Сожаления

      Пустота, так внезапно образовавшаяся внутри неё, не давала покоя. Словно белое пятно в центре красочной картины, словно полное отсутствие звёзд и луны в небе, нечто выходящее из стройного общего ряда нарушало её обычную непоколебимость. Это чувство не было знакомо ей. Она, прожившая столько веков, повидавшая столько людей и событий, впервые не могла вернуть себе душевное равновесие.       Фрирен теряла. Когда-то бесконечно давно, она потеряла своих родных. Демоны уничтожили деревню целиком, а то, что ей удалось выжить — невероятная случайность. Деревня эльфов была уничтожена даже не за ночь, а за несколько часов. Никто не вечен. И пусть эльфийское долголетие приводит в восхищение людей, от монстров оно не защищает.       Никто не вечен. С малых лет эта истина, словно калёным железом, была выжжена у неё внутри. Не привязывайся, иначе будет больно. Она пыталась скрыть свои чувства, подавить их. Точно так же, как Фламме учила её скрывать ману. Фламме… Как много воспоминаний от одного её имени. Фрирен пыталась сопротивляться, но симпатия к наставнице в ней со временем росла и крепла. Эта человеческая женщина с незаурядным характером и харизмой не могла не оставить следов в памяти любого, кто хоть раз в жизни её повстречал. Несколько десятилетий, проведённые с наставницей, остались в памяти одними из самых ярких и счастливых воспоминаний.       Определённо, те чувства, что она испытывала тогда, можно назвать счастьем. Недолгое счастье. Его место займут печаль, грусть, скорбь и, наконец, пустота. Как знойное лето, после которого приходит серая зима. Но у природы есть чёткое разделение на времена года, каждому сезону дана его длительность. А у разумных существ счастье неуловимо, мимолётно, эфемерно, его нельзя продлить, нельзя получить чётко в срок. Как и нельзя утверждать, когда оно вернётся.       Никто не вечен. Пора бы уже запомнить эту истину наверняка. Унять скорбь, подняться на ноги и дальше пойти. Бессмысленно привязываться к кому-то. Иначе придётся опять переживать всю гамму сложных и противоречивых чувств. Опять доверяться, опять привязываться и опять терять, мучительно осознавая своё бессилие перед круговоротом жизни и смерти.       Нет, так нельзя. Неосознанно она стремилась спрятаться, скрыться, подавить чувства. Не столько из-за следования совету наставницы оставаться безвестной, сколько из склонности собственной натуры. В мире так много занятий, в которых не требуется наличие сотруднических, дружеских и других близких отношений. Фрирен нашла своё призвание в совершенствовании магии и коллекционировании разных гримуаров. Работать с книгами и самой собой спокойно и безопасно. К тому же не будет потерь и разочарований. Она бы так и прожила до конца веков самодостаточно, если бы не случай.       Она помнила тот день очень точно, словно события произошли вчера. Отряд из двух человек и дворфа настойчиво приглашал её присоединиться к борьбе с демонами. Фрирен помнила всё до малейшей детали: и густой запах трав, и жар летнего солнца, и ветер, взъерошивший голубые волосы героя Гиммеля. Она колебалась, то ли отказать и прогнать прочь, то ли согласиться.       Демоны лишили её дома и всех, кем дорожила. И если сейчас она упустит шанс свести с ними счёты, то когда? Нужно идти. Кем бы ни были её спутники, Фрирен не станет к ним привязываться и привыкать. Всего-то нужно победить короля демонов. Всего-то оправдать годы тренировок и самосовершенствования.       Не привязывайся, не увлекайся, не привыкай. Они — смертны. И, рано или поздно они исчезнут и развеются из жизни, и из памяти, оставляя внутри скорбь и пустоту. Гиммель, Гайтер, Айзен… Все они так недолговечны. «Они — лишь мгновение в моей жизни» — рассуждала она чуть свысока.       — А помните, как мы все вместе убегали от здоровенного красного дракона? — воодушевлённо вспоминал Гиммель.       — Конечно помню, я тогда протрезвел в считанные секунды.       — Хмельной святоша, — последовал укор от эльфийки.       Фрирен слегка улыбнулась. В её воспоминаниях этот момент занял особое место. Гиммель, ужасно перепуганный, наскоро схватил её, перекинул через плечо, и побежал. Он беспокоился за неё, за мага, веками оттачивавшего своё мастерство.       И всё-таки, как ни старалась она держаться отстранённо, как ни отгораживалась от собственных чувств, симпатия и дружеская привязанность разрастались в её душе красивыми и живучими цветами, которые как ни корчуй — прорастут вновь. С каждым новым витком их опасного приключения они становились для неё дороже. И суровый дворф Айзен, и весельчак-священник Гайтер, святость которого Фрирен регулярно ставила под сомнение. И Гиммель, этот бесконечно жизнерадостный парень, всеми усилиями превращавший их опасную миссию в полное счастливых воспоминаний приключение.       «Я не привязываюсь к ним» — сказала она себе. Но была ли она честна с собой и осознавала ли, что лжёт? «Я просто вовремя уйду и не позволю себе привязаться к ним ещё больше» — убеждала себя Фрирен. Вовремя уйти — вот оно, простое решение сложной проблемы. Просто взять и в один момент разорвать то, что выстраивалось десятилетие.       Он просто попрощался с ней, принял её выбор. Она — эльфийка, а он человек, он лишь мгновение в её жизни. Незачем ей привязываться к нему, незачем ей после его смерти тосковать и терзаться. Пускай остаётся такой же, пускай продолжает собирать заклинания, не тоскуя по нему, пускай будет счастлива без него.       Гиммель смотрел ей в след. И так хотелось крикнуть: «Не уходи!», или побежать следом, и, наплевав на всё, уйти с ней, но не посмел. Не посмел навязывать ей свои ненужные чувства, не посмел просить о невозможном. Он долго смотрел ей вслед, как заворожённый, смотрел, как её силуэт с каждым шагом удаляется и уменьшается, пока вовсе не оказывается растворившимся за горизонтом.       Друзья только утешительно по плечам похлопали. Мол, вот такая у нас эльфийка, чужих чувств не понимает и не замечает. Ничего, переболеешь, переживёшь свою первую юношескую любовь, а потом с другой девушкой всё образуется.       Шли годы, а «первая юношеская» никак не забывалась, не проходила, не угасала. И каждый год, в день их возвращения, он с тоской проходил мимо городских ворот, ожидая её приезд. Зимы сменялись вёснами, а Фрирен так и не появлялась.       Гиммель хорошо помнил её: необычайно красивые зеленовато-голубые глаза, милые хвостики, сдержанность в эмоциях, незаурядный ум, блестящие магические способности. И невероятная наивная тяга к сундукам, которые в итоге оказываются мимиками.       Воспоминания — вот всё, что ему от неё осталось. Холодными зимними вечерами у камина, под звук потрескивающих в огне поленьев, он снова и снова вспоминал её. Он мог с точностью воспроизвести в своей памяти каждый её жест, и её мимику. И почти физически мог ощутить сладкий запах тех самых цветов, которые она когда-то ему наколдовала.       Гиммель помнил, как однажды она заболела. Это было так неправильно. В представлении людей эльфы — нечто идеальное, нечто неподверженное злу, болезни, старению и смерти. А перед ним на постели лежала сражённая лихорадкой эльфийка, такая хрупкая и уязвимая.       Гиммель держал её нежную руку. В любой другой момент это было бы излишне, слишком нагло и своевольно, но не сейчас. Сейчас ей как никогда нужна его поддержка. Зная эмоциональную скупость Фрирен, сама она никогда бы ни о чём таком не попросила. Значит, он сам сделает этот первый шаг.       Её лицо покрывал болезненный румянец, а на лбу появилась испарина. Белоснежные густые волосы разметались по подушке. Она беспокойно ворочалась в кровати. Кошмар приснился? Он трепетно поглаживал её по тыльной стороне ладони. Фрирен приоткрыла свои зеленовато-голубые глаза.       — Гиммель, — прошептала она, пытаясь подняться.       — Тебе не нужно напрягаться, береги силы. Об остальном я позабочусь сам.       — Принеси мне воды, — слабым голосом произнесла она.       И он не просто принес ей воды. Он всю болезнь не отходил от её кровати, неустанно окружая своей заботой эльфийку. Он видел воплощение своих усилий в том, как быстро она шла на поправку. Он помогал ей расчёсывать и собирать копну непослушных белых волос в хвостики. Он просто наслаждался настоящим моментом: быть настолько рядом с тем, кого сильно любишь. Это всё, что было возможно.       Это всё, что было возможно тогда. А теперь уже поздно. Теперь Фрирен стоит на похоронах друга, чувствам к которому не позволила дать шанс. Это должно было защитить её, не допустить вновь тех тягостных ощущений боли и утраты. И всё же скорбь снова сковывает её душу, на глазах вопреки её желанию наворачиваются слёзы. Но почему? Она так отчаянно защищалась от этих чувств, так долго убегала и пряталась, оттягивала время. Почему ей снова так больно, она же всё сделала правильно?       Эта зияющая пустота внутри. Когда она успела образоваться? Неужели за то десятилетие, за тот краткий миг в её жизни Гиммель смог стать настолько значимым?       Фрирен не решалась себе в этом признаться. Но порой она не могла отвести взгляд от этого человека. Его очарование угодило в самую цель. И даже не смотря на то, что она так упрямо продолжала закрывать глаза, изменения начались. Глубоко внутри лёд, защищавший её от разочарований, треснул и понемногу сочился струйками воды. Процесс оказался необратимым. И сейчас лёд, обжигавший своим холодом ранее, стекал по её щекам горячими слезами.       Эта ошибка была досадной, болезненной и горькой. Чувства, которые она так старательно выбрасывала из своей жизни, вернулись в самый неподходящий момент. Вернулись не тихо, нет. Они вернулись с полной отдачей, с полной силой, которая до сего момента сдерживала их.       Все те полвека, которые она путешествовала в одиночку, она помнила. Помнила его родинку под левым глазом, его голос, его улыбку. Помнила, с каким трепетом любовался ею, и с какой ревностью смотрел на мужчин рядом с ней. И то кольцо с зеркальным лотосом Гиммель подарил с таким пафосом, словно оно значило нечто большее, чем просто дружеский подарок.       И оно не просто значило, оно кричало, кричало напропалую о том, что испытывал Гиммель к ней. Оно показывало всей его смелой и дерзновенной позой, стоя на одном колене, так, как умеют только люди открывать свои чувства. Ах, если бы только в тот момент она не была так безнадёжно глуха и слепа. Её выдало лишь небольшое смущение, остальное не смогло проломить корку льда.       Оставалось только сожалеть о любви, которой не позволено случиться. А нужно было всего-то быть рядом, пока он был жив.