С любовью

Руслан давится до рези в глазах, чуть ли не захлёбывается чужой кровью в своему рту и с бульканьем откашливается, но не выплёвывает на пол содержимое, а держит в дрожащих лапах с острыми когтями, не позволяя даже капли упасть. Он съест это обратно. Протолкнет вглубь языком, если понадобится — пальцами. Даже если через него вновь полезет наружу, но Руслан проглотит и кости, и хрящи, и ткани мышц, и органы. Вылижет всю кровь, слезы, пот, впитает абсолютно всё без остатка, потому что это — его любимый Даня. И Руслан не простит себя, если посмеет оставить хоть что-то, хоть какую-то частичку, ведь единственная могила, в которую Кашин лег самовольно, "закапывая" себя — это чужой бездонный желудок. Поэтому Тущенцов просто обязан стать святилищем. Сохранить в собственном нутре всё то, что оставил Кашин после себя, даже если это всего лишь телесная оболочка и ничего больше. Когтями разрывалась кожа, с гулким рвением; руками ломались кости, с характерным звуком тресканья; клыками пережевывалась плоть, периодически застревающая меж зубов; языком высасывалась кровь, ласкающая полость. Каждый кусочек погружался в глотку, становясь навсегда потерянным для этого мира, но оставаясь навсегда отпечатанным в сознании, что когда-то тело и разум — были едины, и их носителем являлся самый дорогой человек, лежавший сейчас обглоданным, охолодевшим. Каждый кусочек это любовь Дани к Руслану, от которой последний едва ли не задыхается, особенно, когда слёзы мешаются с кровью на лице. Тущенцов глушит вырывающийся ревущий вопль, вгрызаясь в кровоточащее сердце сильнее клыками, потому что осознание произошедшего и происходящего слишком резко его накрыло, вгоняя в панику, в ужас до тряски во всем теле. Ещё никогда чувство насыщения не было столь мучительным, а ощущение голода — столь желанным.