Ma vie - Моя жизнь

Южное солнце игриво блистало на лазурной глади теплого, как парное молоко, залива, а мы лениво жарились на золотистом песке. На этом безмятежном пляже, по какой-то причине удивительно тихом, коротали свои летние деньки. Рядом со мной полеживала mon soleil. От Александра исходило еле уловимое собственное сияние. Весь он, вся его бархатная сливочно-белая кожа приобрела восхитительный медовый оттенок. Так он казался ещё слаще. Вдруг я почувствовал лукавый взгляд, направленный на меня и хорошо спрятанный за густой шторкой светлых ресниц. Его рука тихо подкрадывалась ко мне, пропуская мягкие песчинки сквозь длинные, больше похожие на дамские, пальчики. Все ближе и ближе. Чуть было эта шаловливая ручка не добралась до своей цели, как я успел перехватить ее: - Атака отбита. Враг повержен. - Ты когда-нибудь вообще расслабляешься? - в голосе Алекса я уловил нотки досады от претерпевшего поражения плана. - Нет. Шелковистая макушка аккуратно метнулась ко мне на грудь, немного поерзав, как наглый кот, ищущий способ поудобней расположиться на излюбленном местечке. - Александр Павлович, Государь мой... - гладя по бронзоватой (из-за прилипшего песка и лёгкого загара) спине, шептал ему я, будто заведённый, - adorable chaton. В ответ Sasha сильнее прижался ко мне и начал тереться своей мягкой щечкой. За эти пару недель, проведенные здесь, Sasha наконец-то оправился от декабрьского происшествия: к нему снова вернулась приятная округлость, его миловидную физиономию постоянно, как и прежде, украшал персиковый румянец, а самое главное - его перестали мучить постоянно преследующие тревожные мысли, изводившие его до состояния мнительности, даже некой истеричности. Хорошенький, полный жизни Александр - мое счастье. Глухота на одно ухо и меланхоличный взгляд больших щенячьих глаз остались тихим напоминанием о том дне. Из своих глубоких дум меня отвлек глубокий поцелуй. - Всё-таки расслабился... - томно шепнул мой возлюбленный прямо в губы с "победоносной" ухмылочкой. И снова. И снова подарил мне свой тихий чмок, но уже в горячую щеку... А потом в нос, а потом в лоб, висок, ухо... И это бы продолжалось дальше, если бы рядом не зашуршала наша маленькая детка, которая уже пыталась привстать со своей импровизированной люльки, в виде плетеной корзины, подушки и невесомого платочка, оберегавший крепкий сон и хрупкую кожицу Софи от грозных лучей, ("Вздор! Нонсенс! Шок!" - писали бы газеты, узнав об этом). Переглянувшись, мы замерли в тягучем ожидании непонятно чего. - Ах, мне так захотелось поплескаться в воде! - протараторил мой остроумный Алекс и, быстро встав на ноги, он упорхнул к бесконечной лазури моря. Пташка моя! Я и Софи остались на берегу, словно две сиротки, молча смотря на убегающего папеньку. В моменты готовки меня не покидало чувство, что я отец двух детей, ибо такое эталонное криворукство - черта малышей (и то не всех!). Алекс переломал добрую часть фарфоровой посуды, подаренной моей сестрой Каролиной, изрезал все свои неумелые пальчики, потом же обиженно посасывал алые бусинки крови, бился о все возможные углы, от чего на бедрах заметно выступили желтоватые синяки, постоянно что-то падало, просыпалось, проливалось из неуклюжих рук и все по кругу! Его "Ай", "Ой" и "Ох" стали причиной нервного подёргивания моего глаза. В какой-то момент наша "совместная" кухонная жизнь стала значить, что я готовлю, он же тихо, мирно, а самое главное - не двигаясь и ничего не трогая, сидит на стуле. Неаполь баловал нас своими кушаньями. Чего стоит одна пицца! Так она нам полюбилась. Хоть и Мюрат напыщенно и непонимающе толкал речи о крестьянском происхождении этой вкуснятины, но эта тонка лепешка с красочным наполнением всегда приятно волновала наши желудки. А ещё Алекс объедался шоколадным тортиком капрезе, покоривший капризные вкусы моей капризницы. Как он частенько шутливо упоминал, что этот десерт чем-то ему напоминает меня, мол, с виду сухарь, а если попробовать, то откроется нежно-шоколадная сладость бисквита. Забавно, но преданной фанаткой этих двух блюд была и бывшая королева Неаполя, всем сердцем и душой ненавидящая Францию, революции и меня - Мария Каролина Австрийская, сестричка той самой Марии Антуанетты. Можно ли сказать, что неаполитанская кухня нас немного сроднила...? Я бы бесконечно жил на этой стороне рая! Не впервые я задумался о тяжёлом бремени титула, который я сам на себя и нарек. Наш семейный отдых резко закончился спустя месяц (вместо обещанных двух) тревожным приездом Иоахима со срочным письмом от месье де-Коленкура. Только мой зять, Мюрат, и Каролина знали о нашем скрытом домике, и только они были быть моими почтальонами - связной ниточкой. Я пробежался бегло по аккуратно написанным строкам. Сгущались тучи. Взглянув в небольшое окно, открывавший вид на наш небольшой, залитый мягким светом и пышной зеленью садик, я увидел, как беспечно Sasha играючи учил крошку Софи ползать на своих непоседливых конечностях, гримасничая и говоря с ней на сюсюкающем языке. Я медленно вышел во двор, все держа в руках бумажонку, вызывавшей меня в Париж. Вот бы просто подтереться ею да и забыть! Поймавший меня взор двух пар голубых глаз резко переменился: незабудки Алекса помрачнели и не скрывали отчаянной мольбы, а васильки Софи непонимающе погрустнели. Немая, статичная сцена, которую нарушали завывающие промозглые вихри. Собраться пришлось быстро. Александр молча сидел все так же в саду, покачивая хныкающую bebe, так тонко отзывавшейся на настроение отца. Боже, только не молчи, мой милый ангел! - Alexandre, извини меня. Оставайтесь здесь до конца июля, - умоляюще просил я, поглаживая его коленки, покрывшиеся гусиной кожей от холодного ветра. - Все будет хорошо. Раскаты приближающейся грозы эхом разносились по городку. Небо стянуло густыми серыми тонами. Мой милый щен вяло улыбнулся, прикрыв своей рукой мою ладонь. - Мне нужно ехать... - Мы тебя проводим. Стоя у ворот, я не мог силой себя заставить сесть в экипаж, так и стоял, нервно гладя ледяные пальцы Алекса и макушку укутанной в кокон доченьки. - Пожалуйста, береги себя, Mon amour. - он всегда повторял эти слова перед моим отъездом. - Не беспокойся обо мне, - поцеловав на прощанье супруга, вновь оставленного в одиночестве, и крошку Софи, вновь оставленную без родителя, я сел в ландо. - Прошу, не стой на ветру. Как мы тронулись, я все смотрел на отдаляющуюся родную фигурку, которую то и дело норовил сбить ветер.