***
Было довольно поздно, но рабочий день у Чуи закончился недавно. Развалившись на диване в гостиной, мужчина расслабленно наслаждался тишиной и, конечно же, прекрасным вином. Прикрыв глаза и откинув голову назад, он вспоминал сегодняшний день и думал о приближающемся выходном, который всё же удалось выпросить у Мори-сана. Стук в дверь раздался совершенно неожиданно и прозвучал оглушающе, отгоняя все приятные мысли из головы. Он знал нескольких людей, которые имели при себе его адрес, но только один мог доставать его в час ночи. Раздражённо опустив бокал на тумбочку, Чуя подошёл к двери и резким движением распахнул её. — Дазай, какого чёрта ты здесь делаешь? Начав было тираду про неполноценных скумбрий, Чуя резко замолчал, удивлённо рассматривая напарника: весь промокший, в непонятной грязи и без привычной ухмылки на лице. Это выглядело слишком странно, но он всё же пустил Осаму в квартиру, бегло оглядывая на наличие крови или ранений, отсутствие которых вызывало лишь больший интерес. Чуть поморщившись от того, что придётся отдать деньги на чистку дивана от грязи, Чуя налил вино в ещё один бокал и присел рядом с гостем. — Рассказывай, что произошло. То, что что-то произошло он был уверен: не каждый день Дазай опустошает сначала бокал, а потом выпивает половину бутылки с горла. Чуя не ожидал, что услышит хотя бы слово от человека, о котором почти никто ничего не знал, кроме, пожалуй, Мори-сана. Именно поэтому он с явным удивлением слушал рассказ, можно даже сказать исповедь, о чувствах столь скрытного человека. Здесь не было ничего красивого: слова не струились в тишине комнаты, а оглушающе выплёскивались, разбивая что-то внутри, лишая возможности свободно дышать. Шокированный откровением, Чуя буквально тонул в отчаянии Дазая, позволяя ему захлестнуть и себя. Накрывая трясущейся рукой плечо напарника, он смотрел в глаза напротив, словно давая клятву. Не совсем осознавая какую, но абсолютно точно необходимую и важную. — Что мне делать? — Я придумаю, обязательно придумаю, Осаму.***
2 января 2024 г. в 20:32
Дазай прикрыл глаза, чувствуя как холодный ветер хлещет по лицу. Ливень проникал своими каплями глубоко под одежду, неприятно бил по щекам и стекал куда-то вниз… не смешиваясь со слезами. Слёзы были лишь внутри, и стекали по горлу, вызывая такую ноющую боль в груди, что хотелось ногтями разодрать свою кожу и мышцы, чтобы вытащить сердце. А после разорвать уже его, втоптав в грязь под ногами. Мужчина стоял под ливнем, не шевелясь, пытаясь взять над собой контроль и перестать болезненно трепыхаться. Нельзя себя жалеть, от этого будет лишь больше страданий, больше эмоций. В его работе это недопустимо.
Одиночество. Оно было с ним с самого его рождения, стало ему привычным. Дазай никогда не боялся остаться один, наоборот, он испытывал страх перед другими. Сейчас же, когда он оглядывался вокруг себя и не замечал ни одного живого существа среди старых деревьев в этом печальном лесу, было плохо от одиночества. Одиночества и тоски внутри него, чувствовать которые вдруг стало невыносимо.
Вдох.
Выдох.
Крик. Протяжный и отчаянный вырвался из груди, заставляя согнуться и упасть на землю от боли. Сжать и вырвать какой-то цветок с окружающей его травой, после вдавливая в грязь ударом. Снова и снова, один и тот же круговорот: вдох, выдох, крик, трава, грязь.
Дазай уже не помнит как оказался здесь в первый раз, но всё также приезжал на это место в те моменты, когда становилось невыносимо внутри. Раньше он срывался к этой лесной чаще раз в несколько месяцев. Теперь же, чуть ли не каждую неделю. Дело плохо. Мужчина прекрасно это понимал, но, пожалуй впервые в жизни, не знал, что можно с этим сделать. Эта потерянность лишь вызывала внутри страх и панику, которая в моментах вырывалась на окружающих людей. Или побуждала садится в машину и ехать подальше от Йокогамы.
«Хватит жалеть себя. Как только начнешь жалеть, жизнь превратится в бесконечный кошмар,» — прошептал некогда сказанную им же фразу Дазай, зажмурившись. Он оперся руками перед собой и, позволив последнему хрипу прозвучать в шуму дождя, медленно поднялся на ноги. Небрежно вытер руки о плащ и, немного пошатываясь от усталости, направился в сторону машины, оставляя незамеченной одинокую слезу на грязной коже.