Один

Время от времени руки становились красными не от чужой крови, а от холода. Хару всякий раз отмечал, как красиво могли выглядеть покраснения на тонкой коже, а потом снова возвращать взгляд на лежащего под ногами человека. Тела некогда теплого, мягкого. А потом Цугино наступал на багровую корку, понимал, что теперь тут только лёд. Потом опять смотрел на тело и замечал, что оно теперь далеко не такое мягкое, как хотелось бы. Хару не привередлив в пище. Это его не первый и не последний раз. Каждый убитый человек ничем не отличался от другого и Цугино точно знал, что следующий зимний вечер будет размазан кровью по лицу с одной лишь мнимой надеждой, что хотя бы сейчас все будет по-другому. Что единственное верное Хару чувство оправдает себя. Надежда не пропадала, что бы не происходило. Цугино не мог принять провала, не мог простить себе потраченных средств. Все не так уж и плохо, правда? Для других людей он предмет подражания, извращённый эталон. Картонный, посредственный, но удостоенный должности президента школьного совета. Одноклассники будут улыбаться ему, а Хару улыбнется им, и никто не подумает, что этот человек съел свою старшую сестру на Рождество. Цугино поможет им с домашним заданием, а уже на следующей неделе обнаружит себя и своего друга в луже крови. Поцелует его в губы и восхитится видом трупа, только потом вспомнив, что его звали Янки. Кто бы мог подумать? Предмет. Хару скорее был чем-то металлическим, грубо обтянутым последнего качества кожей. Можно сделать пару надрезов и залезть внутрь, а там только ржавчина, которая так и сочилась из тела в виде крови. Извращённая романтика. Хару не плакал при родителях. Не плакал, даже когда от их жизни остался только намек в виде теплой крови на руках и шума в голове. Гудение, больше похожее на их голоса. Голоса, признававшиеся Цугино в чистой, бескорыстной любви.  Нет, это точно не плач. Слишком искажено и смазано. Слишком счастливо. Жизнь среди белых и грязно-желтых стен была даже посредственнее, чем на воле. Хару и не спрашивал, как долго это будет длиться и в какие крайности они будут впадать. А он должен был спросить хотя бы из чувства такта. Хотя бы для понимания, что очень вскоре ему поставят терапевта, который непременно начнет внедряться в самое нутро, разрывать по волокнам самое постыдное, самое тайное из его жизни. Цугино не хотел такой жизни, а они, наверное, не хотели, чтобы по улице ходили каннибалы.

***

Терапевт представился так же бодро, как и говорил все оставшееся время. Цугино хватило одного раза на запоминания, а в мыслях летало только желание лечь спать. Маэно Аки продолжал записывать что-то на листке бумаги, а Хару все более отчётливо чувствовал, как что-то тупое резало глотку. Сеансы сливали воедино, а Хару до последнего хотелось думать, что расстояние между ним и Маэно останется одним и тем же. —Нестабильность пугает? – лёгким движением руки Аки оставил пару заметок на новом листке. Но Цугино обманул себя даже тут. Когда впервые в жизни он сказал Маэно Аки короткое "заткнись", то тут же пожалел, что вообще начал разговор. —Почему Вы спрашиваете? – Хару смотрел на поверхность стола в плоской надежде, что это закончится очень скоро. —Ты не похож на других пациентов, Хару. У каждого из них свои страхи, ведь они такие же люди. Но ни у кого я не замечал такой четкой последовательности в действиях, как у тебя. Это твоя старая привычка? —Да. В чем подвох? Аки отложил принадлежности в сторону и смотрел на Хару ещё несколько секунд. —Его нет. Я просто хочу помочь тебе. Что я могу для этого сделать? —... Лицо Аки светлое, полное надежды, а вместе с тем чем-то ядовитым, что Хару мог только почувствовать. Почувствовать как подобный Маэно человек, что вызывало неподдельный интерес у Хару и примесь замешательства у Аки. Но они говорили об этом лишь однажды, совсем между делом, и больше никогда к этому не возвращались. —Нет, все в порядке – Хару посмотрел Маэно в глаза и тут же смутился такому решительному действию. —Но я же вижу, что нет... – Аки закусил губу. —Оставьте меня. Без всякой тяжести Хару покинул кабинет. Так было не в первый и не в последний раз. Такой свободой в действиях грех было не пользоваться, хотя Хару уходил прямо во время сеанса очень редко. И все потому, что всякий такой случай заставлял Цугино оправдываться перед собой. В темном конце комнаты сидеть, скрывая лицо в коленях и уверять себя, что Аки не будет следующим. Что он не сможет так легко воспользоваться душой Хару, заставить его верить, что даже ржавое создание вроде Цугино можно любить. Хотелось прокусить пальцы, прочувствовать боль во всех ее формах и видах, но только не почувствовать это снова. Но ещё больше безобразным Хару себя чувствовал, когда снова приходил в кабинет Аки и видел, как ему снова улыбались и задавали обыденные вопросы, будто ничего и не было. И Цугино хотелось оправдаться, рассказать хоть о всех скелетах в шкафу, лишь бы его простили. А Маэно будто не слышал и даже не думал винить Хару в резком окончании сеансов. Больно.

***

Но он снова пришел на сеанс и все было так же, как и в многие другие разы. —Как ты себя чувствуешь? – Аки все так же приветливо улыбался. —Вы простите меня... За прошлый сеанс... – Хару сжал руки. Маэно оторвал взгляд от листа и с примесью чего-то синего начал смотреть на него. —Все хорошо, Хару, я сильно надавил на тебя в прошлый раз. Не беспокойся, это моя вина. Но если ты хочешь... Я всегда открыт для обсуждения. Мне важен твой комфорт. Цугино пытался прокусить себе губу, лишь бы не сказать что-то лишнее, но на этот раз желание было настолько напористым, что все же он начал говорить. —Я не понимаю, чего хочу. Не помню, чтобы хотел и раньше. Делаете всё, что считаете нужным. Я все равно не более, чем пациент. —Я бы поспорил – Аки поспешно сделал запись в бумаге – Ты больше, чем пациент, Хару. Ещё ни разу в не встречал такого больного зено, как ты. Даже если тебе неудобно это обсуждать, я бы все ещё хотел узнать тебя поближе. Узнать тебя не как пациента, а как человека. Хару потупил взгляд, по волокнам разбирая каждую мысль. —Я постараюсь.

***

Цугино бы непременно убил Аки, появись у него такая возможность. Сделал бы это быстро и безболезненно, иначе бы несомненно передумал и от каждого болезненного вздоха под собой чувствовал, как по коже режет чем-то кислотным. И Хару мог объяснить себе, почему его преследовали именно такие мысли. Всего-то потому, что он тоже болен. Он, как и они, знает, какого ощущение теплой нежной плоти на языке, какова на вкус ядовито-сладкая кровь. Как тяжело сдержать соблазн перед видом мертвого тела. Подобно первобытному инстинкту, оно иглой проходит под самую кожу, сводит ноги и до невыносимого перекручивает все сознание. И какой бы большой не была пропасть между другими больными Зено и Хару, он все равно будет таким же, что бы Док не говорил. Док. Лаконичное, выбитое всего тремя латинскими буквами, как и само имя Аки. А вместе с тем в нем было что-то совсем несвойственное Хару, но при этом совсем личное, интимнее полового контакта или чего бы то ни было ещё. Эти мысли заставляли не спать ночью, и Цугино верил, что все было глубже, но не хотел признавать. Вместе с лёгкостью тела, всеми красками мира, которые, казалось бы, выцвели когда-то совсем давно, ещё до рождения Хару, он вставал по утрам. Со стыдом, небрежно размазанным по страницам книг, в которых хотелось исчезнуть навсегда, Цугино коротал бесконечную линию дней. С настоящим ужасом, вызывающий тянущий ком в горле, он засыпал, желая только о том, чтобы это как можно скорее закончилось. Хару знал, что в один момент самого разного рода желания могут одержать над ним верх, стоило только Маэно в очередной раз замаячить перед его глазами. С каждым разом приходить в кабинет Аки становилось все стыднее. Липкая масса растягивалась по всему телу, стоило только Маэно посмотреть на него ещё раз. Каждый сеанс становился для Хару позорным напоминанием о разного рода мыслях. Мыслях, что на самом деле Аки не был ему врагом. Что в приветливым розовато-алых глазах напротив было свое очарование, в которое хотелось вглядываться все больше и больше, запоминая каждую мелочь. Что в мягкие пряди волос можно было запустить руки, перебирая без остановки хоть вечность. И даже в этой вечности, заполненной тревогой перед неизвестностью, Хару увидит улыбку на чужом лице. И какими бы чистыми не были эти чувства, Цугино понимал, что Аки непременно стоило избегать, прорыть перед ними огромную пропасть.  Цугино непременно стоило начать избегать Аки всеми возможными способами. Просто чтобы он был в безопасности.

***

И в действительности так все и было. Хару не приходил на сеансы, всякий раз избегал Аки в коридорах – все, что только нужно было. Маэно и не трогал его, только всматривался в чужое лицо в редкие моменты, когда они все же пересекались. Но что бы Хару не пробовал, все равно Аки оставался самым светлым воспоминанием из всех, относящихся к больнице. Как бы Цугино не перекрывал всякие мысли о нем, Маэно все ещё был самым ярким, самым непривычным и вместе с тем любимым Ночь. Белое одеяло было поджато рукой. Хару сидел, согнув спину и смотря в тени на полу. Ржавчина подступала к глотке, от чего глаза начинали слезиться. Ему не стоило находиться здесь. Коридор встречал лишь блеклым светом и грязно-желтыми оттенками. Спокойно, и в то же время с привкусом горькой тревоги. Послевкусие, которое же Хару и создал. Цугино вошёл в туалет и закрыл за собой дверь. Сел не холодную плитку и спрятал лицо в коленях. Здесь все равно пусто, поэтому всякие безобразные, постыдные звуки вроде всхлипов можно было и не сдерживать – все равно никто не услышит. Никто не придет и не спасет его. В этом мире он совершенно один. Испорченный болезнью, разбитым одним лишь желанием полюбить кого-то, он смешается с серой массой и никто не заметит этого. Дверь приоткрыли, вошли внутрь. Хару не обратил внимание и на это – мало ли кому из больных понадобилось. Все они одинаковые, и все они поймут, если увидят плачущего парня, сидящего на полу.  На плечо положили руку. Аки смотрел ярко даже в тот момент, а Хару стало стыдно от того, что он поднял глаза. Ещё обиднее стало, когда Маэно сел рядом и начал гладить Цугино по голове. Хотелось умереть на месте. —Нет, у-уходите. Я опасен для Вас. Я болен. —Но ведь я тоже болен, Хару. Убил и съел дорогого мне человека, и до сих пор виню себя за это, помнишь? Иногда она приходит ко мне во снах. Страшно подумать, что когда-нибудь со мной произойдет то же, что и тогда. Что пострадают пациенты, что пострадаешь ты. Но я совсем не чужой тебе человек. Тебе не обязательно обращаться ко мне на Вы, правда... Тебе не... Хару вытер лицо рукавом. —Обними меня. Аки медленно, ненавязчиво обхватил чужие плечи. Руки теплые, движения плавные. Хару же только сжал чужой халат покрепче и спрятался в плече, отмечая ненавязчивый запах шампуня. —Почему ты тут? —Этот туалет ближе к кабинету. Мы можем пойти, если не хочешь возвращаться в палату. Цугино прикрыл глаза. В объятиях любимого другого человека коротать одиночество было легче.