И снова об авторе и его творении

Он думал об этом, когда оказался в своём мире; в месте, где он создал как людей, так и их невзгоды; он думал, что однажды может оказаться по другую сторону от Синьмо, с его главным героем, его сыном, сжирамым яростью к нему и изнеможденно спрашивающего его: почему? Какой хороший вопрос, — думает Шан Цинхуа… нет, Самолёт, Стреляющий в Небо, без страха, который, на самом деле, должен быть у него, но его нет. Он чувствует себя знакомо пустым, когда смотрит на Ло Бинхэ, на своего Ло Бинхэ; на императора, на победителя, на самого любимого и самого одинокого человека или же демона, которого он создал. Его непеределаное никем другим Творение. — Отвечай мне, — приказывает Ло Бинхэ, и чёрный меч надавливает на его шею; кровь течет горячая на его холодной коже; Самолёт всё ещё не может найти в себе страха. Ло Бинхэ, с другой стороны, выглядит преданным. Интересно, каково это знать, что ты сначала был создан для страданий, а затем для того, чтобы удовлетворять запросы извращенцев, набирая себе бесконечный гарем; какая-то часть его думает, что Огурец-бро мало чем отличается ото всех других, кто платил ему деньги за это, его друг любил не жён его сына, но его самого, и есть ли разница, если смотреть на это с точки зрения Самолёта? На самом деле, нет. — Ты не хочешь знать ответа, — говорит он вместо этого, его горло двигается, лезвие впивается чуть-чуть глубже; это странно, он не чувствует боли; словно это происходит с кем-то другим. Красивое лицо его творения искажается во что-то более человеческое, более уродливое в своей злобе, в своем презрении. — О, ты-то точно знаешь, что мне нужно, да? — яд капает с его слов достаточно горько, чтобы он действительно увидел в нём ученика Шэнь Цинцю, Шэнь Цзю, а не кого-то другого. — Не решай за меня, шишу, бог, или кем бы ты ни был — мне плевать. Я хочу знать, — и его действия пропитаны болью, застарелой и первородной; его жёны должны были залатать эти раны, но, быть может, одного осознания того, что всё это время твоя жизнь никогда не принадлежала тебе, что у всех твоих бед есть рукотворец, вскрывает раны вдоль, по линиям, шрамов, — почему ты дал мне такую жестокую жизнь, если мог этого не делать? О, этот высокомерный наглый мальчишка. Самолёт начинает слегка понимать, что не совсем его шисюн мог испытывать к этому ребенку; в конце концов, все они его дети. — Ты называешь меня жестоким, — начинает он, думая обо всём, что он знал сам и ни о чём одновременно; его разум пугающе пуст, — ты говоришь, что я дал тебе ужасную жизнь, что я виноват во всех твоих бедах, но, в таком случае, верно и обратное, не так ли? — Синьмо впервые дрогнул рядом с ним, когда он посмотрел на своего главного героя; ему частично интересно, что Ло Бинхэ мог увидеть в нём, чтобы вздрогнуть. — Если я дал тебе боль, то я дал тебе и радость, если я забрал у тебя мать, то не значит ли, что я дал её тебе? Если я дал жестокого шизуня, что скинул тебя в сам ад, то не значит ли, что я позволил тебе вернуться оттуда более сильным, чем ты был? — он чувствует, что его губы растягиваются в улыбке, чем больше он говорил; неуместный смех покоится за его рёбрами. — Ты говоришь, что я что-то забрал у тебя, и хочешь, чтобы я ответил за это, но не хочешь меня поблагодарить за то, что я изначально дал тебе это? — он всё же смеётся; это неплохой смех, даже почти настоящий. Он не может поверить, что его творение может быть настолько глупым. — Ты стоишь здесь с праведным гневом и силой, которую тебе дал я, и утверждаешь, что я бессердечен, что я — ужасный создатель, когда, знаешь ли, я создал мир, где у каждого есть или был кто-то, кто бы любил их, — он расслаблен, он зол, он думает о том, какие у него невнимательные творения. — Ты не найдешь ни одного человека или демона в этом мире, который бы не знал любви, неважно насколько долгим или коротким мог быть этот момент. У тебя была твоя мать, добрая и понимающая, и ты ведешь себя так, будто не понимаешь, какое это благословение, — его глупый-глупый сын, как Ло Бинхэ мог забыть о том, что не все люди равны, — даже у твоего шизуня был Юэ Цинъюань, даже у «Шан Цинхуа» была младшая сестра, которая обожала его, — что-то темное и омерзительное внутри него поднимает голову; он думал, что закопал это глубоко-глубоко на дне себя; он не хотел видеть эту часть себя снова; его улыбка апатична и безлична, — не думай, что каждый ребёнок знал, что такое любовь, вне моего мира. Действительно ли он такой жестокий бог, что дал кому-то узнать, что такое любить, прежде чем отобрать это? Он не знал этого всю свою жизнь. Ло Бинхэ смотрит на него с тяжестью, с горем, со слезами. — Хочешь убить меня за то, что я отнял у тебя, Ло Бинхэ? Странно, он не боится смерти, если это от его Творения. — Тогда сначала поблагодари меня. За всё. Ло Бинхэ опускает меч. — Я ненавижу тебя, — говорят ему тихо и слабо, крайне устало. — Я ненавижу тебя, — повторяет он с большей силой. Ничего страшного, — думает Самолёт, — я тоже.