сгорающий

— Так ты, получается, был на матче между Англией и Германией? Прямо там? Мерлин, как вообще ты туда попал? Дорого билеты вышли? Ты же был не один, да? Ой, прости, я лезу не в свое дело?.. Цзин Юань терпеливо улыбнулся, совершенно не обеспокоенный шквалом вопросов. Тинъюнь это было свойственно — забалтывать до боли в языке всех, кто находится в радиусе пяти метров. Очаровательная, как молодая сорока, и такая же говорливая — так сказала Ханья, и точнее их подругу еще никто не характеризовал. Благо, друзья на то и друзья, чтобы спасать тебя даже от других друзей. — Юнь, — Ханья внимательно посмотрела, и Тинъюнь обезоруживающе улыбнулась. Перед этой улыбкой тяжело было устоять даже многим преподавателям, но Ханья справлялась. Цзин Юань даже в чем-то ей завидовал. — Нет, ну а что! Это же матч десятилетия! — Ты даже не любишь квиддич. — Так дело не в квиддиче, — Тинъюнь вдохновенно прижала руки к груди, — а в самом событии! Там же были самые сливки общества, и попасть туда… Ну расскажи, Юань! — Твоя поездка стоила вложенных средств? Цзин Юань едва ощутимо прикусил щеку изнутри и напряг подбородок. В нем не шевельнулась и толика понимания — для отца не имели никакого значения вложенные средства. О, нет, господа и дамы, дело здесь не в деньгах, а в вещах значительно более неприятных: в подчеркивании социальной пресуппозиции, в нарочитой холодности их отношений и в стыде, который Цзин Юань неминуемо должен был ощутить. Стыд действительно присутствовал, но был иного толка — за дешевые манипуляции, которые уж точно не стоили вложенных средств. — Да, сэр, — неизменно вежливо и с мягкой улыбкой. Пауза становилась почти неприличной, но Цзин Юань все же решил выдержать еще одну. — Зрелище великолепное. Оно безусловно поможет мне на будущих матчах в школе. Пауза. Третья по счету. Для дежурного разговора длиной в минуту, где каждая реплика отшлифована годами использования, их становилось непозволительно много, и Цзин Юань все же произнес оставшееся холодом на занемевших губах: — Благодарю за оказанное мне доверие. — Не стоит, — также холодно резюмировал отец. Прежде, чем Цзин Юань успел задуматься, какой неожиданно вежливой была последняя реплика отца, Тинъюнь подпихнула его в бок. Он ответил болезненным смешком, совсем утонув в собственных мыслях, и не очень охотно сфокусировал расплывчатый взгляд. — Здорово было. Я всей душой за Англию, но немцы разорвали их в пух и прах. Это еще и было всухую. Не знаю, то ли немцы такие талантливые, то ли наш вратарь каши мало ел, но… Тинъюнь потеряла интерес на втором предложении и надулась, явно недовольная подробностями игры. Ей подавай детали о министерской ложе — какие люди там были и какие мантии по последнему писку моды себе выбрали жены высокопоставленных людей. И Цзин Юань не то чтобы пользовался этим хитрым ходом, чтобы переключить внимание с себя на что-то другое, нет — просто ему это было настолько противно, что он не запомнил бы при всем желании. Передал извинения от отца и матери за то, что они не могли присутствовать в связи с командировкой в Тибет, поклонился паре особо важных лиц, стерпел восторженные оценки чьих-то жен, дескать, мальчик-то как возмужал. А затем весь оставшийся вечер наслаждался пряным тыквенным элем и великолепной игрой. Проигрыш Англии ни капли не умалил его восторгов, да и кислая мина отца тоже с этой задачей не справилась. Не так часто Цзин Юань выбирался куда-то без оков отцовского взгляда и осуждающего материнского шипения, чтобы разменивать свободу на горести повседневных неурядиц. — Короче, зрелище было то еще. Немцы забивали так, что только считать успевай. Нам бы хоть один такой матч с Гриффиндором. Ханья, в отличие от Тинъюнь, слушала внимательнее — они с Сюэи обе играли в квиддич, и даже в условиях разных факультетов никогда не спорили. Существовал немалый шанс развернуть беседу до целого диалога на тему техники немцев и слабости в защите англичан, но это было бы неуважением к и без того незаинтересованной Тинъюнь. Она и за двухминутный диалог порядком исстрадалась, вымученно облокотившись на столик. — Интересно, — она вдруг крайне деликатно перевела тему с безынтересной на ту, что значительно сильнее будоражила ее внимание, — а новенький играет в квиддич? Ханья переглянулась с молчаливой Сюэи. — Новенький? — Ай, опять вы не в курсе… — Тинъюнь вздохнула, уже очевидно начиная уставать от вечной неосведомленности одной из своих компаний. Их у нее было немало, но настолько оторванная от мира сплетен, к которому она была для них единственным проводником — только одна. — К нам же на год должен приехать старшекурсник по обмену. Интересно, на какой факультет его отправят? — Откуда? — полюбопытствовал Цзин Юань, внезапно чувствуя укол вины — он, как староста, обязан был знать о таких вещах. А в итоге эта информация категорически прошла мимо, за лето достигнув чьих угодно ушей, но только не его. — Из Дурмстранга, — охотно поделилась Тинъюнь. — Говорят, что он совсем взрослый. Наверное, знает кучу всяких темных заклинаний… Вот бы он был душкой — может, и про Дурмстранг бы нам чего рассказал! Цзин Юань вовлеченно кивнул, снова завязнув в собственных мыслях относительно старостата. Он плохо справлялся с обязательствами — это уже было его собственным осознанием, а не замечанием родителей или мягким беспокойством профессора Флитвика. Слишком много сфер жизни, в которых приходилось лавировать так, как можешь, пока в спутниках у тебя не амбиции и горящий интерес, а апатия и вечная, непобедимая сонливость, которую не искоренить и сутками сна. А вокруг все ждут и требуют: сделай это, добейся того-то, достигни пятого, победи десятое. Это давило на мозг и почему-то провоцировало еще большее желание отключиться едва ли не до состояния комы. Хотя бы для того, чтобы не чувствовать себя перманентно обязанным и ничего не успевающим. — Вряд ли он станет разбрасываться секретами, но вот душкой оказаться вполне может, — Ханья хмыкнула на этот комментарий, а Цзин Юань продолжил: — Мы едем уже час, и ты все еще его не видела? — Точно! — загорелась Тинъюнь, оживленно подскакивая с места. Оправила алый сарафан, зазвенела браслетами и взбила высокий хвостик. — Как я выгляжу? Цзин Юань, вопреки многим расхожим мнениям, считал Тинъюнь своей подругой. Не такой подругой, которой можно доверить все, что угодно, но такой, с которой всегда будешь рад пропустить кружку сливочного пива или перекинуться в магические настолки дружной компанией, чтобы следующую неделю не пересекаться и восстанавливать социальную батарейку до приемлемого уровня. О друзьях принято беспокоиться, если с ними что-то не так, и Цзин Юаня как раз очень беспокоило то, как отчаянно Тинъюнь пыталась спасти и приподнять свою самооценку за счет поиска мужского внимания и одобрения. Цзин Юань в силу некоторых обстоятельств своей жизни точно знал — оно того не стоит. — Сходить с тобой? — предложил он аккуратно, но Тинъюнь замотала головой. — Ага, вломимся к нему все сразу, — она засмеялась и шутливо встрепала без того взъерошенные белые волосы. — Не волнуйся, скоро прибегу с интереснейшими деталями!

***

— Осторожнее. Огрызнуться вышло совершенно невольно, когда его пихнул под ребро мальчонка, поспешивший уступить дорогу своей одногруппнице. Он посмотрел без капли уважения и без нее же буркнул что-то похожее на «извини». За шумом поезда Инсин почти этого не услышал. В одном вагоне людей, казалось, было больше, чем во всем Дурмстранге вместе взятом. И Инсин бы с радостью добирался своим ходом, но декан Ларге положил руку на плечо — его прикосновения всегда ассоциировались с паучьими, — и спокойно сказал одно слово: социализация. Да, он был прав. Декан Ларге всегда был прав, конечно — ему по должности положено, — но в этот раз прав по-особенному. Инсину с его выразительным немецким акцентом и серьезным лицом стоило поискать компанию, познакомиться с факультетами, порасспрашивать сверстников… И всем этим он бы охотно занялся, если бы его не огорошила толпа разношерстного народа. Девицы в расшитых по последней моде мантиях, юноши с клетками, в которых клекотали совы и душераздирающе орали кошки, дети с охапками вещей; часть из них — в слезах, потому что необходимость расстаться с мамой, папой и всей семьей достигла двенадцатилетнего разума только сейчас. Ровно на этой ноте Инсина посетила мигрень и пока не отпускала. Крайне невовремя. Его внешний вид, разумеется, привлек внимание старшекурсников… и, в частности, старшекурсниц, залюбовавшихся незнакомым сверстником. Голубые глаза, светлые волосы, заколотые простой стальной цзи, белая кожа — и, несмотря на данное ему матерью имя, Инсин походил на ее народ лишь раскосыми глазами. Видеть его в национальной косоворотке с серой строчкой, наверное, было довольно забавно. — Сэр, вы откуда к нам? Он обернулся, сжав ручку одного из купе. В хвосте вагона они должны были быть относительно пустыми, но вот только такого флиртующего тона ему не хватало. Девушка за его спиной, безусловно, была очаровательна, но Инсин меньше всего был готов к интересу со стороны прекрасной половины человечества. — Из Дурмстранга, — очень лаконично ответил он и невежливо потянул дверь купе на себя. Более прозрачного намека на неготовность к разговору и придумать было сложно, но девушка ловко скользнула в пустое купе первой и опустилась у окна, умильно складывая руки на столе. Инсин внутренне вспыхнул, но удержался и смолчал — ни к чему устраивать сцену из-за такой мелочи. — Вы такой джентльмен, — она улыбнулась и заправила темные волосы за ухо. — То есть, это вы к нам по обмену? Это обычная вежливость и ожидаемый — Инсин пытался себя в этом убедить ради дальнейшего смирения, — интерес к чему-то новому в стенах консервативной магической школы. Ожидаемый, но сейчас, когда мигрень медленно поедала его лобные доли, ему хотелось только сделать что-нибудь, чтобы девушка оказалась с той стороны купе за закрытой дверью. При иных обстоятельствах Инсин бы потерпел, но сейчас не было ни желания, ни сил. Дурмстрангцы не славились разговорчивостью, если речь не шла о будущих политиках. Для всех, кроме них, будто существовало негласное правило: молчание — золото. — Я, — согласился он коротко и прежде, чем девушка успела продолжить череду очевидных вопросов, поднял ладонь в предупреждающем жесте. — Прошу прощения, но я сейчас не настроен на беседу. Хочу справиться с головной болью. Если вы желаете остаться в купе, то я вынужден отказаться от разговора. В Дурмстранге был четкий порядок касаемо этикета в отношении женщин, но на первом месте стояло уважение к себе. Инсин считал так, а Тинъюнь, уязвленная донельзя, шла обратно в свое купе, чувствуя себя растоптанной в пыль. Ее ранил не отказ, как подумал бы Цзин Юань, а сам факт того, что кто-то устоял перед ее очарованием. Мужчина, женщина, ребенок — какая разница, кто на корню обрубил беседу с ней? Важно было лишь то, что это било по самооценке. Она влетела в купе и упала на свое место, пряча нервную улыбку за довольным возгласом: — Встретила Стеллу. Она сделала новую стрижку и выглядит отлично, ещё лучше, чем раньше. У нее теперь волосы вот так, — она коснулась пальцами плеч, — Тоже, что ли, подстричься?.. Всегда мечтала о каре, как у тебя, Сюэи. Никто в купе ничего не сказал о новеньком. Сюэи лениво бросила, что может порекомендовать стилиста, но у всех троих хватило такта не спрашивать о том, что случилось. Цзин Юань нахмурился, кинул взгляд на Ханью, и переглядки между ними длились едва ли минуту, закончившись простой, ожидаемой истиной — даже если это что-то серьезное, Тинъюнь расплачется, но сейчас правды не скажет, пока не успокоится. Ожидание давило на плечи каменной глыбой. — Возьму пару тыквенных пирожков, — Цзин Юань поднялся и вместе с этим вопросительно вскинул брови. — Кто-нибудь будет? Вместо тыквенных пирожков он нашел свободное окно и выдохнул, прижавшись лбом к верхней части рамы. Они давно покинули пределы Лондона, и сейчас за стеклом раскинулась пустошь с каемкой леса, бахромой пущенной по линии горизонта. Небо едва тронул закат, мягко подталкивая солнце к положенному ему в ночи месту, и оно все ярче окрашивалось в яростно-розовый, как любимые тени Март, цвет, завораживая красотой. Впереди был целый — последний — год, который они должны были провести в Хогвартсе.