. Заберите… Вздохи мешали девушке выражаться яснее. Сердце мешало, глаза мешали. Смотря на дуло возле виска матери, ей казалось, что прямо сейчас ей вырвут сердце. Прямо сейчас она, не мать, постигнет чего-то страшнее чем смерть. Это жизненно необходимо ей, не потерять свой воздух, свою еду, свою маму. Даже если силуэт и слушал её, все-таки, Мария была для него не убедительна. Выстрел. Графиня впервые склонила голову перед дочерью. Мёртвая. Мокрые ресницы Марии дрожали. Теперь в комнате можно услышать только её собственное, очень тяжёлое дыхание. Девушка начала кашлять, глаза закрыла, но не двигалась. Метал всё ещё прижимает её нежную кожу. Когда девушка вновь открыла глаза, сквозь пелену слёз она могла увидеть, как тень плавными движениями развязывает шёлковую ленту кровавого цвета. Оказалось, всего этих лент было три: для рта, рук и ног. Тень осторожно, почти трепетно, сложила их у себя в ладони и направилась к окну. Только в этот момент к Марии пришло осознание, что всё увиденное — реально. Не сон, не мираж, не галлюцинации. Жизнь. Она упала на колени. Лезвие ей больше не мешало. Она даже не ощутила, когда именно оно освободило её. Мария последний раз посмотрела на силуэт, который теперь находился возле окна. Ей показалось, что из-под капюшона сверкнули красные, как рубины, глаза. Не в силах это больше терпеть, Мария уронила своё лицо в пол. Постоянно открытый рот издавал звуки схожие со звуками умирающего животного. Слёзы и слюна покрыли её ладони и ковёр. — Мамочка….Мамочка….       Девушка не слышала того, что бормочет, так же как и то, как силуэт покинул комнату.