«Друг мой, друг мой,
Я знаю, что это бред.
Боль пройдёт,
Бред погаснет, забудется.
Но лишь только от месяца
Брызнет серебряный свет,
Мне другое синеет,
Другое в тумане мне чудится.»
(Из черновиков Есенина)
* * *
Там к земле клонится купол небес, Там вереск дрожит тревожно. И солнце сокрыл таинственный лес, Из которого убежать невозможно. Был этот лес чудней и красивей, Да если б не рыскал здесь где-то маньяк. Была эта ночь фиолетово-синей, Но всё как-то с изъяном, всё как-то не в лад. Чёрный лес, что лишь во снах живой, Он тать мутно-серого света. Он искрился, звонко смеялся рекой И растворялся в шёпоте ветра. Он колыхался в жуткой бездне, Как сияет в небе звезда. Эта тьма, это виденье Сводит меня с ума! * Там ярко-багровое жаркое небо Горит костром. Друг мой! Конечно: я там не был. Всё это сон. Но мнится мне: живо всё, что было, Хоть верить не хочу. Нет, не кошмар неясный и постылый – Всё было наяву. Слушай же, слушай, и внемли. Как закат был ужасен и нем! Там гибель ждала. Ты веришь? Как страшно тогда было мне! Когда, порой, проплывала Прозрачно-незрячая тень. Она за собой глупцов увлекала, Противиться воле никто не смел. Так и идти: робко и слепо, Под собою не видя обрыв. Только бы верить, что где-то, Хоть кто-то всё ещё жив. Дрожь пробирает от этого смеха, Что в ветре слышится и ветви колышет. Но проснуться иль дождаться рассвета Не во власти моей слабой силы. Ветром тень пролетит, коснётся плеча, И перережет горло. Пугающая, бешеная тень палача Надо мною смеётся! Он блуждает, меня выискивая. Слышен страшный заунывный вой. Но не скрыться от боли неистовой, Не унять безумную боль. Но я верю искренно, отчаянно В небытие ужасного сна. И гулкая тьма непроглядная – Она сводит меня с ума! Друг мой, друг мой! Как страшно Одним быть во тьме, в тиши. А с кем-то – хоть немного отрадно. Побудь со мной. Не уходи. Останься. Эта галиматья – Лишь странный, пленящий покой: Я совсем не верю в тебя, Хоть ты и стоишь предо мной! Недоверие множится и рождается Здесь, в пасти тёмного леса. Не думаю, что рассвет вновь разгуляется. Не верю, что есть ещё вера. Здесь жизнь вновь в тлен обернётся, И смеётся сталь – от крови пьяна. А в глазах сверкает надежда и солнце, Солнце, забытое на века. И от дикой тёмной смерти Как можешь – бежать. И горький терпкий ветер В упоении глотать. И шагаю в тлен, пустоту, Не стану от снов бегать. Я уже не верю ничему, Иль не хочу ни во что верить?.. * Деревья угрюмо качаются на ветру, И вереск дрожит тревожно. Я один в заколдованном этом лесу, Из которого убежать невозможно. Сквозь мелькающих пятен берёзы, Сквозь дрожащий плач реки, Сквозь вереск и жгучий терновник, Сквозь прозрачный шелест травы. Беги, неслышно ступая По костям когда-то живых, В изнеможении воздух глотая, Беги, беги, да не убежишь! Там, где молчанье громче крика, Идёшь по убитой, неживой тишине. Где догорает зима, а цветов не видно, Но всё так хочется верить весне! И тьма слепая, жестокая, Такая чистая, светлая тьма! А луна такая тёмная-тёмная. А вот уже догорает судьба... Поздно! Уже не раздуть это пламя, Что горело так горько, неистово. Но всё же робкий огонь, догорая, – Он вознесётся к небу искрами! * Снится: когда-то синий, до дьявола чистый снег Слился с кровавым бордовым небом. Я верить хотел, что средь снегов меня нет, Я там не был, не был, не был! Снятся красные огни и кресты, Угольно-чёрная птица ворует свет. Исполинские крылья так черны, Что светлого неба за ними уж нет. Ты веришь? Я ни единым словом, ни буквой не лгу! Там так боязно, скверно и тревожно ночью; Там лапы деревьев дрожат на ветру, Да всё перешёптываются, на до мною хохочут! Там всё, всё по одной цене. От счастья – грусть, от горя – смеюсь. Друг мой, дай руку мне! Ты видишь: я почти совсем не боюсь! Там огнём разливаются, обжигают закаты, – Смерть жжёт костры, К небесам возносит, раздувает ядом туманы. Я вдыхаю дым. Там и миг кажется нестерпимой вечностью, Там в далёкий рассвет отчаянно верят. Там тонкая грань между былью и небылью, И солнце поглотил мрачный месяц! И ночь, вечный вестник беды, Что ж ты, ночь, наковеркала?! И в небе нет ни единой звезды, Лишь месяц – отражение в зеркале. Он изъял Скупой и робкий, Но пламенеющий покой. И сиял Служащий року Месяц, торжествуя надо мной! Что ж смеёшься, Ты, лукавый, Ты избавь от терпких мук! Для чего же Ты мне, даром, Указал не ту тропу?! * Но даже там, где жуткая тьма, Свет тихий и робкий светится. В темноте – но света кутерьма, В которую пуще того – не верится. Но надежда первой умерла, И померкла последняя радость. Тут смело и робко вошла она, Как солнце, что уж не в сладость. Друг мой! Ты видел, видел её? Она ведь сама с тобой говорила! Если б она не жертвовала собой, Ты рассвета вовсе бы не увидел! Я хоть и не видел её смерти, Но в глазах ясно рисуются эти черты: Прекрасные, мёртвые. Я не верил В явь странной пугающей красоты. С дорогими слепыми глазами, С сияющей белизною ланит... Этот рассвет был самым кошмарным, Этот рассвет слезами умыт. Слезами, что застыли кристаллами В смелых и робких глазах; В лице скупой грустной радостью; И заледеневший крик на устах. Ангел, виденье иль ересь Со светлой жемчужной душой, Я в тебя совсем не верю, Хоть и стоишь предо мной! За собою укрыла меня и тебя. Она ведь не может попросту мниться! Та прозрачно-бледная красота Поверь – не могла присниться. * Снится, будто уже конец мерцает Алыми рубинами крови. Снится: где-то чёрная смерть гуляет, В душе оседает болью. Старое радио протяжно, шумно хрипит, А мы всё о помощи просим. Но с того конца голос холодно говорит: «Мы помочь вам ничем не можем». Только машина с алым крестом, Как последняя надежда, спасенье. И тупик. И конец. А что – потом? Испарится ли это виденье? Друг мой! Разве похож я на психа? Разве не было всего того на яву?! Смотри, как ночь-зима ушла тихо, Видишь синий рассвет и весну? Что с того, что хотелось мне жить?! Разве не каждого смерть дрожать заставляет? И ночи бояться, и волком выть; А разверзница-ночь терзает, пытает! Я просил закат повременить. Но забыть сие – я не волен. Друг мой, останься, не уходи. Друг мой, я очень и очень болен. Друг мой, дай руку мне, Из леса этого проведи. В этой бездне, в этой тьме Не бросай в конце пути. Только беги, да назад не смотри, Также – слепо и робко. Уж не видно, что там – впереди, А под ногами – пропасть. Вытягивая пред собою руки, Трогать мир, будто слепец. Ощущать се́рдца мёртвые стуки И бешеный ритм живых сердец. * Маяк! Маяк! Вызывает звезда, Ждёт спасенья И помощи! Словно мышьяк Травит одна Только надежда Болью ноющей! Одно, Упустили мы Одно: То спасенье, виденье Сейчас умирает. Смешно, – Не правда ли? – Смешно, Когда единого мгновенья Не хватает?! ---------------------------------------- ...В слепом и неясном взоре Маячат тени прошедшего ужаса. И впрямь: очень и очень болен Бледный, напуганный юноша. Всё бредит о каком-то мнимом убийце, Что сгубил друзей его этой ночью. И, словно угольно-чёрная птица, В исступлении мечутся горящие очи. Он снова идёт вперёд, точно зная, Что там, вдалеке, алеет рассвет. Но всё вокруг будто шептало: «Выхода нет, выхода нет!» И он растеряет себя в пути. Прошед и огонь, и лабиринты, Он забредёт всё равно в тупик, Из которого вряд ли отыщет выход. * Пред глазами закат всё разливается, Всё плывут налитые злом облака... И в миг всё в бездну разом срывается, Будто и не было того никогда. В ушах всё звенел с каким-то изъяном Этот страшный заунывный вой... Всё позади. И теперь, когда друг его рядом В измученном сердце трепещет покой. «Слушай, слушай!» –шепчет как заклинанье. –
«Я не лгу ни единым словом, ни буквой!» – Повторяет, его руку сжимая; Взгляд обжигает пустой и безумный. Как вместо солнца бушуют метели, Как в душу вливают про́клятый яд, В непонятной ярости его очи блестели. Лишь у безумцев глаза так горят. * Тупик – это ведь ещё не конец, Если служить станешь надежде. И выход найдёт, но этот юнец Больше не будет таким, как прежде. Теперь о помощи молит когда-то надменный. Не отпускает, тянет на дно страх. Где ж он, прежний, весёлый и смелый? Поник, оробел себе не под стать. И пусть небо его осудит, И пусть ветер над ним смеётся; Он боялся, что рассвет не наступит. Он боялся, что не увидит солнца. Он, лишаясь сил, глаза закрыл, И этому страху всецело поддался. Он только хотел, чтобы друг его жил, И просил его с собою рядом остаться. Весёлость, буйство померкли; да парень стих. Но немой взгляд всё о смерти молвит... Он смотрел не как сумасшедший и псих, Но как тот, кто о помощи просит. ---------------------------------------- ...Я только хотел отсюда сбежать, Там не будет на сердце тревожно. И мне бы только искренно знать, Что из леса сбежать всё же возможно! Возможно! И, как прежде, смеясь, Убежать в мир прежний, обетованный. И, как прежде, лес стал умирать, Когда забрезжил рассвет ослепительно-алый. Но страшно одно, что наступит вечер. Но пока сердце трепещет скупою радостью. А ты знаешь, что этот горький ветер Был такой неистовой сладостью! * Мне страшно теперь оставаться одним с собой, Страшно смотреть в помутневшее зеркало. Друг мой, друг мой. Останься со мной. Посмотри, что проклятая ночь наковеркала! Может, и брежу, может, и брежу! Лишь до безумства доводят чёрные сны. Или всё-таки явь? Или где-то между. Но почему тогда дрожащие руки в крови? Неистово холодно, страшно, темно. Эта жуткая тьма, Этот чёрный расплывчатый сон Сводит меня с ума!.. Здесь не разгораются огнём алым закаты, А уже тлеет мутно-серый рассвет. Друг мой! Ты веришь: всё было неправдой? Всё – безрассудство и пьяный бред. Ужель не грежу, ужель я не сплю? Тихонько слабеет страх. Только кажется, что был наяву Мир, оживлённый во снах...