Когда он уходил, нагло проигнорировал просьбу, даже мольбу о прощальном поцелуе. Он должен был быть горьким, холодным, должен был оставить этот липкий осадок где-то глубоко в груди, чтобы напомнить, кем Скар являлся на самом деле внутри и снаружи — таким же липким, горьким и холодным, как подворотня. Кадзуха тогда поклялся всем, чем можно было не оборачиваться. Родной и осипший голос, кажется, последние ниточки рассудка оборвал, лёгкие неприятно саднили, а поперёк горла будто лезвие встало. Кадзуха ещё осознавал: поцелует — уйти уже не сможет. Дверь за ним была молча закрыта, даже не хлопнута. Скар долго пялился в расфокусе мокрыми глазами на входную дверь, которую не нашлось сил запереть. Персиковые стены вдруг серыми становятся, все яркие краски пропадают из этого помещения. Голос дрожит на выдохе потяжелевшего воздуха. Холодный. Странно. Скар закрыл квартиру, ставя тем самым точку. Точку на чём? Хотелось на себе.
Любовь — стопроцентная роскошь. И Кадзуха роскошный, Скар не встречал таких. Он видел, как в нём тоже что-то болело внутри, что-то сокровенное, холодное, глубокое, как море. Кадзуха всегда касался, всегда был трепетен, улыбался без повода, делил печали и радости. Где-то на подкорке травмированной детской психики переодически возникала мысль о том, что Скар такой роскоши недостоин. Эта мысль каждый раз посылалась нахуй, как к себе домой; Скар лишь завуалировано мог намекнуть на это, напрямую никогда не изливал душу по этому поводу ни Каэдэхаре, ни кому-то другому. И также переодически ему становилось страшно подумать о том, что он перманентно кому-то важен и нужен. Сейчас больше не страшно, сейчас уже не нужен. Сейчас его не гладят по волосам, не убаюкивают на коленях, не говорят нежностей. Этого больше и не будет. Никогда. Зачем же наперёд загадывать? Может ещё перепадёт? Нет. Скара более не притягивают ни парни, ни девушки. Ему нужен был только Кадзуха. Он не посмеет искать этому человечку замену, потому что Кадзуха незаменим.
Сердечко немного болит при просмотре фотографий Кадзухи в социальных сетях. Он веселится с друзьями, пьёт, страдает, держит девчонку за руку, девчонка целует его щёки. Скар то ли радуется, то ли злится на то, что его больше не поцелуют, не обнимут. Скар не ревнует — больше нет на это оснований.
Забыть, однако, не мог ни губ Кадзухи, ни его рук, ни его голоса.
В душе что-то сломано. Голову хочется выключить — рассудок проёбан в попытках забыть его номер.
Забыть вообще кто он.
В квартире всё напоминает о нём. Всё блять. Стены, мебель, даже воздух. В нём будто до сих пор витает чужой сладкий парфюм. Скар курил, как паровоз прямо в квартире, чтобы в носу едкий запах табака стоял, чтобы не слышать сладкие ноты дерева и вишни; в глотку ни еда, ни спиртное не лезли. Он находился где угодно, лишь бы не дома. Домом эту коробку даже называть не хочется. На квартирах у друзей он чисто ночевал. Даже не ночевал, а просто ночь пережидал — холодно, однако. В светлое время суток слонялся по городу, а если настроение хорошее, то всё же мог пару часов покататься по ночному городу на машине. Только в такие поездки нередко возникало желание в этой машине разъебаться.
Надоевший балкон.
Заебавшие люди.
Скар в очередной раз без предупреждения валит из квартиры друга. Тошнит уже от её стен, от запаха алкоголя, тошнит от общества. Забили бы и добили уже горе-романтика. Советы длиною в терпение просто найти новую дырку уши вянут слушать. Дышать свежим воздухом всё больнее и больнее. Слишком больно, слишком трезво. Скар клялся не пить. Скар держится. А разве есть теперь смысл сдерживаться? Определённо. Глупостей же наделает. Ночь и ветер загребли в свои холодные объятия. Мерзко.
Кадзуха давился самым крепким алкоголем в баре. Глаза уже замылены на сто, в голове хаос, руки хватает тремор. Под чехлом телефона блядская фотография Скара, поверх которой красный след от поцелуя. Кадзуха допил джин, потёр переносицу и перевернул телефон экраном вверх. Рядом чувак какой-то сидит, за счёт которого убивается сегодня Кадзуха. Рот добряка скоро порвётся от улыбки — блондинчик слишком много выпил. Сопротивляться не будет. Кадзуха домой не хотел. Хотя, квартиру друзей сложно домом назвать. Да, близки, только не то совсем. Хотелось ещё больше выпить, чтобы желудок обожгло, чтобы согреться наконец — неприлично холодно в баре полном людей. Возникает и спонтанное желание оказаться выебаным где-то в толчке, и чтоб лицо по стене размазалось. Но Кадзуха отгоняет от тяжёлой головы пьяный бред. Вспоминается свой старый дом. То место действительно можно назвать домом. Там был собственноручно созданный уют, там был человек, ради которого хотелось возвращаться. Мысли вновь плавно возвращают Кадзуху к бывшему. Он боялся одиночества, всегда боялся, так как живёт сейчас? Скар не мог находиться в квартире один по ночам. Где он? Как он? Вопросов за полтора года накопилась куча, только многие так и останутся без ответов.
«Тридцать квадратов боли, где больше тебя не ждут?» — подумал Кадзуха, растянув губы в горькой усмешке.
«Тридцать квадратов боли, где больше меня не ждут», — подумал Скар, закуривая сигарету двадцатую за вечер.
Кадзуха звонит в четыре утра. Просит забрать. Добряк, который любезно угощал, не понял Кадзуху. Он ответил «нет» на предложение переспать, и это ничего другого не означало. Мальчик настойчивым оказался, но и Кадзуха не робкого десятка. «Нет» — значит, сука, «нет». Кадзуха разозлился не на шутку, однако дал упёртому трахарю понять, что с ним точно не прокатит. Как он вообще выбрался из лап того парня — не помнит. Сердце Скара в желудок упало, когда он услышал забытый голос. Плевать, что пьяный, плевать, что усталый. Он услышал Кадзуху. Скар без задних мыслей поехал за ним. Ему не нужно говорить, куда — без этого знает. До сих пор помнит название, адрес и расписание его любимого бара. Кадзуха стоял у его входа в курилке. Видит знакомую машину — идёт к ней. Идёт криво, спотыкаясь об воздух и норовя упасть лицом в асфальт. Скар ужаснулся состоянию парня, потому с ругательством выскочил на улицу.
Скар просит пристегнуться.
Кадзуха помнил, если Скар просит пристегнуться, то будет весело.
Скар выезжает на дорогу, через пару метров останавливаясь на светофоре. Пользуясь заминкой, из подставки для стаканов достаёт полупустую пачку сигарет. Закуривает. С кайфом. Кадзуха щурится, пытаясь хоть каплю фокуса словить. Не выходит. Он выпил слишком много. Зато на халяву. Глаза цепляются за руку бывшего с сигаретой, затем за ту, что на руле покоилась. Красивые. Как говорится, самые быстрые пальцы на Диком Западе у этого человека. В каком смысле — каждый сам для себя решит. Скар трогается с места, Кадзуха отвернулся.
— Тебя куда? — сухо спросил Скар.
— К тебе, — ответил Кадзуха.
Скар промолчал, однако сердце ёкнуло. Молит всех богов лишь о том, чтобы Кадзуха не наделал
глупостей. Он мог. Он ещё как мог. Скар докуривает и себя под нос говорит тихое «ну, поехали».
Давит на газ. Кадзуха вжимается в сидение, прикрывая уставшие глаза. Он скучал по скорости, скучал по ночным поездкам. Скар безумно скучал по поездкам с кем-то. Один ездить не мог, а музыки нет — Кадзуха всегда свою включал. Да, Скар даже свой плейлист не составил, слушал то, что Кадзуха слушал. Заебись.
Кадзуха не боится скорости, с которой гонит Скар, потому что на дороге ему равных нет. Он в любой поворот войдёт красиво и выйдет из него точно так же, даже когда спидометр покажет запредельные цифры. Кадзуху убаюкивают рёв мотора и ветерок из окошка. Глаза всё ещё закрыты. Руки Скара потеют — слишком тихо. Тишина давит на уши, мозг, плечи, грудь. Заводить диалог смысла нет — Кадзуха не соображает, внятно ничего не скажет.
В нетрезвую, пыльную голову лезут воспоминания из этой машины…
Кадзуха держит руку на чужом колене.
Кадзуха лезет целоваться.
Кадзуха затягивается с чужих рук.
Как выключить ебучую голову?
Кадзуха жмурится, отворачиваясь в сторону окна. Глаз не откроет — больно. Скару хреново не меньше: сердце скачет, в горле пересохло, ладони вспотели. Лишь бы руль удержать, лишь бы не с Кадзухой разъебаться.
— Скар, — тихо зовёт бывшего, который всё равно испугался и подпрыгнул на месте. В тишине салона чужой пьяный голос казался криком.
— Что?
Кадзуха мнётся.
— Мне холодно.
Скар понимает, однако окна не спешит закрывать.
— Мне тоже, — шепчет он. Кадзуха слышит.
Речь не о буквальном холоде.
Кадзуха ввалился в чужую квартиру, как в свою. Пальто бросает на пол, кеды остались там же. Идёт в чужую спальню, а там вальяжно разваливается на чужой постели. Да в прямом смысле разваливается, конечности будто отделяются от тела. Скар тушит свет в прихожей, идёт в спальню, садится на край постели. Кадзуха выныривает из подушки. Скар даже в темноте замечает, как опухли глаза бывшего.
Кадзуха не может на него смотреть.
Кадзуха хочет его.
Грубо и грязно.
Мозг работает отдельно от всех органов, рисуя такие кадры, что любая порно-студия позавидует.
Целует. Кусает.
Раздевает. Чужие руки по всему телу.
Стон.
«Пожалуйста»
Его пальцы играют с волосами.
«Прости»
Поцелуй в висок. По ощущениям пуля.
Кусает его шею. Будто перерезал.
Жар.
«Скар»
Боль.
«Блять»
Озноб.
Кадзуха издаёт болезненный стон, переворачиваясь. Скар молчит. Кадзуха сопротивлялся фантазиям. Он не дорисует. Нет. Он не скучает. Сука.
— Спи, — произнёс Скар, спустившись на пол.
Кадзуха медленно выдыхает. Мозг отключается.
Просыпается через полтора часа от удушающей духоты. Скара не замечает. Не замечает и того, что он смотрит на него. Смотрит, как зачарованный на голую спину. Касаться нельзя, точно током ёбнет. И в волосы зарыться хочется. Кадзуха расстегнул ремень — Скар отвернулся.
Поднялся молодой пьяница исключительно с Божьей помощью. Сейчас сидит напротив бывшего. Молчат. Кадзуха четвёртый стакан воды тянет. В квартире бардак, особенно на любимой Кадзухой кухне: горы посуды, коробки от пицц; на кухонном столе таблетки, одноразовые сигареты, с пепельницы валятся окурки, воздух пропитан пылью. Скару неуютно, однако смирился, а Кадзухе совсем уж неуютно на этой кухне.
— Пыльно у тебя.
Скар из какой-то одноразки затянулся и выдохнул в потолок.
— Некому больше убираться.
Скар тут не живёт — нет желания находиться, тем более одному. Разговор не клеился (его и не пытались начать). Скар надеялся, что Кадзуха уйдёт и всё вернётся на круги своя. Но точкой невозврата стала фотография с полароида, прикреплённая магнитиком к холодильнику: Кадзуха, улыбаясь, целует щёку недовольного Скара в заячьих ушах. Внизу дата, а на обратной стороне подпись, написанная Кадзухой. Он помнит. Это было в двадцатый день рождения Скара. Вопросов стало ещё больше. Однако, ясно одно:
Скучают оба.
— Может, сначала начнём? — предложил Кадзуха. О, человек напротив вполне может списать такое предложения на похмельный бред.
Скар пожал плечами.
— Нужно время.
Да поебать ему на это время, нюансы все чисто для приличия. Он хочет прямо сейчас уложить Кадзуху на лопатки и целовать на грязном полу. Он красив, как тактичность и личные границы, как скромность, как молодость, как тишина, как принцип, он способен удивить и удивляться. После его ухода Скар пытался хоть что-то хорошее в себе найти, только ничего не осталось. Да и Кадзуха перестал радоваться мелочам из-за отсутствия главного мужчины своей жизни. Скар после него не хотел влюбляться. Душа болит что у него, что у Кадзухи. Трезво и холодно. Теперь двоим.
К слову, Кадзуха с его словами соглашается, хотя сам не меньше хочет ринуться в объятия. Скар не стал ждать, перед уходом Кадзухи чётко дал ему понять, чего хочет.
— Оставь поцелуй. Хотя бы сейчас.
И Кадзуха оставил.
Без рук, без языка, только касание мягких губ. Но какое нежное…
Первый и последний поцелуй подарен — Кадзуха уходит из квартиры также молча, как полтора года назад. Только холодок в груди у двоих сменяется теплом.
