Замочная скважина

      Так и не дозвонившись до Страйка, Робин нашла его поздним вечером в пабе. Пьяный в стельку напарник ругался с барменом. Робин быстро оценила ситуацию: язык заплетается, локти распластаны по барной стойке, глаза навыкате… - примерно пять порций виски. Плохо. «Если не стоит на ногах, придётся волоком тащить», - подумала она.       - Пошли отсюда, Корм!       - Робин! Какой сюрприз!       - Пойдём!       - Робин, он на меня наехал! Представляешь!       - Двигайся! Ну же, давай!       - Нет, пусть он объяснит, что хотел сказать…       - Поднимайся, Страйк! Идём! – Робин потянула его за локоть, пытаясь оторвать от стойки. Он упирался.       - Эй, милашка! – за спиной у Робин раздался пьяный смех. Где-то за дальним столиком у стены сидели трое парней, сильно навеселе. – Брось этого алкаша, крошка! Иди к нам, повеселимся!       - Отвали, - мрачно огрызнулась Робин.       - Это что, твой папочка-инвалид?       - Сука! – секунда и Страйк бросился к дальнему столу с занесённым кулаком. Робин даже не поняла, как он смог сгруппироваться, ведь только что растекался по столешнице. «Грациозный бросок» - подумалось ей. Но улыбнуться она не успела.       Словно в замедленной съёмке, Робин видела, как парень с окровавленной мордой падает на пол, над ним нависает грозный Страйк, а приятель поверженного задиры замахивается стулом, который с треском разбивается о спину её напарника. Явно не умея правильно оценивать силу противника, не зная его подлинной мощи (компания расценила состояние нападавшего как «полумёртвое»), они продолжают его задирать. И, конечно, он встаёт. Кто бы сомневался. Лицо перекошено яростью. Сейчас он кого-нибудь убьёт, - подумала Робин в страхе.       Она ни за что бы не влезла, если бы не крайние обстоятельства. Однажды она уже попала под горячую руку Страйка. В тот раз это стоило ей недели отсидки в офисе и отлучения от оперативной работы – пока заживали синяки на лице.       Но сейчас обстоятельства стали как раз крайними. Вытаскивать Страйка из участка ей было бы куда сложнее. Да и журналисты пронюхали бы наверняка – плохая реклама для их бизнеса. В следующее мгновение Страйк ломанулся на бугая, который только что обозвал Робин «киской» и озвучил свою самую мерзкую фантазию на её счёт. В этот момент, наглый блондин с окровавленным носом, врезал Страйку копытом по здоровой ноге. Протез подвернулся под его весом, и Страйк рухнул ничком между столиком пьяной компании и ошарашенной Робин. Третий смутьян готовился опустить свой стул на голову Страйка.       Робин сама не поняла, как это вышло, но в следующее мгновение она схватила со стола бутылку портера и разбила о край столешницы.       - Сиди смирно, сука! – уверенным и твёрдым голосом прошипела она. Страйк всё ещё пытался подняться со скользкого пола. Но вид Робин с розочкой в руке и яростным лицом заставил его замереть.       - А сил тебе хватит, деточка? – с издёвкой, но всё же нерешительно выдавил здоровяк, медленно опуская стул. Окровавленный блондин отполз ближе к своим…       - А ты рискни! – убедительно проговорила Робин.       - Это не так просто – пробить плоть… Ты уже пробовала?       - Чтобы воткнуть тебе в глаз или в сонную артерию много сил не потребуется. Ты что предпочитаешь? – парировала она совершенно спокойным тоном.       Робин подхватила Страйка за локоть и, не отводя глаз от компании, попятилась к выходу.       В такси Страйк всю дорогу матерился и мычал что-то нечленораздельное. Губа распухла, колено жгло как огнём. Завтра он проснётся совсем больным, подумала Робин.       - Прости меня, - заплетающимся языком попытался сказать Страйк, когда они, пыхтя, водрузили его в мансарду. Робин пришлось дать водиле десятку сверху за доставку тела до двери квартиры. Сама бы она не справилась.       - Я такой говнюк, Робин! Ты меня презираешь?..       - Идиот! Страйк, я действительно зла на тебя! Я просто в ярости…       - Это понятно…       - Нет, непонятно! Я зла не потому, что ты полез в драку. Боже, кажется, спину потянула…       - Прости, Робин! Я… - он слабо соображал, пытаясь вспомнить, чем ещё обидел напарницу.       - Ложись! Давай своё пальто! Не вынуждай тебя тащить! – строго сказала Робин, видя, как он собирается пройти на кухню. Из кресла она бы его точно не выволокла.       Повесила пальто, заперла входную дверь, бросила свою сумку на стол, потом прошла в маленькую спаленку, которую почти целиком занимала кровать. Корморан сидел на этой кровати, закрыв лицо своими здоровенными ладонями с разбитыми костяшками. У Робин сжалось сердце. Нужно было его успокоить, отвлечь. Он ненавидел чувство беспомощности, а ей ведь только что пришлось вместе с таксистом практически заносить его наверх по неудобной железной лестнице…       - Я никогда не спекулировал на своём ранении. Но сегодня я действительно жалок. Как будто увидел себя со стороны. Ты должна была испытывать омерзение… когда отскребала меня от грязного пола как груду металлолома, в которую превратился наш «Викинг» на той дороге в Афганистане. Просто развалина… Что они там кричали? «Алкаш, калека»! Так и есть. Как нелепо ты, должно быть, выглядела рядом со мной в их глазах… «Папочка-инвалид»… Но ты меня вытащила. Снова…       В его словах не было жара и горячности. Только злобная холодность и отстранённость. Он ненавидел себя и ещё больше отгораживался от неё. Это пугало Робин. Лучше бы он орал, крушил стены… Она знала, как его успокоить в такой ситуации. Но он был холоден и тих сейчас.       - Прекрати себя жалеть, Страйк! – она знала, что ему нравится, когда она называет его по фамилии – его это мобилизует и бодрит. В тоже время, она понимала, как жёстко прозвучали её слова. Но утешать его не собиралась, если только не ставить себе цель – загнать его в угол. Необходимо было вытрясти его из этого бетонного панциря отвращения к себе, растормошить, вывести из себя. Пусть лучше бесится… выплеснет всё на неё. Ему нужно бросать упрёки и обвинения, заставить защищаться. Только не это отстранённое молчание.       - У тебя нет причин так распускаться. От недостатка внимания ты не страдаешь, - Робин импровизировала. «Что-нибудь более существенное!», - приказала она себе. – Не надо мне втирать, что не знаешь, как на тебя реагируют люди! – эта фраза почти повторяла жестокую отповедь, которую Мэтью дал ей перед окончательным расставанием. Ей не хотелось вспоминать те циничные и несправедливые упрёки. Но тогда это подействовало на неё отрезвляюще, как ушат ледяной воды. Возможно, и Страйку поможет? Вот только… отважится ли она придумать какую-нибудь жестокость по отношению к своему напарнику и другу, которым восхищается?       - Не рассказывай, что не замечал! Как съёживаются мужики от одного твоего вида, стараясь стать как можно незаметнее. Как вешаются тебе на шею бабы – словно гирлянды на рождественскую ёлку! Прохода нет от этих навязчивых клиенток! Каждая вторая забывает, что обратилась в агентство, чтобы выследить неверного муженька, видя тебя во всей красе. Если бы ты так не нажрался сегодня…       - Робин, прости!.. Тебе пришлось всё это унижение принять на себя…       - Блядь! Ты достал со своим «унижением»! Я вообще об этом не думала. Мне нужно было тебя оттуда вытащить как можно скорее! Неужели ты считаешь, что я заботилась о том, как выгляжу в тот момент? Думаешь, я пришла покрасоваться перед этими упырями? Вечерняя порция сальных шуток на десерт?       - Ты такая красивая, когда бесишься, - неожиданно восхитился Страйк. Впервые подняв на неё глаза.       - Ах, оставь, пожалуйста! Тебе не идёт притворство! Ты здорово им вломил! И это было справедливо. Я даже успела позлорадствовать. Но ты вырубил бы их гораздо быстрее и чётче, если бы был трезв. Но тогда тебя бы, скорее всего, посадили… Так что – мы легко отделались. Не думаю, что кто-нибудь станет выдвигать обвинение.       Страйк откинулся на кровать. Он выглядел обессиленным. И хотя ненависть к себе стала отступать, нарыв ещё не прорвался. Робин знала, что её слов недостаточно, он должен выговориться сам.       - Раздевайся! – скомандовала она. Его ошеломил этот приказ.       - Я сейчас не в лучшей форме, Робин, - растерянно сказал он и сам испугался своих слов.       - Идиот! – она присела на кровать и начала расстёгивать его рубашку. Пальцы не слушались, её потряхивало. От волнения? Может, от пережитого шока? Она поняла, что не справится сама.       - Давай, Корм, пожалуйста! Я тоже устала сегодня. Помогай!       - Хочешь уложить меня в постель? – смех вышел не весёлым.       - Да, и подоткнуть одеялко!       Она принялась расстёгивать ремень. На секунду задумалась, как быть с ширинкой – это уже было бы совсем неловко. Но он справился сам. Робин потащила брюки за штанины, ремень завернулся и потянул за собой трусы, оголив живот почти до лобка. Она почувствовала, как краска заливает её лицо. Страйк спохватился и подтянул резинку своих клетчатых трусов наверх. Робин пришлось отвернуться, чтобы немного восстановить дыхание. Пока складывала и вешала брюки на спинку стула, подумала, как близко они сейчас от того, чего так старательно избегали все эти годы. У Робин никого не было после развода. Да и прежние отношения с Мэтью давно дали трещину и не приносили никакой радости. Ни то чтобы она находилась теперь в активном поиске новых отношений… Но одиночество не было пределом её мечтаний. Да и напарник в последнее время заметно к ней потеплел. Так что она всё чаще задумывалась о возможности, нет, скорее о некоторой отдалённой перспективе...       Её тянуло к Страйку во всех отношениях. Лгать себе на этот счёт она давно перестала. Но их обоих, она точно знала, удерживала от решающего шага опасность потерять общее дело, выстроенное с таким трудом. Личные отношения между деловыми партнёрами всегда заканчиваются скверно… А работа в агентстве стала для неё жизнью, призванием, спасением. Жертвовать этим она была не готова.       Но сейчас, в этой тесной мансарде, где они были одни, в такой двусмысленной ситуации, она была как никогда близка к тому, чтобы послать всё к чертям… Всю свою осторожность и бдительность, все аргументы и дистанцию между ними… Досадуя на себя, всё ещё не придя в норму, она повернулась и опустилась на колени у кровати. Самое важное сейчас было осмотреть его ногу. Неловкими движениями она стала стягивать эластичную ткань, закрепляющую протез. Страйк застонал.       - Извини! – она никогда не прикасалась к его травмированной ноге. От этого её действия были неуверенными и излишне медлительными, что причиняло ему ещё больше боли. Она потянула тугой чулок настойчивей. Наконец протез поддался и отстегнулся с неприятным хлюпающим звуком, с каким отлипает от стены силиконовая присоска в ванной. Стянув до конца защитный чулок, Робин ахнула.       - Всё так страшно?       - Нехорошо, - честно призналась она. – Чем ты её обрабатываешь?       - Зачем ты это делаешь, Робин? Неужели не противно самой?       - Завтра, когда не сможешь встать, ты очень пожалеешь о своих словах! Где мазь?       - В ванной, на стиралке стоит, большой тюбик.       - У тебя есть спиртное? Хочу сначала продезинфицировать.       - В морозилке была водка… Если не выпил.       Робин нашла в ванной несколько ватных дисков, смочила ледяной водкой и снова опустилась на колени. Сустав сильно распух, культя выглядела синюшной, в нескольких местах образовались кровяные сгустки. От ледяных прикосновений Страйк вздрогнул и застонал. Робин не поняла – от боли или от облегчения… Протерев водкой и колено тоже, она приложилась к бутылке и сделала внушительный глоток. Потом выдавила на ладонь противовоспалительную мазь и начала медленно втирать в распухшую культю. Страйк зажмурился.       Её пальцы, вначале такие нежные и неуверенные, становились всё настойчивее и сильнее. Возможно, водка притупила чувство неловкости. Интуитивно нащупав самое болезненное место слева над суставом, она старалась разогнать уплотнение в стороны и вверх по ноге. Страйк морщился, но чувствовал, что она всё делает правильно. Когда первые болевые ощущения стали ослабевать, он прикрыл глаза и почувствовал блаженство. Выпитый виски расслаблял мышцы и притуплял боль. А ещё заметно ослаблял контроль над опасными мыслями и фантазиями, много лет запертыми в глубинах сознания… «Сволочь неблагодарная!», - упрекнул себя Страйк. Но справиться с этими навязчивыми образами не мог. Он представил, как метнётся к ней и повалит на кровать, как требовательно станет целовать… Будет ли она сопротивляться? Напугает ли её внезапность такого порыва? Должно быть, пережив нападение и насилие в юности, она пугается слишком резких движений. «Правильно я врезал этому ублюдку сегодня!», - с удовлетворением подумал Страйк. Как он посмел оскорбить мою Робин?! Как отвратительны ей, наверное, эти скабрезные шутки. Как ей вообще хватает сил это терпеть? Хотя, при её внешности, не удивительно, что многие обращают внимание… Он вспомнил ярко-зелёное платье, мягко облегающее её изящные формы. Платье, которое так бесило её бывшего мужа. «Если я буду достаточно терпелив и нежен…» Если не спеша расстёгивать эти маленькие пуговки на её блузке… Будут ли мои пальцы также нервно дрожать, как её несколько минут назад, когда она пыталась освободить меня от рубашки?       «Остановись!» - приказало его сознание, почему-то голосом Робин.       Движения стали более настойчивыми и уверенными. Страйк почти не чувствовал боли, он легко мог от неё отключиться. Теперь ему мучительно хотелось, чтобы её пальцы продвинулись выше, по внутренней стороне бедра, где, как он знал, прикосновения стали бы особенно манящими. Перейди она невидимую черту, где заканчивается боль и начинается желание, он бы не смог сдержаться. Не в нынешнем состоянии. Но почему она упорно не переходит эту грань? Почему так мучает его?       Робин массировал колено теперь с какой-то внутренней уверенностью в своих силах. Она всё делает правильно. В тоже время, этот интимный (но не эротический) момент в их отношениях делал их ближе, чем когда-либо прежде. Ближе всего к тому странному эпизоду, когда они сидели в офисе, не зажигая света, а вокруг сгущалась такая таинственная и манящая тьма… Робин прижимала пакет со льдом к распухшему лицу, а Страйк, уговорив полбутылки виски, откровенничал о своём прошлом. В тот момент она впервые осознала, что двуспальная кровать напарника находится прямо над ними – на расстоянии одного лестничного марша. Теперь эта кровать была ещё ближе. И её наличие пугало Робин своей неотвратимостью… Сейчас это было бы совсем не так. Ей не нужна была его благодарность! Она не позволила этому случиться тогда, хотя воспользоваться его чувством вины было бы проще простого. Не воспользуется и сегодня. Если бы это произошло сегодня, она бы никогда не смогла быть уверена, что он действительно этого хотел. Она не примет секс из признательности и тем более из жалости. Для этого должны быть куда более веские причины. Не продиктованные моментом, не подсказанные обстоятельствами… Она нуждается в любви. Это единственное основание, способное толкнуть её в его объятия. Если бы она могла заглянуть в его мысли, осознать, что он давно созрел для решительных поступков, давно оценил все удивительные качества своей напарницы и самого близкого друга. Но она не могла. И продолжала яростно массировать больное колено, прогоняя непрошенные мысли, пряча горящее лицо в волосах.       Почему она не переходит невидимую черту? Одно случайное прикосновение, и он не в силах будет устоять. Неужели не чувствует, как он этого жаждет, как ему это нужно? Впрочем, уже не имеет значения. Мышцы сами напряглись, по коже пробежали мурашки. Она заметила и отстранилась. «Напугал?!»       - Ты куда?       - Руки помою.       - Ты вернёшься?       - Нет, заночую в ванной.       Он сам не знал, чего больше хочет: чтобы волна жгучего возбуждения схлынула, пока Робин в ванной, или, чтобы она поймала эту неистовую волну. Он боялся неверности своих движений. Он был пьян. Мог напугать или сделать ей больно. Он не хотел оставить неправильный след в её памяти.       Глядя на себя в зеркало, Робин поражалась раскрасневшимся щекам, сверкающим глазам, диковатой улыбке. Он возбудился от невинных прикосновений. «Ох, как не вовремя! Надо дать ему время успокоиться», - думала она. Или заставляла себя думать именно так. Она уже ни в чём не была уверена. «Чего ты хочешь, Робин?»       Ей необходимо было совладать с собой. Этот дикий горящий взгляд точно не поможет ему успокоиться. Побрызгала холодной водой себе на лицо. Не помогло. Задерживаться дольше было бы подозрительно. Вышла. Страйк по-прежнему лежал на кровати в трусах, не потрудившись прикрыться одеялом. Робин уверенно прошла на кухню. Страйк закряхтел.       - Больно? – она заглянула в дверь.       - Терпимо. Ты поедешь домой? – уныло спросил он.       - Нет. Сегодня останусь, - твёрдо заявила она.       Его обожгло жаром. Но тут же возникла иная догадка…       - Мне не нужна сиделка!       - Мне уйти? – Робин приподняла бровь.       - Нет! – с горячностью и отчаянием выкрикнул он.       - Хочу чаю заварить. Ты будешь?       Он резко сел в кровати, потом встал, придерживаясь за стеллаж, удерживая равновесие. Робин хотела было его поддержать, инстинктивно вытянула руку.       - Куда это ты?       - Отлить надо. Хочешь подержать, - угрюмо съязвил Страйк.       - Обойдусь.       Он пропрыгал в ванную на одной ноге. Только теперь Робин заметила, что в мансарде много приспособлений для опоры – на стенах, на потолке. Решив, что обратно ему тоже придётся прыгать, чтобы не смущать – отошла к окну. Она впервые наблюдала столь знакомую улицу с этой высоты. Ракурс поменялся, раскрывая новую перспективу. Она услышала, как зашумела вода в душе. «Чистюля!», - ухмыльнулась Робин. Военная выправка Страйка всегда её восхищала. А потом задумалась: для чего в таком состоянии ему потребовалось принимать душ? Всё ещё рассчитывает на секс? Или наоборот, пытается снять напряжение, прийти в себя? Чайник закипел. Вода выключилась.       - Корморан! – Робин глянула на знакомую улицу и успела заметить метнувшуюся в проулок между магазином музыкальных инструментов и соседним зданием тень. Страйк с полотенцем на голове и в семейных трусах – такая будничная картинка – пропрыгал к окну, окинув Робин встревоженным взглядом.       - За домом следят. Я только что видела, как кто-то скользнул в проулок между домами. Справа от музыкального магазина.       - Он тебя видел?       - Не уверена, что разглядел, - Робин оглядела комнату – свет был только на маленькой кухоньке, значит сзади. – Только контуры, наверное.       - Отодвинься от окна! – потребовал он.       Робин отправилась заваривать чай.       - Тебе в любом случае не следует покидать квартиру до утра, - Страйк специально акцентировал внимание на мансарде.       - Я и не собиралась. Ложись! Сейчас чай принесу.       - Останешься?       - Я же сказала, - улыбнулась Робин, на этот раз с теплотой.       - Ты обещала рассказать, на что злишься, - он всё ещё вглядывался в темноту улицы, но никакого движения не видел.       - Иди в кровать, Корм. Расскажу, когда ляжешь.       Она принесла две чашки. Страйк лежал, прикрывшись одеялом. Она протянула ему большую кружку крепкого, как он любил, чая. Обошла кровать с другой стороны и осторожно прилегла поверх одеяла, прислонившись к изголовью кровати.       - Наверное, злость – это не совсем то, что я испытываю. Скорее обида, досада, - неуверенно начала она. – Корморан, какого чёрта тебя понесло в этот паб? Неужели нажраться до свинского состояния – это выход? Ты бросаешь меня одну перед лицом всех наших проблем, просто сбегаешь от решения!       Она замолчала, собираясь с мыслями. Было очень важно чётко сформулировать свои переживания, чтобы не обидеть, и чтобы он понял. Она знала, что должна быть предельно откровенной, но боялась его оттолкнуть, скатиться к банальному выяснению отношений – с претензиями, упрёками, обидами, которые обычно сопутствуют подобным сценам. Он этого нахлебался за свою жизнь. А их отношения никак нельзя было назвать обычными. Потому, Робин не хотела подобного сценария, не собиралась напоминать ему постоянные скандалы с Шарлоттой, мучавшие его на протяжении шестнадцати лет. Робин хотела донести до него, как она ценит всё, что ими создано совместными усилиями, всю важность проделанной работы. Объяснить, как важны для неё их особенные взаимоотношения. Ведь ни у неё, ни у него ничего подобного в жизни не было. Ей нужно было вернуть Страйка к плодотворной работе, но всё же дать ему понять, какую боль ей причиняет его холодность и отстранённость.       - Корм, ну, что, в сущности, произошло? Да, счёт пустой, клиенты разбежались… Первый раз что ли? У нас и прежде случались кризисы. И мы выбирались! Вместе. Ты же знаешь, я занимаюсь финансами агентства не меньше тебя. И, конечно, вижу, что нам не хватает средств на выплату ближайшей зарплаты сотрудникам. Но нужно искать решение, а не сидеть и страдать… Чтобы сохранить агентство, сберечь команду, которая подбиралась так ни просто. Мы что-нибудь придумаем. У меня уже есть идеи. Но ты даже не поинтересовался. Ты никогда не задумывался, почему я так сражаюсь за эту работу? Даже с собственной семьёй, было время… Да, потому что – это моя жизнь, моё главное достижение, моя суть. Я просто не могу всё это потерять! Не хочу снова потерять себя. Я всю жизнь подстраивалась. Нет, правда. Я вижу твой сарказм. Я росла с тремя братьями, которые махали кулаками и всех задирали просто для самоутверждения. Заметь, я не ругаю тебя за то, что ты полез в драку сегодня. Даже думаю, что тебе это было полезно – мальчикам иногда нужно испытать свою силу, для уверенности в себе. Но в целом, вектор твоего движения сейчас меня не устраивает.       Я была самой тихой в семье. Видела, каким трудом маме доставалось поддержание мира и равновесия в нашем доме. Как ей трудно было справляться с тремя мальчишками. И я задвигала свои желания, стремления, мечты. Подстраивалась, помогала, старалась быть полезной. Потом появился Мэтью, - она впервые за долгие месяцы после развода упомянула его имя. – И я снова постаралась подладиться, пыталась угождать, заботиться. Нет, я не лгала в главном. Но лукавить приходилось часто. Ты знаешь это. Ты это видел сам. Тебе не нравилось. Ты не понимал, зачем я всё это делаю.       - И сейчас до конца не понимаю. Он с самого начала казался мне мудаком.       - Он был нормальный вначале. Потом уже что-то разладилось. Или я многого не замечала. Любила, наверное. А когда со мной случилась беда, он был рядом, поддержал, не отвернулся. Я была ему благодарна. Мне нужна была надёжность, защита. Я ведь тогда не знала тебя.       От этого признания им обоим сделалось удивительно легко. Словно между ними всё давно решено. И от этого факта никуда уже не деться. Но Робин должна была закончить свою мысль. И она продолжила.       - Мне приходилось лавировать между родителями, перед которыми чувствовала ответственность, женихом (внушавшим мне чувство вины) и теми ценностями, которые постепенно формировали меня как личность. Да, возможно, запоздало. Но я начала осознавать себя целостной только здесь, в агентстве. Здесь я стала собой. Здесь мне не просто хорошо, здесь – мой дом. Это единственная территория в моём жизненном пространстве, где я чувствую себя «на своём месте». Это дома мне бывает одиноко и тоскливо. А в агентстве – я счастлива.       Робин замолчала. Эти признания были для неё болезненными и давались с большим трудом. Она знала, что сказала ещё не всё. Но ей нужно было отдышаться перед последним рывком, дать Страйку время переварить полученную информацию и самой собраться с силами.       - Ты спишь? – ей показалось, что его дыхание стало тяжёлым и медленным. В темноте она не могла видеть его лица.       - Я внимательно тебя слушаю.       - Как нога?       - Да, хер с ней! Продолжай!       - Я просто хочу, чтобы ты понял, как важно для меня быть собой. Что я не могу снова притворяться, приспосабливаться и лгать. Только не тебе! Не хочу свою теперешнюю – подлинную – жизнь наполнять лукавством и самоотречением. Я надеялась, что между нами нет таких недоговорённостей, что мы откровенны друг с другом. Но ты снова возводишь эти стены, отстраняешься от меня, сбегаешь, чтобы пережить очередной кризис в одиночестве, и нажираешься, чтобы снять стресс. И я не понимаю, почему так. То ли от недоверия ко мне как к партнёру, как к другу… То ли от невозможности принять меня как равную себе. Мы ведь договорились когда-то делить всё поровну – и радости побед, и боль разочарований. Мне невыносимо думать, что ты не доверяешь мне как прежде…       - Боже, Робин! Как ты вообще додумалась до такого… Как ты можешь… У меня никого нет дороже и ближе тебя! Вот только, что я могу тебе дать? Эту убогую мансарду? Полунищенское существование?       - Я пока к тебе не переехала! – съязвила Робин. Этот разговор вышел в какую-то иную плоскость. Она говорила с ним о работе, он, словно не замечая разницы, о личном, о чём Робин старалась не думать.       - Тебе скоро нечем будет платить за жильё.       - И что? Даже если мне придётся ночевать в офисе, я не брошу… - воскликнула она и осеклась, чуть не сказав «тебя». А это было даже ближе к запретной теме, чем то, что пытался сказать Страйк. К таким откровениям она не была готова даже сейчас. «Держи себя в рамках!», - приказала себе Робин.       - Ты просто не хочешь смотреть правде в глаза!       - Это дело моей жизни! Я его не брошу, что бы ты ни говорил. Будет нужно, и сюда перееду. Не вышвырнешь же ты меня на улицу? – ей захотелось его напугать. Что он будет делать, если она сядет ему на шею? Но напугалась своих слов она сама. Конечно, она имела ввиду, что ей всё равно в каких условиях существовать, она и к спартанским приспособится. А получилось, будто она претендует на часть его жизни, на его независимость и свободу. Робин стало не по себе, она затаилась и задержала дыхание. Сейчас начнёт орать, решила она, готовая ко всему.       - Робин, ты удивительная женщина!       Страйк так редко обращался к ней как к женщине, что ей показалось – буря миновала. Может быть, он не расслышал главного её прокола? Или понял как-то по-своему, не придал значения. Она знала, как дорожит её напарник своим одиночеством и независимостью. Знала, что эта мансарда, продуваемая всеми ветрами, больше чем просто дом – это его единственное прибежище, святая святых. Одно то, что Робин сейчас находится здесь, допущенная к самому сокровенному, что он сам просил её остаться, не уезжать – было удивительным событием.       - Так естественно наблюдать тебя здесь. Нет даже неловкости. Здесь ведь никого не бывает. Ну, ты знаешь, я никого сюда не приглашаю. Никогда. И только ты здесь не чужая… Это как пещера минотавра, понимаешь? Кто сюда попал, уже никогда не покинет это место, не выйдет из лабиринта, - Страйк впервые за вечер улыбнулся, несомненно, каким-то своим мыслям.       Страйк проснулся в половине шестого утра. В комнату пробивался свет. Робин лежала к нему спиной, свернувшись калачиком, как делают маленькие дети, чтобы почувствовать себя в безопасности. Ему захотелось накрыть её одеялом, укутать поплотнее и прижать к себе. Он лежал, положив руку за голову, и вспоминал всё, что услышал этой ночью от своей напарницы и друга. Во-первых, и это было удивительнее всего, она всё ещё была здесь. Такая реальная, настоящая, близкая. Всё это не было сном или пьяным бредом. Она действительно вытащила его пьяного из драки, притащила домой, раздела… От этих воспоминаний захватило дух и заныло тело. Он отчётливо помнил её прикосновения, как она разминала и массировала его колено и обрабатывала культю. Как он напугал её внезапным возбуждением. А чего она ожидала? Что он будет лежать как бесчувственное бревно? Такие нежные, настойчивые пальчики… Они могли бы прикасаться ко всему его телу, доставляя наивысшее удовольствие. Но этого не произошло. Это воспоминание стало мучительным, и он переключился. Его поражало, что они с Робин способны провести ночь вместе, вот так, просто, разговаривая.       За этими воспоминаниями пришли другие. Она сказала, что только в агентстве чувствует себя как дома, на своём месте. Что ей неважно всё остальное, даже если придётся отказаться от квартиры. Она не бросит его! Он именно так это понял. Она будет рядом, чтобы ни случилось. Если только он сам её не выгонит. А он этого не сделает никогда. Так может, и нет смысла так бояться их сближения? Или в нём ещё говорило похмелье?       Вспомнил он и её рассуждения об искренности и притворстве. Ей не нужно с ним притворяться. Это значило для него больше, чем она думала. Давало новую надежду и окрыляло. Она доверяла ему безоговорочно. Но разве он был с ней полностью откровенен? Разве не обманывал её доверия своей скрытностью и замкнутостью? С ней ему было так легко, как ни с одной другой женщиной, никогда. Она его понимала, доверяла, поддерживала и принимала со всеми его грехами и проблемами. Ему она всё прощала. И даже отчитывала ни за то, что он распускал кулаки, а за то, что не соразмерил силы. Она ни в чём его не упрекала, ничего не требовала. Она его не бросит!       Ему стало так тепло на душе. Он повернулся на бок и положил руку ей на талию. Хотелось сгрести её в охапку и больше никогда не отпускать. Но он не хотел снова её напугать.       Робин зашевелилась во сне, повернулась к нему и неожиданно положила голову ему на грудь. Он почувствовал её жаркое дыхание на своей коже. От этого по всему телу пробежали мурашки. Робин обняла его и словно понежилась от удовольствия. Он поразился, как естественно это у неё вышло. Словно каждую ночь засыпает у него на груди. Ему стало так хорошо и уютно, будто оказался в самом защищённом на свете месте. Непрошенные воспоминания из детства хлынули потоком. Те редкие счастливые моменты, которые мать проводила с ними, окружала их с сестрой любовью и нежностью. В один из таких моментов у него была высокая температура. Мама обнимала его, закутанного в одеяло, и гладила по волосам всю ночь, пока кризис не миновал. Вспомнились её слова, сказанные уже совсем в иных обстоятельствах: «Когда-нибудь, ты тоже так полюбишь, Корморан. Так, что не сможешь закрыть глаза, чтобы не увидеть любимый образ». Долгие годы его, повзрослевшего, преследовал образ Шарлотты. Он был уверен, что эти слова относились к ней. Но теперь, закрыв глаза, он с лёгкостью увидел Робин – её землянично-рыжеватые волосы, лучистые серо-голубые глаза и лёгкий смущённый румянец. Интересно, подумал Страйк, кого она видит во сне, когда так легко и привычно обнимает, прикасаясь жаркой щекой к его груди?       - Корморан, - почти выдохнула она сквозь сон, крепче прижимаясь к нему. – Останься, пожалуйста!